— Слишком хорошо, — огрызнулась она, с трудом выпрямляясь. — Не воображайте, что можете пользоваться привилегиями благородного происхождения только потому, что вы примеряете его на себя, словно костюм.

— Почему нет? — подзадорил он ее. — Почему я не могу наслаждаться теми же удовольствиями, что и мои соотечественники?

— Потому что вы… вы не…

— Недостоин их?

Лине прикусила губу и принялась рассматривать мокрые каменные плиты пола.

— Тогда почему вы хотите выйти за меня замуж? — прошептал он.

— Я уже говорила вам.

Он покачал головой.

— Вы можете найти другого мужчину, благородного происхождения, который мог бы снисходительно отнестись к вашим прошлым грехам.

Лине поджала губы.

— Может быть, я так и сделаю.

— Нет, вы так не сделаете, — произнес он сладким голосом, как подслащенное медом вино.

— Почему нет?

— Потому что между нами есть связь.

Лине замерла. Он высказал вслух ее сокровенные мысли, которые она старалась прогнать. Но она не собиралась признаваться в этом самой себе, не говоря уже о цыгане. Как она могла объяснить, что, несмотря на его происхождение, на полное отсутствие у него средств или надежды их получить, несмотря на его грубые манеры, в глубине души она сознавала, что он столь же достойный мужчина, каким был ее отец? Как она могла примириться с фактом, что полюбила простолюдина? С другой стороны, как она могла себе представить, что разделит таинство занятий любовью с кем-то другим?

Дункан чувствовал притяжение между ними даже сейчас, когда она стояла перед ним, вся дрожа, — красивая, уязвимая, похожая на ангела. Она напомнила ему несчастную потерянную бедняжку под дождем, которую он как-то привел домой. Это была маленькая девочка, и он усадил ее в большом зале у огня, чтобы она согрелась. О том, как согреть Лине, у него были другие соображения.

Тонкая ночная сорочка не оставляла места для воображения — от розовых сосков до изящной линии талии. Мокрая ткань прилипла к ее ногам, и у него участился пульс, когда он вспомнил о потаенной мягкости ее лона, скрытого там.

Лине ощущала его взгляд так, словно он касался ее. Мокрое полотенце на бедрах не могло скрыть свидетельства нарастающего желания в его чреслах. Внезапно она почувствовала себя беззащитной. Одной рукой она прикрыла грудь и уставилась на лохань. Вода в ней по-прежнему колебалась взад и вперед медленно и чувственно.

— Вы хотите меня, — пробормотал он. — Мы оба знаем это.

Она залилась краской от его откровенных слов и прошептала:

— Эти слова недостойны человека благородного происхождения. — Он обвел ее тело обожающим взглядом. Она нервно облизнула нижнюю губу. — И, — запинаясь, произнесла она, — благородный мужчина не стал бы смотреть на женщину… так, как вы.

Его губы раздвинулись в легкой улыбке:

— И как же благородный мужчина смотрел бы на женщину?

Она судорожно сглотнула:

— С уважением. С честью.

— Но, миледи, я и в самом деле уважительно отношусь к вам, — заверил он ее, смиренно склоняя голову, — и я намереваюсь… с честью отнестись к вашим желаниям.

Именно этого она и боялась. Боже, он был неотразим: его влажные волосы, откинутые со лба назад, и гипнотизирующие синие глаза преследовали ее, как волк преследует свою жертву.

Он подошел ближе. Она подавила внезапное и безумное желание убежать. Что с ней происходит? Она вела себя так, словно ее собирались съесть с потрохами. Черт возьми, она находилась в собственном доме, она, которая запугивала красильщиков шерсти и сражалась с морскими пиратами.

— А какие слова сказал бы мужчина благородного происхождения? — негромко спросил он. — Сказал бы он вам, что ваши губки такие свежие, спелые и манящие, как вишенки?

Лине почувствовала, как кровь прилила у нее к щекам.

— Сказал бы вам джентльмен, — пробормотал он, — что ваша кожа выглядит такой же восхитительной, как теплые сливки? Что ваша грудь…

— Нет! — вскричала Лине, чтобы заставить его замолчать. — Благородный мужчина не стал бы говорить о… ней, и вы знаете это.

Он изумленно нахмурился.

— Вы ведь никогда не были при дворе, правда, миледи?

Она выпрямилась.

— Еще нет.

— А я был, — сказал он, медленно придвигаясь еще ближе, — и да будет вам известно, что благородные господа столь же вульгарны, как и простолюдины.

Лине ощутила, как тепло его тела обволакивает ее, хотя он все еще находился в добром ярде от нее.

— Вы никогда не были при дворе, — хриплым, обвиняющим голосом ответила она.

— Разве актеры не выступают перед особами королевской крови? — таков был его уклончивый ответ.

Теперь он был так близко, что она ощущала влажность его тела.

— Мужчины при дворе, благородные господа, — поведал он ей, — так же подчиняются своим основным инстинктам, как и мужчины на борту «Черной короны». Они такие же похотливые, такие же необузданные, такие же грубые.

Сейчас он был уже так близко, что она различала оттенки цвета лазури и индиго в его глазах.

— Женщины при дворе, — выдохнул он, — такие же страждущие, как и торговки на базаре. Стоит им скинуть свои платья, как выясняется, что у них такая же плоть, мягкая и жаждущая, что у них длинные ноги и великолепная грудь…

— Остановитесь! — прошипела Лине. Боже, ее тело реагировало на его слова, как на ласку! За такие речи ей следовало бы отвесить ему пощечину.

— Спрячь свои коготки, кошечка, — прошептал он, словно прочитав ее мысли. — Вы боитесь не меня, а себя.

Лине уставилась на впадину у него между ключиц, будучи не в силах встретиться с ним взглядом. Он уже не первый раз говорил ей это. Она медленно разжала кулаки. Неужели это правда? Неужели она боялась того, как ее тело реагирует на этого мужчину, того, что она теряет контроль над собой, когда он рядом?

Дункан провел тыльной стороной руки по ее щеке. Она покорно закрыла глаза. Он дотронулся до ее губ. Лине приоткрыла их, и ее дыхание участилось. Он коснулся большим пальцем ее ушка и пощекотал чувствительное место под мочкой.

— Вы ведь хотите меня сейчас, не так ли? — прошептал он. — И не важно, благородный я лорд или простолюдин.

Спорить с ним было бесполезно. Не сейчас, когда его теплое дыхание касалось ее лица. Она негромко застонала.

— Скажите мне, — попросил он. — Скажите мне, что для вас не имеет значения, кто я такой. — Он напряженно смотрел на нее, словно все зависело от ее ответа.

Лине проглотила комок в горле и наконец увидела его таким, каков он есть. Мужчина. Мужчина с мечтами, как и любой другой. Мужчина с сердцем, которое может стать огромным от любви или разорваться от отчаяния. Мужчина с глазами цвета летнего неба, глазами, полными мудрости, восхищения и обожания, какого только может желать женщина. Мужчина с душой, которая не принадлежит ни королю, ни стране, а одному Богу, и который меряет людей по их делам, а не по праву рождения. И кто она такая, чтобы судить его после этого?

Задохнувшись от своего открытия, она откровенно посмотрела в его затуманенные мукой глаза, заглянула ему в самую душу, самую сущность и сказала то, что он так хотел услышать.

— Меня не волнует, кто вы, — сказала она. — Я люблю вас. — И тут она поразила их обоих: обхватила руками его шею и стала целовать его со всей страстью, на которую была способна.

Волна желания охватила Дункана настолько неожиданно, что он едва удержался на ногах. От ее признания сердце готово было выскочить от радости из груди, разум оставил его. Ее губы были, как огонь, они возбуждали его, и от того, как она прижалась к нему, как ее тело страстно встретилось с его, он восторженно вздохнул.

Его покинула вся его сдержанность и железный самоконтроль. Все, что ему было нужно, это она. Прямо сейчас.

Лине вцепилась в него подобно дикому, отчаявшемуся животному. Она запустила руки в его влажные волосы, жадно впитывая его губами, зубами и языком. Ее руки блуждали по его плечам и груди, и она искусительно прижалась к нему бедрами.

Святой Боже, он даже не знал, что он делал своими руками, обнимая и отчаянно прижимая ее к себе. Он бы рассмеялся над собственной неуклюжестью, если бы не тот факт, что Лине опустила руку ему на пояс и завозилась с льняным полотенцем.

Он выдохнул с подвыванием и сам отшвырнул полотенце в сторону, потом поднял Лине на руки и стал искать место, чтобы расположиться поудобнее. Лестница? Он не успеет подняться. Раскладной столик? Он был сложен и убран. И если сейчас войдет Маргарет или одна из служанок…

Лине жалобно, застонала, протестуя против его промедления. Глаза ему застилало желание.

— Святой Боже, — выдохнул он.

Он бережно опустил ее прямо на пол. В течение одного удара сердца он задрал подол ее сорочки и ворвался в нее, причем их соединение было таким же естественным и неизбежным, как раскат грома после молнии. Он входил в нее снова и снова, и руки его дрожали, когда он поднимался над ней. Она приподняла колени и обхватила его ногами, вцепившись руками в завитки волос на его затылке.

Он перенес вес своего тела на одну руку, эротично потершись об нее. К его изумлению, она вдруг вскрикнула и обхватила его рукой и ногой, заставив перекатиться на спину. Ошеломленный, он посадил ее верхом на себя. Теперь она стала ведущей, прижимая его к каменным плитам, оседлав его с безжалостной страстью.

Дункан быстро двигался в экстазе, не обращая внимания на жесткость плит под собой. Боже, она так плотно сидела на нем, что ему показалось, что сейчас он взорвется. Прикосновения ее бедер к его животу были похожи на касания бархата, а от того, как она царапала ноготками его грудь, по всему его телу пробегали волны возбуждения.

Скорее, чем обоим того хотелось, их страсть начала нарастать, так что вскоре воздух вокруг них был заряжен ею. Они слились воедино и душой, и разумом, и телом — так в плавильной печи железо превращается в сталь. Они двигались в унисон ослепительно-горячей кульминации их желания. И в то мгновение, когда они достигли экстаза — задыхаясь, царапаясь, вскрикивая, — они стали единым целым навсегда.