— Миленько!

— Это все, что ты мне скажешь?

Лариса пару раз хлопнула ресницами и невинно спросила:

— И давно ли ты заделался любителем верховой езды?

Андрей понял насмешку и чуть покраснел:

— Дань мальчишескому увлечению. Мне всегда хотелось иметь такой дом.

— Да не оправдывайся, — рассмеялась Лариса. — Здесь действительно здорово.

Она бросилась в ближайшее кресло и качнулась пару раз взад-вперед:

— Ух, как здорово!

Андрей стоял, привалившись спиной к дверному косяку, и смотрел на нее. Выражение лица у него было глупо-счастливым. Покачавшись всласть, Лариса встала и прошлась вдоль стен, разглядывая лошадиные декорации. Потом повернулась к своему возлюбленному:

— Стыдно признаться в таком прозаическом желании, но я голодная. Найдется ли в этом роскошном доме хоть три корочки хлеба?

Андрей хлопнул себя по лбу:

— Какой же я дурак! Подожди, я сейчас!

Мгновение — и он исчез в дверях. Лариса выглянула в окно: Андрей вытащил из багажника огромную сумку, в такой сумке мог бы поместиться даже копченый слон.

— Вот, — сказал он, через секунду водружая сумку на стол. — Кажется, я захватил все, что надо для ужина. Надеюсь только, что ничего не испортилось.

— Сейчас посмотрим, — Лариса расстегнула сумочную «молнию». — А ты иди пока, поставь машину в гараж.

Пока Андрей покорно исполнял то, что она велела, Лариса разобрала сумку. Такое впечатление, что он собирался на пикник с кучей гостей. Две бутылки шампанского, две бутылки рейнского белого и одна — ее любимого «Божоле». Куда столько спиртного? В самом большом свертке оказались фрукты: бананы, груши, абрикосы, киви и здоровущий ананас. В отдельной аккуратной корзиночке лежала поздняя черешня, красная и желтая. Далее из сумки были последовательно вынуты: копченая курица, обычный желтый сыр, сыр «Дор-блю», батон хлеба под названием «Ароматный», ветчина со специями, три маленькие баночки горчицы (с травами, с неразмолотыми зернами и с кориандром), большая бутыль кетчупа, консервированный язык, банка маринованных огурчиков и банка соленых маслят, кулебяка и круглый пирог с курагой… М-да, припасов хватило бы для экспедиции к Северному полюсу! А это что? Лариса развернула последний пакет. Ну надо же! Севрюга горячего копчения, нежная, белая с желтыми прожилочками, — уже сто лет такой не ела!

— Ну как, угодил?

Андрей от двери с удовольствием наблюдал, как на Ларисином лице последовательно сменяли друг друга чувства изумления и восхищения.

— Здорово! — весело сказала она, отправляя в рот маленький кусочек севрюги. — Давай скорее есть!

— Подожди. Я тебе сначала дом покажу.

Андрей подошел и обнял ее за плечи. Лариса чуть повернула голову, потерлась щекой о его плечо и промурлыкала:

— Ах, да! Покажи мне скорее свой несравненный дом!

Андрей вздохнул. Все было как раньше. И раньше от перепадов ее настроения у него просто дух захватывало. Лариса легко и без усилий переходила от насмешливого веселья к ласковой обольстительности. За какие-то доли секунды девчонка-чертенок превращалась в соблазнительную женщину. Правда, благодаря этим перепадам иногда возникали бурные ссоры, но за ними обычно следовали та-акие примирения, что Андрей в общем-то и против ссор не возражал.

Он не выдержал — притянул ее к себе, зарылся лицом в мягкие пушистые волосы, пахнущие лесом и солнцем… Она обняла его, прижалась всем телом. Голова у него закружилась, словно какой-то вихрь налетел и смел реальность теплого летнего дня. Реальными были только руки, обнимавшие его, только мягкие губы, покрывавшие короткими поцелуями его лицо и шею, только эти сияющие глаза перед его глазами, так близко-близко… И тогда он сам наклонился и поцеловал ее в губы. Лариса покачивалась в руках Андрея, охваченная внезапной страстью, которая передалась от него к ней, — или от нее к нему? Поцелуй продолжался целую вечность, и Лариса слабела от желания, горячившего кровь. Такое же желание — она знала — сжигало и его. Губы не отрывались от губ долго-долго… Потом Андрей прошептал что-то невнятное, руки его сжимали ее все крепче, крепче… Позабыв обо всем, Лариса бесстыдно прижималась к нему, погрузив пальцы в его волосы и чуть-чуть царапая его. В ответ он только стонал от наслаждения. Их руки, губы, тела, ощущения слились воедино под действием неподвластной им силы. Так простояли они несколько минут, пока Андрей не подхватил ее на руки и не понес наверх, в спальню, как дикий зверь уносит в нору свою добычу.


Владик выскочил из вагона на платформу и уныло огляделся. Дачники, дачники, дачники, и все груженные тяжелой поклажей. Бесконечные сумки-тележки, рассада в ящиках, какие-то саженцы… И сейчас вся эта толпа покатится по асфальтовой дорожке к поселку. Идти в толпе Владику не хотелось, и он решил сделать крюк по лесу. Шесть вечера, уже седьмой, а солнце все еще высоко, просвечивает сквозь листву, путается в ветвях высоких кустов бузины и волчьих ягод, и стволы высоких сосен кажутся от него не коричневыми, а золотыми. Владик шел не торопясь, насвистывая мелодию из «Вестсайдской истории» и сшибая палкой с кустов капельки, оставшиеся после утреннего дождя. Несмотря на отличную погоду, настроение у него было далеко не радужное.

После того утреннего разговора с Ларисой он был сам не свой. Сначала боль была так сильна, что заглушала все остальные мысли и чувства. Потом Владик словно опомнился: да нет, что-то здесь не так, он явно чего-то недопонял. Он, конечно, плохо знал женщин, но уже усвоил, что они часто говорят сгоряча, необдуманно, и нельзя воспринимать их слова слишком серьезно. Даже если судить по его собственной семье. Хоть родители и воображают, что Владик глухой и слепой и никогда не слышит, как они ругаются, — а он на самом деле старался не прислушиваться — кое-что доносилось и до его «второго этажа». Его родная матушка иногда несет такое, что уши вянут и в трубочки сворачиваются. Отец же в таких случаях пропускал ее слова мимо ушей. А отец всегда знает, что делает, знает, как надо поступать. Отцу Владик верил безоговорочно и во всем старался походить на него. Наверное, и в данном случае отец прав. Самая мудрая тактика в отношениях с женщинами — не обращать внимания на их истерические припадки.

А все-таки какая муха Ларису укусила? Владик действительно не мог поверить, что Лариса на самом деле думает то, что говорит. То, что произошло между ними в тот последний вечер на Мадейре, не могло быть просто притворством. Нельзя, нельзя же так притворяться! И потом, она не такая. Она не лживая и не корыстная. Просто она была взвинчена, у нее, наверное, действительно было плохое настроение, может быть, что-то случилось дома или на работе, а она сорвала зло на нем, на Владике, и теперь сама жалеет о происшедшем.

Однако, даже если его выводы верны, — а сейчас Владик был почти уверен, что они верны, — все равно лучше в ближайшие два-три дня Ларисе на глаза не показываться. Выдержать характер. Пусть помучается, вспоминая, что она ему наговорила.

Но в городе выдерживать характер было чрезвычайно трудно. Дома не сиделось, никого из друзей видеть не хотелось. Если Владик выходил погулять, ноги словно сами несли его к Патриаршим, туда, где он в первый раз увидел Ларису, туда, где он мог в любой момент случайно встретить ее снова. И почти не было сил преодолевать искушение и не ехать утром на Богородскую, к ее дурацкой хрущобе-пятиэтажке… Владик злился, но ничего поделать с собой не мог. Прямо наваждение какое-то!

Промучившись таким образом до середины дня, Владик решил рвануть на дачу. Дом стоит пустой, и выходные он там скоротает вполне прилично. Посмотрит видео, послушает музыку, приведет мысли в порядок, да и вообще успокоится. А в понедельник можно будет снова встретить Ларису утром у подъезда. Оставив родителям записку, чтоб не волновались, он прихватил с собой пару банок пива, кассету с «Властелином колец» и через час уже шагал по узкой лесной тропинке к отцовской «загородной резиденции».

Замка на калитке не было, и Владик сразу насторожился. Странно… Мать сегодня в своей обожаемой галерее, отцу тоже не до дачи, — утром сам жаловался, что завален работой, задержится допоздна, а может, даже ночевать не придет. Если бы отец дал кому-то из друзей ключи, то предупредил бы, он всегда предупреждает… Неужели к ним кто-то залез?

Владик взбежал на крыльцо — и входная дверь тоже полуоткрыта. На террасе никого, хотя на столе стоит сумка и грудой вывалены продукты… А вот и вино, несколько бутылок. Значит, отец все же дал кому-то ключи… Владик разочарованно вздохнул. Ну что ж, придется убираться восвояси. Он уже хотел было повернуться и уйти, но потом все же решил осмотреть дом. Просто так, на всякий случай. Что-то в этой ситуации его настораживало. Во-первых, то, что отец не предупреждал о гостях, а во-вторых, где же они, эти гости? Машины перед домом нет, но это ни о чем не говорит, машина может быть в гараже. Продукты лежат кучей на столе, даже в холодильник их переложить не удосужились. А больше нигде никаких человеческих следов. Странно…

На цыпочках, стараясь производить как можно меньше шума, Владик прошел в дом. Заглянул в отцовский кабинет — никого. В кухню, в гостиную, в бильярдную — тоже ни души. И тихо. Хотя… Владик прислушался: вроде бы какие-то звуки доносятся со второго этажа. Все так же стараясь не шуметь, он осторожно двинулся по лестнице наверх.

На втором этаже находились три спальни. Их двери выходили в маленький коридор, в конце которого, прямо у лестницы, стояло огромное зеркало-трюмо с мутноватым от времени стеклом. Это зеркало — антикварное приобретение Ирины десятилетней давности — в московскую квартиру никак не вписывалось, вот и сослали его на дачу. В зеркале отражался и сам коридор, и двери спален, и сама спальня, когда дверь была открыта. То, что увидел Владик в старом стекле, заставило его застыть на последней ступеньке. Секунду-другую он стоял, словно пригвожденный к месту, а потом, уже не заботясь о производимом шуме, быстро сбежал вниз и, хлопнув дверью, выскочил наружу. Ноги сами понесли его обратно к станции. Впрочем, ему было наплевать, куда идти, лишь бы подальше, подальше и от этого треклятого дома, и от тех, кто в нем сейчас был.