Брюссель гудит, а мы с Мари грустим, потому что наших мужей нет рядом. Но сегодня день был особенно хорош, поэтому мы прошлись по парку и увидели решительно всех британцев, какие только есть в Брюсселе, и не только их.

Должна ли я считать себя британкой теперь, когда мой муж – англо-француз, британского в котором, по всей видимости, больше, чем французского? Надо как следует подумать об этом. Обычно в постели мы говорим по-французски – ты заметил?

Ты, наверное, сейчас уже в Шато-Шамброне. Надеюсь, дела Филиппа идут хорошо.

Ты всегда в моем сердце, mon chéri.

Сюзанна».

«По пути в Шато-Шамброн.


Милая моя Сюзанна, я думаю о тебе в полночь, mon ange. После ночи, проведенной в дороге, я понял, что одних мыслей мне мало, поэтому решил выделить один из своих блокнотов для писем к тебе. Я записываю свои полуночные мысли о тебе моим самостоятельно придуманным неразборчивым и убористым вариантом краткописи – тем же, которым записываю свои наблюдения. При этом экономится бумага, и никто не прочтет мои записи. Этот дневничок – просто способ сохранить то, что я думаю о тебе.

Мы добрались сравнительно быстро, даром что в тяжело груженной повозке. Моему жеребцу Ахиллу надоело плестись за нами в поводу, и, как тебе известно, я отдал Филиппу двух упряжных лошадей, на которых мы выбирались из Франции. Одна из них, та самая, на которой ехал я, кажется, очень довольна возвращением к привычной работе.

Мне немного стыдно: ведь этих лошадей мы, в сущности, украли, – но я не знаю, есть ли какой-либо приемлемый способ возместить потери владельцу или хотя бы выяснить, кто он такой. Но Филипп усердно заботится о них.

Лошади просят передать, что им очень тебя недостает, потому что они были счастливы подчиняться тебе: ведь у тебя волшебный дар, ты умеешь ладить с лошадьми. Как ты, наверное, уже заметила, твой дар в равной степени действует и на меня!

Всегда в моем сердце, ma belle…

Симон».

«Брюссель


Симон, ты помнишь, как я встретила мою давнюю подругу и соседку Мадлен де Севиньи на эмигрантском приеме в Лондоне? Так вот, она здесь, в Брюсселе! Я виделась с ней сегодня, когда гуляла с Мари по парку. Так приятно было снова поболтать с ней, и она сразу обняла Мари, как лучшая подруга.

Мадлен говорит, половина лондонской общины эмигрантов перебралась в Брюссель, чтобы посмотреть, что здесь творится. Как будто здесь какой-нибудь карнавал! Конечно, самые осторожные из этих приезжих уже приготовились бежать на север, в Антверпен, если армия Наполеона вторгнется в Бельгию. Глупцы. Если они так боятся огня, сидели бы себе подальше от печки – к примеру, там же, где и раньше, то есть в Лондоне!

Мадлен говорит, она с подругами занялась устройством дамских чаепитий, увеселительных поездок и благотворительностью, так как мужья многих из них в отъезде по армейским делам. Как ты, mon coeur! Приятно будет уделить немного времени невинным развлечениям и пообщаться с другими дамами.

Надеюсь, все твои развлечения совершенно невинны…

Сюзанна».

«Шато-Шамброн


Приветствую, mon ange. Филипп воспрял духом, потому что теперь здоров и потому что уверен, что является законным владельцем поместья. Веришь ли – больше он ни разу не целился в меня из своего ружья! Замок выглядит даже хуже, чем во время нашего приезда, так что Филиппу пришлось оставить всякие мечты о том, чтобы восстановить его. Вместо этого он прилагает все старания к поискам давних арендаторов.

Многие здесь помнят его, и местные жители встретили его с воодушевлением. В дороге мы с ним обсудили твой совет обращаться с работниками как с друзьями и ни в коем случае не выказывать высокомерия. Судя по тому, что я видел, людям во Франции осточертели аристократы и диктаторы, и они требуют человеческого к себе отношения и уважения. А не то – пеняйте на себя!

Лучший момент всего дня совпал с разговором Филиппа с бывшим – а теперь уже и будущим – управляющим поместьем. Мадам и месье Кордье, вырастившие Филиппа родители его матери, услышали, что он вернулся, и поспешили сами убедиться, что это правда. Они с плачем кинулись друг другу в объятия. Картина вышла на редкость трогательная. И не настолько запутанная, как моя встреча с Лукасом.

Супругов Кордье выгнали из дома, где вырос Филипп (в причине, по которой их выставили, я не уверен), но теперь они живут в другом доме, на ферме, где на время нашел пристанище и Филипп. Его родным не терпится познакомиться с Мари и приветствовать появление правнука, но они согласны, что по нынешним временам безопаснее оставаться в Брюсселе.

Завтра я отправляюсь в сторону Парижа – хочу посмотреть, что происходит в окрестностях дороги. Ничуть не сомневаюсь, что поездка получится спокойной: до сих пор я не видел никаких признаков опасности.

Ты всегда в моем сердце, ma chérie, и я жалею только, что тебя нет в моей нынешней постели. А еще лучше – в нашей постели в Брюсселе, она гораздо удобнее. Мой поклон твоему новому соседу, малышу Лео.

Симон».

«Брюссель


Mon chéri Симон, город бурлит все сильнее – и все ждет, ждет и ждет! Вот так завершилась для нас первая неделя июня. С тех пор как мы расстались, дни тянутся ужасно долго, хотя их, в сущности, прошло не так уж много. Но каждый кажется вечностью!

Наверное, вот эта новость позабавит тебя. Я занялась благотворительной работой, помогаю в лагере гражданских лиц, следующих за армией в обозе. Дамы, вместе с которыми я работаю, поражаются моему хладнокровию. Разумеется, они ничего не знают о моем прошлом, и я предпочитаю не просвещать их.

А работа эта необходима, с чем ты скорее всего согласишься. Многие из женщин в этом лагере годами следуют за своими мужчинами, исполняют обязанности сестер милосердия, прачек, согревают мужьям ложе. Среди женщин есть те, которые за годы пережили нескольких мужей, но поскольку их, следующих за армией, постоянно недостает, на этих немногих всегда есть спрос, и они почти сразу же находят себе новых мужчин. Одна рассказывала, что приняла предложение капрала, пока хоронила мужа, а если бы она дождалась возвращения в лагерь, могла бы выйти даже за сержанта!

Слишком часто эти женщины и их дети нуждаются в еде, одежде, медицинской помощи. Мадлен, Мари и все мы, остальные дамы, стараемся помогать им чем можем. Правда, Мари теперь очень быстро устает, и я беспокоюсь за нее, но, думаю, слабость естественна в ее положении, ведь до разрешения от бремени остается уже совсем недолго.

Как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь, мой Симон! Ты у меня в мыслях, в сердце и душе, но я, отъявленная эгоистка, мечтаю видеть тебя также в моих объятиях. Береги себя, любимый. Ты просто обязан вернуться ко мне. Любой другой исход неприемлем.

Всегда твоя, Сюзанна».

«Где-то во Франции


Последние две ночи, миледи, мне так и не удалось думать о вас столько, сколько хотелось бы: я находился в бегах, преследуемый французским патрулем. Меня в чем-то заподозрили – меня, преданного, ни в чем не повинного и безобидного сына Франции! Я возмутился бы до глубины души, не будь и на самом деле шпионом.

Как хорошо, что это ненастоящее письмо к тебе и ты никогда не узнаешь всю правду о случившемся. Она бы только встревожила тебя. Честно говоря, я и сам встревожен».

Симон помедлил, склонившись над своим блокнотом, и задумался о случившемся, а также о том, какую часть правды рассказать Сюзанне. Даже в своих полночных мыслях ему не хотелось делиться с ней всей правдой – она бы ужаснулась.

После долгой погони и Симон, и Ахилл валились с ног от усталости. Проезжая во время бегства мимо Шато-Шамброна, Симон повернул коня к старому замку в надежде найти убежище среди руин.

Остановившись возле уцелевшего крыла, он мгновенно спешился, так как Ахилл чуть не падал от усталости. Да и его хозяин после долгих часов, проведенных в седле, едва стоял на ногах – пришлось схватиться за стремя, чтобы не упасть. Наконец, когда ноги снова обрели способность держать его, он осмотрелся.

– Симон! – Эхо внезапного крика раскатилось по запущенному саду перед замком.

Он машинально схватился за пистолет и обернулся: из двери, перед которой он остановился, вышел Филипп. Симон в смущении опустил оружие и спросил:

– Что вы здесь делаете? Разве вам не надо находиться в поле – пахать, сеять… или чем там еще положено заниматься земледельцу в такое время года?

– Я решил сделать передышку на несколько часов и осмотреть руины. – Филипп окинул его взглядом. – А вот что здесь делаете вы, да еще в таком виде…

– Меня преследует французский патруль. Если прислушаетесь, услышите топот копыт. – Симон сделал паузу и действительно услышал топот. Солдаты были уже совсем близко. – Сюда я свернул в надежде найти убежище, где-нибудь спрятаться. – Он внимательно посмотрел на молодого человека, когда-то служившего в императорской армии. Не сдаст ли его Филипп патрулю?

Тот долгое время молча хмурился, словно размышляя о чем-то, потом отрывисто проговорил:

– Скорее заходите внутрь. Времени в обрез.

Одной рукой он схватил за руку Симона, другой – поводья Ахилла, и почти втащил обоих в замок. По старым мраморным полам звонко зацокали копыта.

– Идите вверх по лестнице и поверните направо. Я покажу вам, где спрятаться, только сначала отведу коня в дальнюю комнату внизу.

– Мне нужны… седельные сумки, – задыхаясь, пробормотал Симон.

Филипп проворно отстегнул сумки, сдернул с коня и, бросив на пол, пообещал:

– Спрячу вашего коня и принесу их наверх.

Симон бросился к лестнице и стал подниматься, тяжело опираясь на перила, которые, хоть и шатались, все же выдерживали его вес. Ахилл послушно зацокал по коридору в глубину дома, и оставалось лишь надеяться, что пол не провалится под тяжестью животного.