— И чьих вы наследников поджидали? — с полуулыбкой спросил я и указал глазами на лавку, возле дома: — Можно?

«Присаживайтесь, конечно», — дождался в ответ и расположился, надеясь на содержательную беседу. Женщина опустилась рядом и незамысловато пояснила:

— Так Надьки-пистолет.

— Почему пистолет? — фыркнул я. Что ещё за прозвище для такой глуши, более того, для женщины? Ведь неведомая Надька априори не может быть мужчиной. Соседка вздохнула и ответила:

— Палец у неё один не живой был, кривой и не гнулся. Торчал навечно прямо, ровно дуло пистолета, вот Надьку так дразнить-то и стали. А палец она сама себе изуродовала, в молотилку его по молодости сунула, говорят, нерв перебила.

Молотилки, пальцы, впрочем, как и Надьки, меня не особо интересовали, углубляться в данную тему излишне. Состариться здесь на лавочке я не планировал.

— Скажите, а Аглая Ла… — вовремя опомнился я, — Дорофеева в этом доме, когда проживала?

— Аглая, Аглая… это Глашка что ли, выходит? У Надьки мать Клавдия была, а бабку уж и не знаю, как величали. Погоди-ка, а жила одна Глаша, ниже по улице, — обрадовалась она и ткнула меня локтем в бок: — Так, то Хромова была! А тебе, говоришь, какая нужна?

— Дорофеева.

— Дорофеева, — словно эхо повторила она и задумалась.

Нет, выяснилось. Не знает она никакой Дорофеевой.

— А дети, у вашей соседки были, у Надежды? Той Аглае, про которую я интересуюсь, лет тридцать сейчас.

— Какие дети, господь с тобой! Надька баба суровая, нелюдимая, не один такую не выдержит, а все через палец этот её. Сторонилась парней, мне мама рассказывала, да так в девках и засиделась. Правда насмешила она как-то, лет ей уж, стало быть, как мне сейчас стукнуло, прибился к её берегу мужичонка, Аркаша плотник. Не местный он, из Деево, село тут неподалеку, с полгода они семьей прожили, а потом она его взашей выгнала. Ох и гнала она его, как козла вицей по всей улице провела, насмешили они тогда. Но после замужества своего неудачного, она ещё больше замкнулась, иной раз и вовсе не поздоровается пройдет. А ты дети, говоришь, вот тебе и дети! Аркаша хоть и плотником был, но ребеночка стругануть ей не успел, да и какое дитя, чай не молодуха уже. Оно, конечно, и позже быват, одна женщина из Индии вообще в шисят восемь родила, не слышали?

— Нет, не слышал. А выгнала она его за что? — заинтересовался я чужой судьбой и покачал головой мысленно. Семечек стакана мне только не хватает. Дожил, на лавках с бабками тусуюсь.

— Аркаша этот больно шустрый малый оказался. На вид-то плюгавенький, а сам ходок, ещё какой. К Ленке продавщице из киоска захаживал, Надьке и донес кто-то, а может сама Ленка и похвастала, с той дуры сбудется. Её послушать так пол района по ней сохнет.

— А родственники, братья, сестры, племянники у этой Надежды имелись, дом же мог кто-то унаследовать?

— Так може и унаследовал кто, нам доложиться только забыл. Вроде был у неё брат двоюродный или троюродный, но я не видала его ни разу, не навещал он Надежду. Надька моталась в город пару раз, мать мою за домом присматривать просила, а к ней никто не ездил, не навещал.

— Но ведь Аглая Дорофеева в этом доме прописана, — не сдавался я, даже не опасаясь встречных вопросов. По мне, женщине просто хотелось поболтать, и она особо не задумывалась, откуда я и зачем задаю ей все эти вопросы.

 — Ой, — отмахнулась она, — сейчас уж ничему не удивляйся. У Варзаковых вон двенадцать таджиков в доме прописаны! Двенадцать, шутка ли! Говорят, без их ведома прописали, а по мне так куда без них, сунули им на бутылку, они и рады, хоть сто пропишут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Поездка выходила бестолковой. Эта Надежда, действительно, могла и не подозревать, что в её доме появилась «жиличка» или же Аглая могла заплатить ей за прописку. И это получается я опять подозреваю Аглаю бог знает в чем. Может все объясняется гораздо проще, и Надежда дальняя родственница Аглаи, а прописалась она, чтобы не упустить наследство? Но позже вышла замуж за моего отца и интерес к подобной лачуге утратила.  


Обедал сэндвичем, купленным на заправке, и чашкой кофе, в бумажном стаканчике. И то, и другое оказалось сносным, а может это я слишком проголодался. На обратном пути угодил в пробку – авария на трассе. Километров десять тащился черепашьим ходом, курил в открытое окно и размышлял.

Конечно, можно заплатить спецам, перерыли бы всю подноготную Аглаи, вывернув наизнанку, но мне не хотелось. Чужие люди станут копаться в грязном белье и ещё неизвестно, что за дерьмо всплывет наружу. Обратиться всегда успею, в случае чего. Опять же, не исключено, что там окажется обычная скучная, каких тысячи биография. «А может ты как раз этого и боишься?» – спросил я себя. – «Узнать, что с ней полный порядок, и это ты — долбанный придурок, навешавший на неё ярлыков?!» Тогда и злиться станет не на кого, а на себя особо не побесишься.

За пару дней до собрания, я встретил Аглаю в кухне. Время раннее, обычно я спускался намного позже, а в этот раз изменил своей привычке. Я планировал прихватить кофе и выпить его на балконе спальни – утро показалось славным, да и вид с балкона открывался куда живописнее, нежели с террасы. И судя по всему, застал её врасплох. Правая нога Аглаи, которая до этого была под задницей, резко скользнула вниз, а сама она, мне показалось, вздрогнула даже. Видимо я зашел настолько неожиданно.

Аглая завтракала. За кухонным столом, где обычно обедали Саша и Люба.

Я подумал – может сейчас она настоящая? Не снежная королевна, робот, которыми она была в остальное время, а именно сейчас. Запросто уминающая кашу из будничной тарелки, позволившая задрать ногу на стул. Без дубового стола, вечернего платья и белоснежного фарфора.  И еду сварганила похоже сама. Маленькая кастрюлька на плите, коснулся – горячая.

— А мне можно? — спросил я.

Нет, завтракать я не хотел, всегда обходился кофе. Любопытство — откажет? Да и на вкус интересно, съедобно ли… Смотрю на неё и жду. Односложных «да» или «нет». Едкой подколки либо сухого, но вежливого «пожалуйста», но только не того, что произошло на самом деле. Аглая не обломалась поняться, положить мне, достать для меня ложку и поставить тарелку у свободного места напротив неё. 

  В тот момент я подумал: кажется, я начинаю понимать отца. Почему он женился на ней. Аглая – целый букет. При условии, что цветы - женщины, не дети. Одна колючая, надменная роза, другая милая, воздушная ромашка, третья дурманящая лилия. В ней намешана такая икебана…

А сейчас я выдыхал дым в автомобильное окно и думал – сколько во всем этом правды? Сколько притворства и сколько жизни? Вспомнил венерину мухоловку и представил себя суетливой мошкой, летящей прямо в раскрытую «пасть». Каша, кстати, оказалась вкусной.


К ужину я опоздал. Аглая уже закончила, поведала мне не успевшая отбыть Люба. Я с удовольствием слопал все, что она мне подала и вбежал наверх. В последний момент передумал и, вместо того, чтобы отправиться в свое крыло, повернул направо и постучал. Ответа не услышал и опустил ручку вниз. На удивление она поддалась, я заглянул, хозяйку спальни не обнаружил и шагнул внутрь. Белый, пушистый ковер скрадывал мои шаги, хотя, особо я не таился. Внутри до этого момента я никогда не был, пару раз лишь обозревал комнату с порога, и сейчас с интересом осматривался. Обставлено современно, со вкусом. Обитые мягкой, серой тканью борта кровати, наверняка, чтобы избежать синяков на нежной коже Аглаи, похожий цвет и у мебели. Пыльно-розовое покрывало, настолько бледного оттенка, что и его ярким цветовым пятном не назовешь. И ни единой фотографии. Вообще. Ни отца, ни кого-то из прошлого, родителей, например, ни самой Аглаи. Мне казалось женщины любят все эти рамки с портретами.

Я прижался ухом к двери в ванную комнату – вода не шумит и шагнул к туалетному столику. Флакончик духов Аглаи. Маленький, изящный. Я подхватил его и вдохнул аромат, констатируя, ими она и пахнет. Зачем-то брызнул себе на запястье и вернул на место. Переместился к комоду, потянул за ручку верхний ящик. Не знаю какие тайны я хотел там увидеть, и вообще зачем туда сунул нос, но там лежало белье Аглаи. Одна ячейка для трусиков, вторая для бюстов. Все строго по цвету.

 — Что ты здесь делаешь? — раздалось за спиной, я резко обернулся.

Аглая, отогнув штору, стояла в двери, ведущей на балкон и гневно глазела на меня. Бля... Зачем я только сунулся в этот комод! Доказывай теперь, что ты не извращенец. Я задвинул ящик, пожал плечами, ничего, мол, особенного не произошло и ответил:

— Зашел поздороваться. Но я стучал, ты видимо не услышала.

— Именно поэтому ты роешься в моем белье? — Так прозвучало, будто знает куда я ездил. Я вскидываю руки, демонстрируя ей – пусто и говорю:

— Господи, да откуда мне знать, что там хранятся твои трусы! Я заглянул на секунду.

Оправдание так себе. Аглая хмыкает, ей нравится мое замешательство, опять она «на коне», а я снова выставил себя идиотом.

— Я пью чай, можешь присоединиться, если есть желание, — предлагает она, раздвинув штору. На балконе два плетеных кресла и чайный столик, на котором пузатый фарфоровый чайник. Теперь, когда она раздвинула штору, я отчетливо вижу их, как и то, что чашка одна. Она тоже про это знает и добавляет: — Только тебе придется спуститься за чашкой для себя.

Разумеется, я спускаюсь и возвращаюсь с долбанной чашкой, словно хочу этот сраный чай. На деле все обстоит гораздо хуже – я просто хочу побыть рядом с ней, но успокаиваю себя тем, что иду «на разведку».

Первые десять минут мы молчим, сосредоточившись на чаепитии. Чай, кстати, оказался зеленым, я ненавидел его до того, а сам сижу и пью, словно ничего вкуснее в жизни не пробовал. Постепенно привыкаю к его горьковатому вкусу, Аглая замечает опустевшую чашку и подливает мне ещё. Чайник казалось бездонный. Сама она пьет не спеша, маленькими глоточками, и вглядывается вдаль, в небеса, с таким видом, будто познала тайны вселенной.