— Вот.

— А-а, — протянул Люк. — А колючая проволока, значит, Доди?

— Ну! Серый цвет — туннель, разбитая бутылка — машина, — пояснила Николь для глупого братца. Что ж делать, если у Люка отсутствует даже намек на фантазию!

Люк еще раз осмотрел будущую фотокартину, потом взглянул на Николь и робко заметил:

— Тогда бутылка должна быть разбита вдребезги…

— Ничего, и так сойдет!

Николь включила небольшой софит. В мертвенно-синем свете абстракция показалась Люку совсем уж несимпатичной, но на этот раз он благоразумно воздержался от высказывания своего мнения.

— Ты прямо сейчас собираешься это снимать? — поинтересовался Люк.

— Да нет, могу отложить. А что случилось? — Николь продолжала пристально разглядывать свой шедевр.

— Я хотел бы поговорить с тобой. Обсудить одно… ну, в общем, одну вещь.

Николь выключила софит и обернулась к брату:

— Догадываюсь. Что ж, давай поговорим.

Она вышла из-за ширмы и направилась в уголок мастерской, где было оборудовано нечто вроде гостиной. Люк поплелся за ней.

— Кофе хочешь?

— Давай.

Пока Николь возилась с джезвой и спиртовкой (хотя в мастерской были и газ, и электричество, почему-то варить кофе на доисторической спиртовке у художников считалось «шиком»), Люк старательно собирался с мыслями. И лишь когда они оба устроились на мягком кожаном диване с кофейными чашечками в руках, Люк приступил к волнующей теме. Так и не придумав деликатного подхода, он сразу взял быка за рога:

— Мы едем в Москву. Отец сказал мне, что уже заказал билеты.

Рука Николь непроизвольно дернулась, и коричневая жидкость пролилась на джинсы. Николь поставила кофейную чашечку на низенький столик перед диваном и сказала на удивление спокойно:

— Да, я знаю.

Люк поперхнулся от неожиданности:

— Знаешь? Давно?

— Мы обсудили это с отцом вчера.

Обсудили вчера! И даже не сочли нужным пригласить его на это обсуждение! От обиды круглые глаза Люка стали еще круглее, а нижняя губа сама собой выползла вперед. Николь коснулась его плеча длинными холеными пальцами:

— Люк, дорогой. Отец собирается жениться, и вполне естественно, что он хочет познакомить нас с нашей будущей мачехой. А также показать нам страну, откуда она родом. Мы решили, что будет лучше, если сначала мы все съездим в Москву, а потом она приедет сюда.

— Решили без меня?

— Ну, Люк! — Николь мило улыбнулась. — Я сказала отцу, что лучше сама с тобой поговорю. Хотела позвонить тебе вчера вечером, но закрутилась. Так что ты зашел очень кстати.

— А если бы не зашел?

— Тогда я бы позвонила. Уж поверь, без тебя мы никуда бы не двинулись. Кстати, отец сказал, на какое число заказал билеты?

— На двадцатое июня.

— Отлично!

— Но… Но почему так скоро?

— А чего тянуть?

— Но это… — Люк хотел сказать, что это просто неприлично, они только что похоронили мать, а теперь сразу едут знакомиться с будущей мачехой, но Николь перебила его:

— Честно говоря, это я уговорила отца не откладывать визит в Москву.

Люк сразу вспомнил, как совсем недавно Николь, сжав губы в тонкую ниточку, цедила: «Ноги этой русской здесь не будет! Ни сейчас, ни через год, никогда!»

— Но зачем? — вырвалось у него. — Зачем? Я ничего не понимаю!

— Разве тебе не хочется там побывать? Правда, сейчас Россия уже выходит из моды, но все равно интересно.

— Интересно? Но ведь ты… Ты же всегда считала, что связь отца с этой женщиной — оскорбление не только матери, но и нас всех, — Люк смотрел на сестру с отчаянием.

Она сидела, откинувшись на спинку дивана и положив ногу на ногу, прямая, как натянутая струна. Лицо ее ничего не выражало, загадочен был и взгляд темных глаз, брошенный искоса на брата из-под полуопущенных густых ресниц.

— И вдруг ты так легко соглашаешься на эту поездку! Не понимаю, — вид у Люка действительно был крайне растерянный. — Зачем нам туда ехать? По-моему, стоит показать отцу, что мы его не одобряем…

При этих словах брата по губам Николь скользнула усмешка. Скользнула и исчезла, но Люк заметил и растерялся еще больше:

— Николь… Ты что-то от меня скрываешь?

Если бы кто-нибудь сейчас мог видеть эту парочку, страшно бы удивился — до того брат и сестра непохожи были друг на друга. Люк, светловолосый, немного рыхлый, неуклюжий, с круглым добродушным лицом и такими же круглыми честными глазами, на первый взгляд производил впечатление безнадежной рохли, и это впечатление вполне подтверждалось и на второй взгляд, и на третий. Николь же, несмотря на вроде бы спокойную позу, вся была стремительность, вся — действие. Высокая, яркая, гибкая, с коротко подстриженными темными волосами, она, казалось, присела лишь на секунду и в любой момент готова сорваться с места. Нет, в ней не было ни капли суетливости, но угнаться за Николь еще никому не удавалось.

И точно — в следующую минуту она вскочила с дивана и заходила по комнате.

— Я ничего не собираюсь от тебя скрывать, — Николь достала из нагрудного кармана рубашки изящный портсигар — подарок матери — и наклонилась к столику, чтобы взять зажигалку. Люк заметил, что пальцы сестры слегка дрожат. — Наоборот, ты — единственный, кому я могу полностью довериться.

— Ну?

— Послушай, Люк, — Николь опять опустилась на диван и обняла брата за плечи, — я подумала и решила, что нам нет смысла противиться отцу. Он все равно сделает так, как хочет. Поверь, этой связи слишком много лет, чтобы мы могли здесь что-либо изменить.

— Но…

— Не перебивай, дослушай до конца. Какой смысл отказываться от поездки?

— Но мне казалось… — опять попытался высказаться Люк.

— Не важно, что тебе казалось. Я решила, что мы с тобой не только должны поехать, но нам следует вести себя как можно деликатнее.

— Как?

— Деликатнее, — повторила Николь.

Странно, подумал Люк. Деликатность — слово из лексикона отца, и оно меньше всего подходит его своенравной сестрице. Николь могла быть дерзкой или обворожительной, холодно-вежливой и безупречно-светской, но деликатной — никогда. Обычно она вообще мало обращала внимание на чувства других людей.

— В конце концов, нам-то чем мешает отцовская новая жена? — убедительно сказала Николь. — Ведь замок и земли она все равно не унаследует, в будущем они по закону перейдут к тебе. Даже если вдруг у них кто-нибудь родится, что маловероятно. Все-таки она уже не первой молодости.

Люк с сомнением посмотрел на сестру:

— Но ведь наша семья владеет еще кое-чем. Акции, другие ценные бумаги… А дома в Париже, о них ты забыла?

Ресницы Николь дрогнули. Но через мгновение она подняла глаза и честно посмотрела в лицо брату:

— Что ж делать, этим придется поделиться.

Тут Люк совсем растерялся. Чтобы Николь так просто согласилась выпустить собственность из своих изящных цепких ручек — раньше за ней подобного не водилось!

— Надо просто проследить, чтобы брачный договор был составлен как надо нам, то есть с учетом всех наших интересов, — пояснила Николь.

— Значит, теперь ты женитьбу отца одобряешь?

Люк смотрел на сестру, совершенно сбитый с толку. Николь — любимица матери, похожая на покойную графиню и лицом, и характером, так легко согласилась принять ее заместительницу! А ведь совсем недавно она чуть ли зубами от злости не скрипела при одном только упоминании «этой русской потаскухи».

— Повторяю, — терпеливо сказала Николь, — мы все равно ничего не можем с этим поделать. А кроме того… Тебе никогда не приходило в голову, что эта русская мадам — в сущности, наименьшее зло, какое может с нами случиться?

— В смысле?

— Очень просто. Если наш папочка не женится на ней сейчас, то через пару-тройку лет его может заарканить какая-нибудь молодая особа. И вот тогда нам и вправду придется туго. Тогда у него действительно могут появиться другие дети. Не говоря уже о том, что француженка — это тебе не бесправная русская, она сумеет постоять за себя. Даже если детей не будет, она все равно потом оттяпает как минимум половину состояния. Так что пока отцовские матримониальные планы нам только на руку. Поэтому, дорогой братец, будь готов двадцатого числа вылететь вместе с нами в Москву. Ведь тебе для того, чтобы изображать любящего сына, напрягаться не придется?

Все-таки не удержалась от колкости. Николь давно догадалась, что Люк в глубине души чуть ли не боготворит отца, хотя внешне отношения между ними были более чем прохладные. Сама Николь этой любви ни понять, ни объяснить не могла. Отец казался ей слишком мягким, слишком непрактичным, слишком… В общем, слишком не похожим на ее мать. Вот с матерью Николь всегда прекрасно ладила…

Люк опустил голову, не зная, что сказать.

— Надеюсь, — выдержав паузу, договорила Николь, — ты сможешь выкроить среди своих важных занятий неделю-другую для знакомства с будущей родственницей?

Последняя фраза прозвучала уже как откровенная насмешка: Николь считала брата хроническим неудачником. Он мог бы стать кем угодно: политиком, адвокатом, врачом, — мог получить любое самое, престижное образование и потом сделать блестящую карьеру. Вместо этого Люк занялся изучением древних языков и вот уже почти десять лет корпел в библиотеках над пыльными, никому не нужными книгами. Конечно, Николь не отрицала — можно хорошо продвинуться, даже занимаясь наукой. Можно, если иметь на плечах подходящую голову. Но, очевидно, голова ее братца и для научной карьеры не годилась. Несмотря на то что Люку недавно исполнилось двадцать восемь, он до сих пор ходил в бакалаврах, каждый год все откладывая и откладывая защиту докторской диссертации.

Сама же Николь в свои двадцать пять была уже достаточно известна в богемно-художественных кругах. Начинала она как манекенщица — в первый раз Николь вышла на подиум почти десять лет назад, совсем юной. Приятельница Клотильды де Бовильер, владелица фирмы готового платья мадам Арно задействовала пятнадцатилетнюю аристократку в показе весенней коллекции. У Николь была броская внешность, и она обладала тем, что понимающие люди называют «стилем». Ее снимок с показа появился в одном из популярных женских журналов, потом стали поступать предложения от фотографов. Но карьера фотомодели Николь не привлекала. Она не хотела быть объектом съемки, она хотела творить сама.