– Ты хочешь сказать, мы больше никогда его не увидим?

– Может статься и так.

– В голове не укладывается. Случайно разминулись в Лувре и всё? С концами? Не верю. Он должен был нам всё объяснить, попрощаться. Умоляю, ради меня, справься о несчастных случаях! Вдруг он где-то лежит, беспомощный, сбитый машиной, или ограбленный, а мы в какой-то фантастический побег будем верить.

– Конечно, ты права.

– А я бы поехала с ним куда угодно, хоть на край света. И стала бы скрываться. А ты? Разве нет?

Виктор ничего не ответил, молча вышел в другую комнату и засел за телефон.

И чего я лезу к нему? Он и в Москву за Венечкой переехал, когда нужно было, и сейчас готов его отпустить на свободу, раз уж приспичило тому освободиться. И не ропщет и рук не заламывает. Настоящий мужчина, спокойный, рассудительный. Я всегда о нём знала – надёжный. Только нужен-то мне тот, другой. Как я останусь с Виктором, если Венечки не будет? Нас же больше ничто не связывает. Ребёночек толкнулся пяткой. Ах, да, о тебе я забыла, но это ж совсем не то. Какой-то обречённостью здесь попахивает. «И жили они вместе ради ребёнка, пока он не стал самостоятельным, а потом разошлись». Слыхала я такие истории, меня всегда от них с души воротило. Но это уже происходит со мной. Потому, что если бы не ребёнок, я тоже могла бы сейчас уйти. Вот жестокая правда жизни – против природы не попрёшь. Мужчины самостоятельны и свободны, особенно дикие лисы, а женщина вынуждена сидеть на месте и «качать права». Сейчас это легче – целые организации создаются в защиту прав матерей и просто женщин. Если задумаешься – это отвратительно. Между прочим, стоит только мне выйти за двери нашего люкса, там, на этаже и в холле отеля дежурят мощные парни – моя, не такая уж и невидимая охрана, приставленная Аркадием Борисовичем. Пришла на секунду мысль, обратиться к ним за помощью в поисках Венечки. Но ведь, если дело обстоит именно так, как Виктор предположил, это выйдет с моей стороны подстава. Форменное предательство. Люди Аркадия Борисовича, от которого хочет скрыться Венечка, станут его разыскивать. А не исключено, что уже ищут, только не эти, а другие. Или не ищут, а тихо идут по следу. Ой, а вдруг он сбежал, потому, что мою охрану принял за слежку по свою душу? Нет, вот так накручивать можно до бесконечности. И до чего угодно додуматься. Виктор не истерит, и я не должна. В конце концов, я так, с боку припёка, ушёл-то он от Виктора, а не от меня. «И от волка ушёл, и от зайца ушёл, а от тебя, лиса, и подавно уйду». Ох, главное, чтобы никто его не съел.

– Ната! Ложись, поспи.

– Не хочу, Вить!

– Давай, давай, не истязайся.

– Есть новости?

– Нет.

– Совсем ничего?

– Какой-то парень разбился на машине недалеко от аэропорта, но это не наш, точно. Приметы не совпадают, слишком молодой.

– Но наш моложе выглядит, чем есть. И вдруг он внешность изменил?

– Ната! Не выдумывай! Иди, ложись.

– А ты?

– Пойду в бар прогуляюсь.

– Тоже только не исчезай.

– Не дождёшься.

В нашем люксе пять просторных комнат. Венечка любит, чтобы было много места. И как-то он, такой миниатюрный, всё это пространство собой заполняет. Так и в московской квартире было: он может тихонько сидеть в уголочке на кухне, или, запершись у себя в кабинете, но Венечка дома, и квартира наполнена, уютна, ни одного в ней лишнего места. А без него пусто, и гулко от собственных шагов, и зябко от обилия неохваченной территории. Я всё время жду, что он войдёт. Невыносимое, тягучее чувство. Неужели так всегда теперь будет? Несколько часов прошло, и я уже не могу, а если дни, недели, месяцы? Как это можно вытерпеть?

Привязанность. Какое точное слово. Сейчас понимаю, это то, чего я всегда боялась. Между нами словно леска натянута. Он её не чувствует? Отдалился настолько, что вот-вот оборвётся. А с моей стороны она обмотана вокруг сердца, и такая боль внутри. Что же у Виктора? Да уж, пусть лучше напьётся. Не буду я с ним жить, уеду к маме. Венечка всегда будет между нами стоять. Но когда он, отсутствуя, всё ещё остаётся связующим звеном – это пытка. Долго, долго я вертелась в постели, то душно становилось, то холодно, мешал живот, а главное, мысли. Всё-таки удалось заснуть. Но плохо спала, урывками, раз пять вставала, прохаживалась по пустым апартаментам и снова ложилась. Утром чувствовала себя разбитой и опустошённой. Виктор явился на бровях часов в семь. Уложила его и вышла на воздух. Не хочется с этим мириться, но, похоже, Виктор не ошибается: дикий Лис перегрыз себе лапу, вырвался из капкана и был таков. Мы оба любим его и должны считаться с его выбором, желать ему счастья. Только как теперь жить?

– Сколько тебе лет?

– Почти тридцать восемь, а что?

Выйти «позавтракать» мы заставили себя часа в четыре дня. Виктор к этому времени еле-еле продрал глаза, а мне одной ничего не хотелось есть. И так-то вся пища резиновой кажется. Глотаем куски машинально, почти не жуя. Виктор не столько ест, сколько кофе дует. Внутреннее опустошение не даёт ни думать толком, ни говорить.

– Вить!

– М-м?

– К чему ты спросил про возраст?

– Я тебя почти на десять лет старше.

– Да? Я думала мы приблизительно ровесники.

– А его на двадцать. В двадцать лет я был ещё пацан совсем зелёный, не до детей было. В общем-то, мне и в тридцать было не до детей. А в сорок уже были дочери, не мои, но всё равно дети. Сейчас вот тоже Венька девочку предсказывает. У меня никогда не было сына. Да уже и не будет.

– Ну почему, возможно...

– Это извращение страшное, я понимаю, недостойное что-то, даже грязное может кому-то казаться, но он мой сынок. Роднее не бывает. Всё, что между нами было, в жизни бы раньше не подумал, что могу такое с парнем. Не знаю как, выразить, но после этого он такой близкий, ближе всех на свете, до боли, до безумия. Это нельзя рассказать, слова всё обесценивают. Это такая нежность, что черепушку сводит.

Господи, ну что я могу? Рассуждать сейчас о том, что встречала в литературе такое чувство? У поэта Кузмина к одному из возлюбленных нежность именно как к сыну, не могу припомнить строчки, но точно у него об этом есть. Неуместно до пошлости сейчас такое вслух сказать. Лучше потом, когда не так свежа будет рана, найду и почитаю ему.

– Этот Маргулис, он же и меня доставал. Разорить хотел. Только я не сломался. И Венька, видимо, его там как-то чем-то укоротил. Дерьмецо мужик. Разве к хорошему отцу он бы так относился? Всё равно достанет его, бесполезно бегать. Если только человека не найдёт покруче самого Аркаши, который прикроет. А я не такой. Тоже дерьмо собачье.

– Ладно, Вить, перестань, постарайся взять себя в руки.

Он заказал коньяк. После того, как принесли рюмку, выпил и потребовал бутылку. Я не стала возражать. Чтобы отвлечься, убить время, постараться прийти в себя, поехали кататься на теплоходе по Сенне. Там Виктор ещё бутылочку коньяку проглотил. Довезла его до отеля на такси, кое-как уложила и сама улеглась пораньше. Сразу, практически, отключилась – сказалась тревожная, почти бессонная предыдущая ночь. Разбудил меня неестественный смех. Не смех – какое-то икание астматическое. Вскочила испуганно. Виктор сидит на моей кровати. Ещё не совсем рассвело и в полупотёмках глаза его светились как светодиоды. Подумать только, «сверкать глазами», оказывается, выражение не фигуральное. К лицу он прижимал какую-то тряпку, я не разобрала, что именно.

– Витя, ты что?

– А! Разбудил? Прости.

Тут он зашёлся в голос, но тоже не хохотом, скорее рыданьем. Боженьки, неужели допился до чёртиков? Так быстро?

– Витя! Ну что ты, а?

– Папа, меня изнасиловали! – пропищал он дурным голосом.

– Чего-о?

Он разыграл в лицах:

– «– Где ты была всю ночь?! – Меня изнасиловали, папа! – Изнасиловали тебя за пять минут, а где ты была всю ночь?» Че не смеешься? Не смешной анекдот, или знала?

– Вить, тебе, может быть, врача вызвать?

– Мне нет. Вон, если только Лису понадобится.

– Вернулся?!! Что же ты молчишь?! Где он? Что с ним случилось?

Он молча встал и пошёл какой-то старческой шаркающей походкой. На диване в гостиной Венечка. Видно, что крепко спит. Виктор прошёл мимо, я за ним, уж очень он нехорош. По дороге выбросил в мусорницу эту странную тряпочку, вошёл в комнату, которая считается их с Венечкой спальней и дверь за собой закрыл. Меня это не остановило. Я решительно распахнула дверь, но застыла на пороге: сидя на кровати, уткнувшись лицом в ладони Витя испускает душераздирающие свистящие звуки. Я испугалась этих звуков до жути, потому что не сразу поняла их значение – он плачет. Неумело, ведь взрослый, сильный мужик, наверное, давно не плакал, разучился, поэтому вот так, со свистом и скрипом, со страшной мукой выходят из него слёзы. Я не бросилась утешать, вышла. Эти слёзы для посторонних глаз не предназначены. Машинально, почти не задумываясь, раскрыла крышку и достала из урны эту злосчастную тряпочку. Она оказалась трусами. Венечкины трусики, маленькие, почти как детские и ... сердце зашлось: они же все в крови. Бросилась в гостиную, потрясла его за плечо:

– Венечка! Веня! Что с тобой? Ты цел?

– Да, ребята, дайте поспать, пожалуйста!

– Мы тебе врача сейчас вызовем.

– Не надо, Наташ, я сплю.

– У тебя же кровь. Нужно что-то делать.

– Я сам потом. Извини, сплю.

Он проспал, наверное, сутки. Только с вечера на ночь переполз в кровать на своё место рядом с Виктором. В шесть утра, как обычно, вышел на кухню, чай делать. Я присоединилась, обменялись обычным приветствием.

– Можно спросить, или лучше не надо?

– Лучше не надо.

– Хорошо, не буду.

– Я отъеду к врачу, ладно? Мне свечи нужны, а здесь не Москва, без рецепта ни черта не купишь, даже аспирин.