Вероятно, она не понимала.

— Я должен был убедить Эль Галло в том, что вы — моя женщина, — терпеливо объяснил он. — Мне следовало заявить о своих правах на вас, прежде чем это сделает кто-либо из них.

Ее молчание раздражало его.

— Я думал, вы должны быть благодарны, — пробормотал он.

— Благодарна? Благодарна? Почему вы считаете себя лучше кого-либо из них? — выпалила Лине и, приподняв голову, одарила его злобным взглядом, о чем сразу же пожалела. Она больше не могла притворяться, будто ничего не случилось, будто его просто не существовало. Казалось, он заполняет собой всю комнату: его пылкий взгляд, взъерошенные волосы и воспоминание о нежном прикосновении его опытных пальцев к самому интимному всего несколько мгновений назад.

Щеки ее вспыхнули. Она с трудом поднялась на колени, прижимая к груди разорванное платье.

— Убирайтесь, — пробормотала она, вся дрожа.

Сочувствие, которое питал к ней Дункан, улетучилось быстрее, чем птичка, вылетающая из запертой клетки. Он сумел совладать с собой только благодаря силе воли. С напускной небрежностью он нагнулся, поднял дьявольское приспособление и повесил его на стену, затем свернул и повесил рядом хлыст.

— Знаете, отчасти вы сами виноваты, — проворчал он. — Если бы вы только…

— Я виновата! У вас хватило наглости приволочь меня в это логово дьявола, угрожать мне хлыстом и… обращаться со мной, как вам хотелось…

— Как мне хотелось! — раздражение Дункана переросло в полномасштабный гнев. — Миледи, я не обращался с вами так, как мне хотелось! Я обращался с вами так, как хотелось вам!

— Как вы осмеливаетесь намекать… вы, отродье сатаны! Это все была ваша идея! Вы использовали меня, вы лгали мне, вынудили меня наслаждаться вашим лапаньем, а теперь вы…

— Ага!

— Что? — резко бросила она.

Он хитро прищурился:

— Наслаждаться?

— Что?

— Вы сказали, что я вынудил вас наслаждаться моим лапаньем.

Лине покраснела.

— Неправда. Я сказала «терпеть». — Она ведь не могла сказать «наслаждаться». Святая Мария, и зачем она выпила эту лишнюю кружку эля? Нынче ночью она бы больше не вынесла еще одного унижения от этого простолюдина.

— Собственно говоря, — объяснил он, — вы не оставили мне выбора. Мне пришлось сделать то, что я сделал, для вашей же безопасности.

Она провела дрожащей рукой по спутанным волосам.

— Убирайтесь.

— Я не уйду без вас.

Если бы могла, она бы убила его взглядом!

— Я бы не пошла с вами, даже если бы вы были последним мужчиной на земле.

Дункан осклабился. Сочетание неблагодарности Лине и собственного неудовлетворенного желания до крайности раздражало его. Он уже начал подумывать о том, чтобы снова снять хлыст со стены.

— Вы предпочитаете дожидаться здесь Эль Галло? — поинтересовался он, приподняв бровь. Он многозначительно обвел взглядом стену со всевозможными приспособлениями. — Очень хорошо. Без сомнения, он знает, как правильно пользовать этими штуковинами. — С этими словами он развернулся каблуках и вышел.

— Подождите! — в панике закричала она.

Лине вскочила на ноги прямо на ложе с невероятной поспешностью, стараясь при этом сохранить максимум достоинства. Боже, как она ненавидела попадать в зависимость от кого-либо, особенно от этого наглого простолюдина.

— Вы проводите меня в носовую каюту, — сообщила она ему.

Дункан уставился на нее, не веря своим ушам. Теперь она вознамерилась командовать им. Поистине наглость этой женщины безгранична!

Он подождал, пока она слезет с кровати. Когда она приблизилась, поджав губы, ее изуродованное платье свалилось с плеча, обнажив кремовую грудь, отчего в чреслах у него вновь вспыхнуло желание. Он отвел глаза и устало потер лоб.

— Сюда, — пробормотал он, надеясь, что прохладный вечерний ветер остудит его пыл.

— Моя одежда, — выдохнула она, пытаясь справиться с застежками.

Он покачал головой.

— Вы пойдете, в чем есть.

Она вспыхнула от ужаса.

— Господи Иисусе! Вы говорите серьезно?

Если у нее и были какие-либо сомнения в том, чтобы пожертвовать достоинством, спасая свою жизнь, то они оказались напрасными. Он схватил ее за запястье и потащил за собой.

— Эль Галло считает, что мы только что совокуплялись в каюте Сомбры. Вы должны выглядеть соответственно. Что касается остальных пиратов, то вы принадлежите мне, Лине де Монфор. После сегодняшней ночи никто не рискнет оспаривать этот факт.

Сердце у нее учащенно забилось, словно она наполовину поверила ему. Она вырвала руку, и он отпустил ее. Но она знала, что сопротивление было бесполезным. С неохотой Лине последовала за ним и, выйдя на палубу, старалась держаться у него за спиной. Вечерний ветер подхватил ее юбки, оголив ягодицы.

У нее перехватило дыхание, и она принялась молиться, желая остаться невидимой.

У Дункана тоже перехватило дыхание. Самое трудное заключалось в том, чтобы заставить команду поверить в то, что он получил свое сполна и вполне удовлетворен.


Цыган все-таки не швырнул ее в трюм, хотя со стороны именно так могло и показаться, учитывая то уважение, которое он ей выказал. Во время их путешествия по палубе он пощипывал ее за ягодицы, отпускал унизительные и похотливые комментарии относительно ее поведения в постели Сомбры и положил ладонь ей на грудь на глазах у всего экипажа. Последний его жест стоил ему острого тычка под ребра, который, она надеялась, он надолго запомнит.

Но вместо того чтобы разозлиться, он отплатил ей еще большим унижением. Стоя у входа в трюм, он привлек ее к себе, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы долгим, влажным и медленным поцелуем.

Неудивительно, что ей было трудно думать о приличиях. Грубый простолюдин выставлял ее на посмешище, насмехался над ее хорошим воспитанием и происхождением, обращаясь с ней, как со шлюхой, готовой прибежать по первому зову. Он заставлял ее чувствовать… Боже, нет, она не будет думать об этом!

— Как вы смеете прикасаться ко мне?! — отчаянно вскричала она. — Я — де Монфор! А вы… вы…

Но он подхватил ее на руки и понес вниз, в каюту, прежде чем она смогла закончить.

— Я — ваш спаситель, — горячо прошептал он, резко опуская ее на деревянный сундук. — Я! Каким бы именем я ни назвался, благородный ли я господин или раб, ничто не в силах изменить этого факта. Я многим рискнул, придя сюда, и я готов умереть, чтобы защитить вас. Самое меньшее, что вы можете сделать, это обращаться со мной как с равным.

Он ушел, оставив ее размышлять над его словами. Равным? Он никогда не будет равным ей. Проклятье, она была де Монфор, а он…

Лунный свет проникал сквозь щели, рисуя снежно-белые полосы на ее белье. Она поднесла дрожащие пальцы к губам, еще помнившим его поцелуй. Они были мягкими и теплыми. Она легонько провела языком по губам. Боже, она все еще могла… ощущать его вкус. А какой разгром он учинил над ее телом! В уголке глаза появилась слезинка, и она торопливо смахнула ее. Плакать не о чем, сурово отчитала она себя. Дело совсем не в том, что она сама спровоцировала нападение или поощрила его каким-либо образом. Она просто забылась на мгновение, вот и все. В конце концов, она оказалась в крайне необычных обстоятельствах. Любая женщина благородного происхождения, попав в руки безжалостных пиратов, отреагировала бы подобным образом. Ей угрожала опасность, она была пьяна и, естественно, была благодарна любому союзнику, пусть даже им оказался этот надменный цыган. Она не позволит себе вспоминать те мгновения, когда ее охватило необычное тепло и его губы соприкоснулись с ее, сильно забилось сердце, когда он нежно провел пальцами по ее коже и перехватило дыхание от взгляда в упор его сапфировых глаз.

Вместо этого она призвала на помощь более утешительные воспоминания — воспоминания о своем ухоженном коттедже в Аведоне, о процветающей торговле шерстью, которую они с ее отцом построили с нуля, о тех великолепных уроках, которые преподал ей лорд Окассин, подчеркивая ее высокое рождение и положение на социальной лестнице. Она упрямо вздернула подбородок, уверенная, что сумеет справиться с чем угодно, черпая утешение в том факте, что она — уже взрослая женщина, далеко ушедшая от жестокосердных товарищей по играм, которые оскорбляли ее в детстве. Теперь она знала свое место. Лорд Окассин позаботился о том, чтобы она никогда не забывала его.

Она потянулась, чтобы погладить медальон де Монфоров, осязаемое доказательство ее происхождения. К своему ужасу, она не обнаружила его на месте.

Собственно говоря, медальон можно было назвать безделушкой. Его подарил Лине отец на Рождество, когда ей сравнялось пять зим от роду. С тех пор дешевая бронзовая поделка сносилась до блеска и рисунок почти стерся. Тем не менее он оставался символом — символом ее происхождения. Оторванная от своего отца, от милых ее сердцу рулонов шерсти, пребывая на судне с бандой негодяев, она черпала в нем уверенность, что остается представительницей славного рода де Монфор и, несмотря ни на что, сможет пережить любой удар, который нанесет ей судьба.

Без него она была просто Лине. Без него мужчины, подобные цыгану, могли смотреть на нее так, как смотрят на любую девку в таверне, так, как он смотрел на нее, прежде чем поцеловать.

Она закрыла лицо ладонями. Одним жестоким ударом какой-то жалкий пират низвел ее до роли самого обыкновенного ребенка, каковым она когда-то была. Без медальона она снова превратилась в маленькую девочку, страдающую от жестоких издевательств: Лине — незаконнорожденный ребенок, Лине — дочь шлюхи, Лине — паршивая овца семейства де Монфор.

Святой Боже, если она выберется из этой переделки живой, поклялась она, то больше никогда не заговорит с простолюдином, за исключением своих слуг. Как только найдется Гарольд, она вернется к своим мастерским и будет жить под защитой безопасных и надежных стен своего убежища и больше никогда не увидит проклятого цыгана или кого-либо ему подобного.