Действительно, пафос не нужен, но зачем-то феминистки решили физическую силу уравнивать. И акценты сместились, понимаешь? Мужчины замусолили тему: женщина свободна, но не так физически сильна, нагрузка поровну не распределяется! – Ах, не поровну? Тогда какая же это свобода?

Женщины поддались на уловку, стали отстаивать физическое равенство, как будто это так важно. Двое мужчин могут быть разными по физической силе, это никого не смущает. А гипотетические (опять гипотетические, ну что за слово дурацкое!) мужчина и женщина должны быть «равны во всем», что заведомая чушь. В двадцатом веке – цитирую по книге Симоны, источник не указан – звучит уже насмешливое:

«Если они хотят быть свободными, пусть сначала освободятся от своей портнихи». Издевки посыпались как из рога изобилия, цитировать можно бесконечно, боюсь тебя утомить. Это я, кстати, насчет душевной щедрости мужчин, ты меня когда-то в этом убеждал.

– Я?! Когда же? – Павел растерялся. – Если и убеждал, то только в своей собственной. И кстати, Рита, я давно хочу с тобой поговорить. Почему ты не можешь иногда приходить ко мне домой?., или я к тебе?., и мы так же – часами – будем обсуждать. Не только твои мысли, но и мои, мне тоже есть чем поделиться. Почему мы не можем…

– Павел, ну минутку подожди, я не закончила! Только-только нащупала верную мысль, послушай еще минутку! – Книга «Второй пол» у Риты на коленях, страницы заложены картонными карточками. – Смотри, сама Симона продолжает: «В делах, предпринимаемых мужчиной, есть как желание изменить мир, так и стремление убежать от действительности; мужчина придает огромное значение своей работе и своей личности, нередко напускает на себя внушительный и серьезный вид. Женщина же, подвергая сомнению мужскую логику и мораль, никогда не попадает в подобные ловушки. Именно это так нравилось в ней Стендалю. Она не настолько горда, чтобы закрывать глаза на двойственность своего положения или скрываться за маской собственного достоинства, она более откровенно высказывает свои неупорядоченные мысли, проявляет непосредственные чувства и реакции. Вот почему разговаривать с ней значительно интереснее, чем с ее мужем, если только она говорит от собственного имени, а не как законная половина сеньора. Он надоедливо повторяет избитые истины, то, что вычитал в своей газете или в специальных трудах, она же делится хотя и ограниченным, но конкретным опытом».

Пресловутая «женская чувствительность» представляет собой отчасти выдумку, а отчасти притворство. Однако бесспорно и то, что женщина более внимательно, чем мужчина, приглядывается к самой себе и к миру…


Павел, но странно, женственность как неотъемлемое женское качество Симона де Бовуар лукаво признает и так же лукаво отвергает. В одно и то же время! Я даже не поняла, как она лихо расправилась с вопросом, так мучившим меня, но по прочтении и вопросов нет: женственность как бы переродилась, но не волнуйтесь, все в порядке. Свобода женщины не предполагает отказа от женственности, это другая женственность.

«Другую женственность» мы сейчас и наблюдаем. Равно как и «другую мужественность». И ни того, ни другого на самом деле нет. Я не могу понять: если мальчики проявляют мужские черты еще в детстве, почему же взрослые мужчины согласны обабиться при первой возможности? И пресловутая охота в первобытном обществе, на это ссылается каждый, кому не лень, не понимаю – как только отпала нужда убивать зверя, коптить мясо на костре и носить набедренную повязку – одни инстинкты переродились в другие? Так?

– Постепенно переродились, Рита, длительный путь эволюции. Азбука. Шучу, но на некоторые вопросы ответа нет. Ты же сама в прошлый раз говорила, что все индивидуально, нельзя всех под одну гребенку. Твои «ласточки» – это частный случай. Или случаи. Возможно, некоторые из них типичны. Ну и что? Ты собираешься изменить мир, или разбираешься для себя?

Ответа на твои вопросы нет и быть не может. Все живое эволюционирует. И относительно изменившегося объекта или субъекта, меняется что-то вокруг. Если люди долгое время вместе, они меняются относительно друг друга, приобретают новые качества. А знаешь, чего хочу я? Меняться относительно тебя. Я хочу, чтобы мы жили вместе. Твоя книга напишется значительно быстрей. И я буду счастлив наконец.

– А я? – сказала Рита, помолчав. – Я не хочу меняться относительно тебя. Если тебя напрягают наши встречи, могу и не звонить. – Она замолчала, долго сидела, потупившись. Павел застал ее врасплох. Лучше бы не затрагивал тему. Она ведь всегда думает о нем с радостью. А теперь… – Мне нужно время, я должна во многом разобраться, – пробормотала она наконец.


Из кафе они вышли вместе.


– Павел, мы ссоримся?

– С чего ты взяла, Рита? Ну право же…

– Право же – браво же, ок. А ты не задумывался, как сильно погода влияет на наши чувства и мысли? Если бы сияло солнце, мы бы улыбались друг другу. Беззаботность и комплименты несовместимы со сгущающимися в небе тучами, разве не так? – Она отворачивала лицо от ветра, ей было трудно говорить, редкие крупные капли начинающегося дождя били в глаза, приходилось зажмуриваться.

Павел раскрыл огромный черный зонт, заранее припасенный, обнял Риту за плечи, они ускорили шаг.

– Видишь, вдвоем и от дождя легче прятаться. Ты вся дрожишь! Рита, почему бы нам не поехать ко мне, сейчас же? Напою тебя чаем с вареньем и коньяком. Покажу тебе фильм о сильных мужчинах, впрочем, выберешь сама, тыщи дисков в твоем распоряжении! Да что там диски, если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее!

– Когда-нибудь. Там еще были два слова, ты пропустил. «Если тебе когда-нибудь понадобится…», когда бы то ни было, имелось в виду. Ты подождешь?

Павел, дрожь у меня сейчас пройдет, я вчера весь день над книжками просидела, да и сегодня тоже, я дрожу от ветра, я промокла. Но мне очень нравятся эти крупные капли, бьющие по лицу наотмашь, бодрит. Паша, милый… а если я приеду к тебе потом? когда-нибудь потом, позже? А пока поразмышляю в одиночестве, мне очень хочется до истины докопаться. И у меня вовсе нет желания отбирать у тебя жизнь, кстати. Многие радости – многие печали. «Ты эгоистка, Рита, ты думаешь только о себе и своих проблемах!» Столько раз это слышала. Меня добивались годами, а потом – «ты эгоистка, Рита!». И ведь я никогда ни от кого не скрывала, что работа для меня превыше всего.

– Но ты начала говорить о семье, мне показалось, ты решаешь собственную проблему!

– Годы взаимопонимания – и полный пшик, как всегда! Через неделю совместной жизни, ну, максимум две о моем жутком эгоизме я услышу от тебя. Разве не лучше оставаться друзьями? А мне казалось, ты мудр. Да если бы ты хоть чуточку любил меня, ты бы понял, что «давай оставим все как есть» – лучшее решение.

Два человека симпатичны друг другу. А ты за свое – Рита, ты одна, вдвоем нам будет лучше. Да с чего ты взял? Мне хорошо одной. Никто не раздражается от моих бесконечных идей… и вот этот момент, ты знаешь, а впрочем, откуда тебе знать, теоретик кинематографа, за что и уважаю, да, но откуда тебе знать леденящий душу, почище карканья ворон в хичкоковском хорроре, момент первого охлаждения, этот вначале едва ощутимый, но верный признак – обожание вот-вот рассеется, вместе с восхищением и восторгом! Нет ничего ужасней этого момента. Ну уж нет! Не хочу пережить это еще раз, никогда больше!

– Никогда не говори никогда, Рита.

– Никогда не говори банальностей, Павел. С моими «ласточками», конспектами, тестами и феминистическими проектами мне гораздо лучше, спокойней и милей. Ерунда? Хорошо, допустим. Ничто не возникает ниоткуда, феминизм тоже возник не на пустом месте. Я хочу разобраться, только и всего.

– Рита, идея семьи возникла у тебя не случайно. Ты подсознательно стремишься к реализации этой идеи. Как и Симона. По крайней мере, мне так показалось.

– Идея семьи в принципе далеко не так плоха, я уже говорила. Но сделать так, чтобы не было принуждения, чтобы он и она были счастливы – почти неподъемная задача. У меня смутное пока ощущение, что концепцию семьи тоже нужно переосмыслить. Жизни не хватит. Привычное устарело, гармоничное новое на смену не пришло. Ладно, я представляю, как ты устал! Молчу, молчу, молчу.

Спасибо, Паша, и мы не поссорились. Ведь нет, правда? Такси мы возьмем вместе, но ты выйдешь раньше, а чай с коньяком я выпью, обещаю. И тут же в ванну, у меня морская соль классная. Снимает напряжение, убирает морщины и лишние мысли, дарит спокойный сон.


В машине Павел сел впереди, протянул руку, не оборачиваясь, над креслом ждущая прикосновения ладонь, Рита не поняла – прощальная или ласкающая. Так и ехали, рука в руке.

– Ты постарайся не уснуть в ванне, Маргарита. – Павел вышел, дверца вот-вот захлопнется.

– Не волнуйся, я чайник со свистком наполню. До отказа. Поставлю на огонь, свисток меня разбудит. Если что. А ты не грусти. Фильмы пока отбирай, потихоньку.

Показалось, Павел что-то скажет напоследок, но, в нерешительности помявшись пару секунд, он поднял ладонь, прощаясь. Машина отъехала, а он стоял под дождем и смотрел ей вслед…

II

Жить в Майами постоянно – утомительно.

То есть это не аксиома, но ситуация вечного праздника выматывает. На время перелететь во влажное лето из города, открытого всем ветрам, – здорово и замечательно, песни на улицах до двух часов ночи, а ты все равно не понимаешь, который час. Пусть поют прямо под окнами, ночи и дни смешались, и нет никакой разницы, в какое время пить снотворное, без которого не обойтись, Алексей это понял.

Отель, где он расположился, в центре шумной Майами-Бич жизни. И несмолкающее солнце, и отсутствие штор, на окнах тугие ставни в трещинках краски сверху донизу. Почти уют – но комнаты кривоваты и меньше, чем хотелось бы.


Кровати звучные, над каждой – что-то оранжевое и гипсовое, нелепый артефакт в рамке, как они могли двенадцать лет назад этого не замечать? Или тогда артефакта не было и качество ставней вовсе не имело значения? Он помнит лишь спешку, ранние подъемы, соблюдение распорядка, окрики: «Эва, в душ, срочно! Ты зубы почистила? Я проверю!» – «Папа, я уже большая, ты шутишь!» И высовывается в трусиках из ванной комнаты, вот-вот заплачет или зальется смехом, ему и дела нет, он занят собственным снаряжением – день длинный, солнце палит, но до Оверглейда доехать надо, билеты куплены. И Уолт Дисней на очереди, и музей Сальвадора Дали в американском городе Санкт-Петербурге, с Эвой он не развлекаться приехал, а фаршировать ее впечатлениями, как маленького поросенка.