Лина Озерова - Мой любимый враг

Еще пять лет назад с Ириной не было никаких проблем — она была только его женой и больше никем. Его женой, нормальной замужней женщиной-домохозяйкой, живущей действительно за мужем, за его широкой спиной и исключительно на его деньги. Она следила за порядком в доме, готовила обеды и растила сына. Но, когда Владику стукнуло четырнадцать, Ирина вдруг словно проснулась и решила, что жизнь проходит мимо. Муж целый день на работе, у сына теперь свои дела, а ей, Ирине, явно не хватает общения. Вспомнив о полученном когда-то архитектурном образовании, Ирина загорелась идеей открыть свою собственную художественную галерею, желательно в центре. В конце концов, ее муж настолько богат, что может дать денег на это начинание, а Ирина настолько умна, что легко сделает себе имя, устраивая какие-нибудь эпатирующие и шокирующие выставки, или хэппенинги, или представляя невообразимые коллекции, созданные невообразимыми личностями невообразимо из чего. Фантазией Ирину Бог не обделил. А потом, глядишь, галерея станет модной, еще и доход начнет приносить…

Мужу эта идея поначалу показалась абсолютно бредовой, но Ирина знала, как его улестить. За столько лет семейной жизни она изучила все его сильные и слабые стороны и привыкла получать желаемое не мытьем так катаньем.

Вот так примерно четыре года назад галерея «Арт-Фэнтези» на Полянке официально начала свое существование. На торжественном открытии очаровательная хозяйка угощала посетителей шампанским, тарталетками с сыром и икрой, а также фотовыставкой американского феминиста Боба Слэма «Мужчина тоже женщина» и коллекцией горлышек от пивных бутылок с 1914 года до наших дней, предложенной известным русским поэтом-концептуалистом Леоном Рубинштерном.

Как ни странно, «Арт-Фэнтези» действительно быстро вошла в моду. Хэппенинги проходили едва ли не каждый день, и их посещали отнюдь не случайные люди. Многие из тех, чьи лица мелькают на экранах ТВ и на страницах глянцевых журналов, числились теперь друзьями хозяйки. Специализировалась Ирина в основном на авангардистах и постмодернистах, привечая отечественные знаменитости и время от времени привозя зарубежных див. Умело используя где денежные рычаги, где свое женское обаяние, а чаще всего и то и другое вместе, она умудрялась заполучать в галерею «Арт-Фэнтези» обладателей самых громких имен. Знаменитости любят, когда им льстят, а Ирина льстила безудержно. Впрочем, она и сама была падкой на комплименты. Конечно, довольно часто случалось, что деловые отношения переходили в более близкие, но постоянных любовников Ирина не заводила — и хлопотно, и ни к чему. Собственно секс ее не привлекал, ей просто нравилось нравиться.

Муж и сын словно остались в той, прежней жизни, в которой Ирина была обычной домохозяйкой. Теперь она жадно наверстывала упущенное. Дома Ирина почти не бывала, отговариваясь тем, что дела требовали ее присутствия в галерее и днем, и вечерами. Словом, водоворот светско-тусовочной жизни захлестнул ее с головой.

Муж сначала пытался сопротивляться, но потом махнул на все рукой, решив: пусть все идет как идет. У него не было ни сил, ни времени, а честно сказать, и желания возвращать Ирину в лоно семьи. Чем больше она занимается собой, тем большую свободу предоставляет ему. Лишь бы внешне все выглядело благопристойно, и сын ни о чем не догадался.

Все было именно так, как он и предполагал: минут через пятнадцать-двадцать хлопнула дверь Ирининой спальни и раздалось шарканье ног по паркету в холле… Он выглянул в коридор. В ванной уже горел свет и слышался шум льющейся воды. Ирина под душем приводила себя в порядок.

Успокоившись на Иринин счет, он снова завалился на свой любимый кожаный диван, неизменное лежбище в последние пять лет. Все лучшие его проекты родились на этом диване — он любил думать лежа, уставя глаза в потолок. Рядом с замысловатой чешской люстрой была еле заметная трещинка, похожая на японское дерево сакуру. Разглядывание сакуры почему-то успокаивало и помогало сосредоточиться на делах.

Правда, на этом же диване было передумано немало черных мыслей — по ночам, когда он ворочался с боку на бок, мучимый бессонницей. Ночью о делах не думалось, может быть, потому, что спасительную трещинку-сакуру в темноте не различить. Ночь — время воспоминаний, и не всегда приятных. Отнюдь, отнюдь не всегда…

Вообще-то он не любил ни копаться в прошлом, ни грезить о будущем, предпочитая жить исключительно настоящим. Но в прошлом году ему стукнуло сорок. Да, он многого добился в этой жизни. Сторонние наблюдатели считали, что ему потрясающе везло: вершины, для других недостижимые, он покорял с поразительной легкостью. Впрочем, легкость эта была кажущейся. Те, кто знали его ближе, — деловые партнеры и противники — не раз имели возможность на себе почувствовать его железную хватку. Он ставил перед собой цель и любыми путями добивался ее осуществления, не считаясь ни с кем и ни с чем, не терзаясь глупыми сомнениями и муками совести, отбрасывая мелочи и сосредоточиваясь на главном.

Однако сейчас отнюдь не все жертвы, принесенные делу и карьере, казались ему мелочами. И порой он думал, что слишком многое из того, что следовало бы удержать, безвозвратно утекло сквозь пальцы…

Щелкнул выключатель, и яркий электрический свет неприятно полоснул по глазам.

— Лора, ты дома? А почему сидишь в темноте?

Лариса прикрыла глаза рукой:

— Это ты, мам?

— Я, кто же еще, — Жанна Сергеевна стояла на пороге Ларисиной комнаты. — Спала?

— Да, кажется, слегка вздремнула. А сколько времени?

— Почти одиннадцать.

— Ого! — Лариса выбралась из кресла и потянулась. — Ох, как ноги затекли! А что ты так поздно?

— Концерт перенесли на восемь вечера, а потом добиралась своим ходом, машину, разумеется, не дали.

Жанна Сергеевна прошла на кухню. Лариса последовала за ней.

— Где концерт-то был?

Обращалась она в основном к материнской спине: Жанна Сергеевна обследовала холодильник. Достав кастрюльку с супом, заглянула в нее и, недовольная, повернулась к дочери:

— Опять ничего не ела?

— Да ну, не хотелось, — махнула рукой Лариса и повторила: — Так куда ты ездила на концерт?

Кастрюлька была водружена на конфорку, а из холодильника последовательно извлечены сыр, колбаса и творог.

— Сейчас буду тебя кормить, — сказала Жанна Сергеевна, — ничего без меня не можешь. А концерт был в Кратово, в санатории.

— А что так вдруг? Ты же еще утром никуда не собиралась.

Жанна Сергеевна пожала плечами:

— Леночка позвонила и попросила выручить. У нее заболел ребенок, а выступление отменить никак нельзя. На ней все второе отделение.

Леночка была любимой ученицей Жанны Сергеевны.

— И сколько нынче стоит концерт в санатории? — спросила Лариса и тут же напряглась, ожидая обвинения в меркантильности.

Но обвинения не последовало. Жанна Сергеевна ставила тарелки на стол:

— Ложки достань, пожалуйста.

Разлив суп по тарелкам, она опустилась, наконец, на табуретку и вытянула ноги:

— Мне заплатили сто рублей. Господи, как хорошо, что я не работаю в филармонии, а то пришлось бы выезжать на выступления каждую неделю!

Лариса аж подскочила:

— Сто-о рублей? Да это же только на дорогу, да и то едва-едва!

Жанна Сергеевна укоризненно посмотрела на дочь:

— Ты не права. Дорога обошлась мне дешевле.

Лариса хотела было что-то сказать, но лишь плечами пожала. Мамино чувство долга ее и восхищало, и раздражало. Пожалуй, раздражало в последнее время больше. Надо совсем не ценить себя, чтобы соглашаться на такие выступления. Она же великолепная пианистка, когда-то всю Европу с концертами объездила, у нас в Большом зале Консерватории играла. И вот теперь — здрасьте, приехали! Выступает в санатории в Кратово за гроши, и даже машину не дали, на электричке домой добиралась в такую поздноту. И бесполезно объяснять, что ей — ей, пианистке с именем, — соглашаться на такие выступления — просто не уважать ни себя, ни свой талант!

Но высказываться сейчас по этому поводу, похоже, бесполезно. Странно, что мать еще не принялась ей подробно объяснять: когда культура находится в таком бедственном положении, необходимо нести ее в массы любыми средствами, и вообще для исполнителя главное — не гонорар, главное — реакция слушателей, их благодарность… Обычно подобные разговоры всегда кончались подобными рассуждениями. О бедственном положении культуры и о своем долге Жанна Сергеевна могла говорить хоть целый час. Она искренне считала, что обязана приобщать людей к серьезной музыке любыми путями и старалась при каждом удобном случае убедить в своей правоте дочь. А тут подвернулся такой случай оседлать любимого конька, а мать почему-то молчит. Лариса пригляделась повнимательнее — что-то она вообще сегодня какая-то не такая…

Усевшись напротив, Лариса положила подбородок на скрещенные пальцы и осторожно спросила:

— У тебя что-то случилось?

— Локти со стола убери, пожалуйста.

Ну конечно, хорошие манеры прежде всего! Лариса со вздохом опустила руки на колени и пристально посмотрела на мать:

— Так что же? Если не хочешь, не говори, но…

Жанна Сергеевна слегка смутилась:

— Вообще-то да, случилось… Даже не знаю, как тебе сказать.

— Скажи хоть как-нибудь.

Нет, явно что-то не так! Хотя мать и старается держаться как обычно, внутренняя взвинченность чувствуется.

— Тебя плохо принимали?

— Нет, что ты, все прошло отлично.

Лариса поджала губы. Ладно, не хочет говорить — ее дело. Однако спустя пару минут Жанна Сергеевна нервно отодвинула тарелку: