Ему казалось непостижимым, как мать могла позволить отнять у нее своих собственных детей.

— Неужели они так мало для нее значили, что она не стала за них бороться?

— Мало? — эхом отозвалась Лили. — Ее сердце было разбито. Каждый день в течение многих недель она приходила к дверям его дома, лишь бы снова их увидеть, и каждый раз появлялась полиция и уводила ее силой, и тем не менее на следующий день она снова туда возвращалась. Так продолжалось до тех пор, пока мистер Бентон не нашел судью, который распорядился поместить ее в лечебницу для душевнобольных.

Она сложила руки на столе — пожалуй, слишком аккуратно.

— Мой отец входил в совет директоров, который осуществлял надзор над лечебницей. Там он встретил ее и тут же понял, что она не была безумна — или, быть может, безумна, но только от горя, после чего добился через суд, чтобы ее выпустили. Но к тому времени, когда она вышла на свободу, мистер Бентон уже перебрался вместе с детьми в Австралию.

Подобное варварство просто не укладывалось у него в голове.

— Они не могли заточить ее в лечебницу для душевнобольных только потому, что она хотела видеть своих детей.

В ответной улыбке Лили было гораздо больше горькой мудрости, чем позволяли ее годы.

— Законы с тех пор изменились, — возразил Эйвери. — Сегодня женщина имеет право требовать развода. Она может подписывать контракты, распоряжаться собственностью…

— Но не своими детьми, — перебила его Лили. Заметив на его лице недоумение, она добавила:

— Дети от законного брака являются собственностью — собственностью, принадлежащей мужчине. Если мужчина сочтет, что его жена недостойна воспитывать детей, он вправе забрать их у нее, и закон окажется на его стороне.

Да, подумал пораженный Эйвери, как он мог забыть те долгие месяцы в школе и еще более долгие недели каникул, когда он и другие сироты из аристократических семей слонялись без дела по опустевшим дворам Харроу? Он был собственностью — что верно, то верно. Никому не нужным хламом.

Взгляд Лили был прикован к ее рукам, которые теперь она крепко стиснула, словно религиозный фанатик во время молитвы, так что даже побелели костяшки пальцев.

— Но ведь могла же она хоть что-то предпринять! — настаивал он.

— Нет. Женщина не имеет права требовать возмещения ущерба. У нее не было никаких средств, кроме… — Она замолчала, густо покраснев.

Тогда он понял — понял так же отчетливо, как если бы Лили сама ему все объяснила. Ему нетрудно было распознать в ее смущении горечь, доставшуюся ей по наследству от матери — женщины, у которой насильно отняли детей, а саму ее поместили по ложному обвинению в лечебницу для душевнобольных. Ему достаточно было одного взгляда на Лили, чтобы догадаться о том, какого рода месть избрала ее мать, как будто он услышал об этом от самой Лили. Она сделала все от нее зависящее, чтобы мистер Бентон никогда больше не смог вступить в законный союз ни с одной женщиной.

За окном неумолчно шумел дождь, а здесь, в доме, пламя свечей усыпало звездами погруженную в ночной мрак комнату.

— Они так и не были официально разведены?

Лили покачала головой. Неужели эта девушка до сих пор не осознала, как несправедливо с ней обошлись? Подобный эгоизм выглядел в его глазах просто чудовищным.

— Почему? — спросил он. — Ваша мать легко могла избавиться от мужа на том основании, что он ее бросил. Почему она не вышла замуж за вашего отца?

Он не имел права задавать ей подобные вопросы, а тем более требовать от нее ответа.

— Неужели вам не понятно? — Лили подняла на него глаза. Золотистое пламя отражалось в ее зрачках, и они светились в темноте, как глаза кошки. — Незамужняя мать — единственный опекун своего ребенка. Моя мать и без того уже потеряла двоих детей. Она не хотела лишиться еще одного.

— А как же ваш отец? Разве он не должен был…

— Мой отец был человеком разумным. Он согласился с ее решением. — Слова Лили, такие спокойные и холодные, прервали его страстные обличения в адрес ее отца, смирившегося с таким нетерпимым положением вещей. — Он все понял.

Понял? Понять в данном случае не значило смириться. Несправедливость подобного решения глубоко поразила Эйвери и причинила ему боль. Он сам никогда бы не согласился на такой вариант в отличие от отца Лили, и она прекрасно об этом знала.

Он принялся расхаживать по комнате. Пламя свечей, тихо догоравших в канделябрах, металось от легкого дуновения ветерка.

— Она пыталась найти своих детей? — спросил он.

Внезапно боевой дух покинул Лили. Ее опущенная голова, безвольно лежавшие на столе руки говорили о ее крайней усталости. Ему так хотелось разгладить морщины на ее лбу, однако он не мог этого себе позволить. Слишком глубокая рана осталась в ее душе, к тому же их разделяло нечто неизмеримо большее, чем поверхность стола из красного дерева.

— Она сделала все, что было в ее силах, — ответила Лили. — Мой отец отправил на поиски детей частных детективов. Однако он никогда не обладал достаточным состоянием, к тому же был младшим сыном в семье, так что его старания не увенчались успехом.

— Должно быть, он очень любил вашу мать.

— Да.

Эйвери смотрел на ее склоненную голову, глубокие тени на лице и шее, блестящие шелковистые волосы, и ему вдруг страстно захотелось взять ее под свою защиту. Эта потребность овладела всем его существом и вызвала в нем бессильную ярость от сознания того, что ни один мужчина, кроме него, не додумался до того же самого раньше, и даже ее родной отец оказался неспособным исполнить свой прямой Долг. Он ничуть не сомневался, что отец Лили горячо любил ее мать и что мать никогда не переставала горевать о своих Детях. Но какое место отводилось Лили в этой трясине горечи и утрат? Кто любил ее больше всех остальных?

— Жаль, что у него не хватило любви на вас, — с горечью сказал он.

— Не смейте его осуждать! Не смейте осуждать никого из них!

Он не обратил на эти слова никакого внимания.

— Он обязан был позаботиться о том, чтобы вы получили все те права и преимущества, собственность и уважение в обществе, которые могло вам дать только его имя. Вместо этого он позволил вам стать изгоем, когда отказался узаконить ваше появление на свет. Он должен был жениться на вашей матери.

— Как поступили бы на его месте вы сами? — спросила она.

— Да.

— Неужели вы так ничего и не поняли? — Теперь ее тон из гневного стал умоляющим. — Моя мать не хотела, чтобы ее сердце снова оказалось разбитым. Она бы просто этого не перенесла. Поэтому-то она и не могла выйти замуж. — Голос ее дрогнул. — Так же, как и я сама.

Почему его все это так заботило? Почему у него вдруг возникло ощущение, будто из груди вырвали сердце? Не потому ли, что в глубине души он все же лелеял некую робкую надежду… не мыслил себе будущего без нее?

— Значит, вы никогда не выйдете замуж, Лили?

— Нет, — прошептала она чуть слышно. — По крайней мере до тех пор, пока законы не изменятся. До тех пор, пока будущее женщины, ее здоровье и благополучие не будут волновать общество. До тех пор, пока она не получит те же права на своих детей, что и ее муж.

— А если бы вы кого-нибудь полюбили? — спросил он. — Неужели вы отказались бы тогда доверить свое будущее мужу? Разве не в этом смысл любви?

— А вы бы доверили свое будущее жене? — отозвалась она с горечью.

— Это не одно и то же.

— О, еще бы! — воскликнула она. — Вам нужно только выказывать ей свое «доверие» до тех пор, пока вас почему-либо не обманут. И тогда закон дает вам в руки все средства, чтобы избавиться от жены, сохранив вместе с тем ту часть вашего союза, которой вы по-прежнему дорожите, — ваших наследников. Разумеется, то обстоятельство, что детям лучше находиться под присмотром матери, никому даже в голову не приходит, а тем более не принимается в расчет.

— А вы полагаете, им будет легче, если они всю жизнь будут носить клеймо незаконнорожденных? Если все двери для них будут закрыты, если все кругом станут презирать их из-за их происхождения и само их будущее окажется под вопросом?

— Так вот… — Ее глаза гневно вспыхнули. — Так вот, значит, как вы ко мне относитесь?!

— Черт побери, Лили! — не сдержался он. — То, как я к вам отношусь, не имеет значения. Я говорю о том, как общество будет относиться к вашим детям. Я никогда бы не стал обрекать своего ребенка на подобные страдания.

— Уверяю вас, я ни в коей мере не считаю себя пострадавшей, — ответила Лили. — Я росла в свободной, интересной… нет, даже захватывающей обстановке. Рядом со мной всегда были любящие родители, готовые защитить меня от сплетников и ханжей. Я получила образование, которому большинство мужчин могут только позавидовать, и благодаря ему сумела завоевать уважение среди своих сестер…

— У вас нет сестер, Лили, — перебил ее Эйвери. — У вас есть образование, организация, дело, которое вы отстаиваете, но что касается семьи, то тут вам повезло не больше, чем мне. Даже еще меньше.

Она вздрогнула, как от внезапной боли, и у него возникло неприятное ощущение, будто он ее ударил. Тем не менее он продолжал в отчаянной надежде заставить ее пересмотреть свои взгляды:

— Даже ваше присутствие здесь, в этом доме, чисто условно. Сколь бы я ни был обделен судьбой во всем прочем, я могу получить Милл-Хаус по закону. Несмотря на пренебрежение Горацио, несмотря на его завещание, я могу предъявить на него права, которых у вас нет и никогда не будет, потому что ваш отец так и не удосужился дать вам свое имя. Лили побледнела, и на какой-то миг Эйвери показалось, что она вот-вот отвесит ему пощечину. Сам он был бы даже рад звонкой затрещине — свидетельству того, что в глубине души она с ним согласилась и, дабы не показать этого, прибегла к насилию.

— Это всего лишь дом, — произнесла она, чувствуя, что голос ей изменяет. — Собственность. Вещь. Я не нуждаюсь в каменных стенах и деревянных половицах, чтобы понять, кто я и что собой представляю.