— Ты никогда не давал мне пустых и лживых обещаний. Ты не принуждал меня разделить с тобой постель — я пошла на это по своей воле и очень охотно. Так что тебе не за что просить у меня прощения.

— Как ты добра! Мне кажется, если бы мы поменялись ролями, я был бы не способен на такое великодушие…

— При чем тут доброта? Я просто считаю, что нет смысла горевать по поводу того, что было и прошло. Как я уже сказала, ты никогда не лгал мне, Гейбл, и я очень ценю твою честность. Временами я сама пыталась себя обмануть, но разве можно винить тебя за мою глупость?

Эйнсли прикоснулась ко рту Гейбла и вдруг начала покрывать все его лицо быстрыми поцелуями.

— Я так люблю тебя, Гейбл де Амальвилль…

— А я тебя, Эйнсли.

— Несмотря на то что я колючая, словно чертополох?

— Да. Потому что я сумел разглядеть за этим бездну нежности.

— Я буду тебе хорошей женой, — шепотом пообещала она.

— Будь такой, как ты есть, Эйнсли, о большем я не прошу. Именно за это я и полюбил тебя. Хотя в своей слепоте я пытался бороться с любовью, как с самым злейшим врагом. Если ты захочешь сражаться рядом со мной с мечом в руке — пожалуйста. Если, напротив, захочешь проводить все время в Бельфлере и навести в нем такую чистоту, что можно будет есть прямо с пола, — тоже пожалуйста. Выбирай сама, что тебе ближе. Мое счастье зависит от того, будешь ли счастлива ты. Видит Бог, никто не заслужил счастья больше, чем ты, после всех твоих страданий в Кенгарвее!

— Мне было там не так уж плохо, — возразила Эйнсли, мысленно уносясь в то время. — У меня был Рональд, да и мои братья, оказывается, вовсе не были такими бесчувственными чурбанами, как мне иногда казалось. — Она на мгновение умолкла и вдруг спросила: — А знаешь, что я делала, когда ребенком чувствовала себя одинокой или когда отец наказывал меня?

— Нет. Что же? — спросил Гейбл, с любовью глядя на Эйнсли. — Наверное, воображала, как отомстишь отцу за все его жестокости?

— И это тоже. Должна признаться, что в своем воображении я действительно изобретала для него казни египетские… Но сейчас я имела в виду нечто другое. Когда в детстве мне было одиноко, я представляла себя не худым заморышем, которым тогда была, а прекрасной дамой.

— Как видишь, твои мечты сбылись.

Эйнсли звонко чмокнула Гейбла в благодарность за комплимент и продолжала:

— И еще я мечтала, как в один прекрасный день из тумана вдруг возникнет доблестный рыцарь… — Увидев, что Гейбл усмехнулся, Эйнсли укоризненно заметила: — Не вижу ничего смешного.

— Ну что ты, я и не думал смеяться. Тебе просто показалось.

Не обращая внимания на то, что Гейбл ухмыляется, Эйнсли мечтательно продолжила:

— Рыцарь этот будет высок, строен, темноволос и так красив, что невозможно глаз отвести. Он посадит меня на своего коня и увезет из Кенгарвея в неведомые земли, где нет войн и жестокости, где люди добры и приветливы, а еды вдоволь для всех. И он полюбит меня всем сердцем, мой пылкий рыцарь… Глупо, конечно, но эта детская мечта приносила мне утешение.

— Нет, это не глупо, — возразил Гейбл и нежно поцеловал жену. — Боюсь, что я не могу обещать тебе жизнь без войн и жестокости, да и насчет еды вдоволь не уверен. Это не в моей власти, а в руках Божьих.

— Не важно. Обещай мне только одно — что будешь любить меня всем сердцем, — тихо попросила Эйнсли. — Так же сильно и на всю жизнь, как я тебя люблю…

— А вот это, моя дорогая девонька, как выражается твой любимец Рональд, я могу пообещать с легким сердцем!..