— Надеюсь, вы оба понимаете, что я буду относиться к этому ребенку, как к собственному внуку, — говорит она нам.

— Диана, — эмоционально говорю я, тронутая ее словами, — спасибо.

Ремингтон улыбается ей, его ямочки на щеках великолепны, и Диана обнимает его еще раз, перед тем, как уйти. Реми снимает свой черный галстук, отбрасывая его в сторону. Рывком расстегивая верхнюю пуговицу своей белоснежной рубашки, он заключает меня в объятия, и накрывает мой рот, переплетая наши языки, поднимая меня на гладкий деревянный стол возле входа.

— Мне нужно поцеловать, — он проводит руками по моим изгибам, — мою прекрасную жену.

Дрожь счастья проходит через все мое тело, когда я запускаю руки в его торчащие волосы и терзаю его губы так же яростно, как и он мои. Рейсер просыпается, по часам, с внезапным воплем, и мы оба отрываемся друг от друга и поворачиваемся на звук. Прежде чем я могу соскочить со стола, Ремингтон опускает меня, и целует местечко возле моего уха, быстро говоря:

— Покорми его, и тогда ты сможешь покормить меня следующим.

— У меня есть отличная идея о том, что ты хочешь, так что хорошо.

— Хорошо? — говорит он, направляясь на кухню, а я поднимаю Рейера из колыбельки.

— Больше, чем хорошо! — кричу я. — Возьми колыбель, когда пойдешь в спальню.

Я быстро сажусь на краю кровати, и рывком снимаю свой топ, опускаю бюстгальтер вниз и прижимаю нашего протестующего маленького ребенка к своей груди, сверяя часы, чтобы поменять грудь.

Вскоре Реми устанавливает кроватку с моей стороны кровати, и начинает вышагивать.

Мой лев неспокоен.

Перенасыщенный сексуальный поток проносится между нами — это зарядка за сорок дней. В уме я трахала Ремингтона тысячью способами, и я знаю, что он также трахал меня глазами каждый день.

Ремингтон пристально наблюдает, когда я кормлю Рейсера. Он съел персик и два яблока, и сейчас снова шагает, наблюдая за тем, как я кормлю нашего сына, потом расстегивает пуговицы своего пиджака, затем рубашки. В его глазах - голод. Я такая же голодная. У меня еще никогда не было такой жажды. Мы привыкли быстро излечиваться в этой жизни, но нет быстрого способа излечить свое тело после родов, и мы должны были подождать, несмотря ни на что. Но Боже, Рейсер такой хороший ребенок. Он ест и спит. У меня такое чувство, будто он знает, что его папа особенный. И он пытается сделать это легким для меня. Думаю, если бы он этого не делал, то мы бы обратились за помощью. У нас есть варианты. Выбор. Мы сами владеем собой, нашими жизнями, и мы, и люди вокруг нас этому рады.

— Ты уже закончила? — грубо спрашивает он, подходя ближе, чтобы посмотреть, и вытягивая рубашку со штанов. Он такой собственник. Каждый день, каждую ночь он притягивает меня к себе и говорит мне, что я его. Но он не понимает, что каждый раз, когда он говорит это, он также говорит, что он мой. Нельзя по-настоящему овладеть чем-то, что не владеет тобой в ответ, даже машиной.

Пока я кормлю нашего сына, мы слушаем музыку, ставим друг другу песни, и ставим песни Рейсеру. Теперь рубашка Реми весит по бокам, обнажая его восемь кубиков пресса, и он подходит и кладет руку мне на грудь, которую Рейсер еще не занял. Он держит меня за шею, наклоняется и целует меня.

Желание проносится по моим венам, и к тому времени, как Рейсер перестает сосать и дремлет, Ремингтон отстраняется и смотрит на меня, его веки прикрыты, и мои губы пульсируют от его поцелуя.

— Помнишь вопрос о семье, по которой ты не скучал, потому что у тебя ее никогда не было? — шепчу я, протягивая руку к его челюсти, любя то, что его губы тоже выглядят опухшими от нашего поцелуя. — Ты не скучаешь по ней, потому что у тебя она есть. И знаешь, что? Твоя семья находится с тобой не из-за судьбы, крови или потому, что у них нет выбора. Они с тобой, потому что они любят тебя. И выбрали тебя.

Я смотрю в его голубые глаза:

— Я выбираю тебя.

Все еще держа Рейсера возле своей груди, я оборачиваюсь, и вытаскиваю свернутый конверт, который находился в моей прикроватной тумбочке позади меня.

— Я написала тебе письмо.

Самодовольно усмехнувшись, он тянется к нему, но я убираю его обратно с озорной улыбкой.

— Я обменяю его на свое старое письмо.

— Нет, — говорит он, щипая меня за нос.

Я смеюсь.

— Ты жадина! Да! — настаиваю я.

— О чем там идет речь? — спрашивает он, с вызовом изогнув бровь.

— Ты сможешь увидеть, если отдашь мне старое, которое я написала, когда была молодой и напуганной, и ты получишь это, которое я написала сейчас, когда я... когда я твоя.

Его глаза загораются от моих последних слов. Когда он вытаскивает старое письмо из своей тумбочки, я быстро забираю его, так, чтобы он никогда не вспоминал, что я уходила от него, потому что теперь я никогда его не оставлю.

— Ты можешь прочитать новое, когда захочешь, — говорю ему я, поднимаясь и направляясь к колыбельке, а его глаза вспыхивают. Он кивает, оставляя его на тумбочке.

Вместо того, чтобы читать его, он наблюдает за тем, как я укладываю Рейсера, и ожидая, когда я уложу его, он направляется к Айподу, уже подключенному к колонкам. Когда мы ехали обратно с ратуши, я сказала ему, что мне хочется включить ему песню “From This Moment” в исполнении Shania Twain и Bryan White и, внезапно, песня заполняет нашу спальню.

Мое сердце трепещет, когда я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, мои руки пусты, пусты без него. Он сжимает руки по бокам и делает глубокий вдох, его взгляд пылает сине-горячим страстным желанием и, через секунду, мы двигаемся друг к другу с разных сторон кровати. Я начинаю лихорадочно снимать юбку, а он сбрасывает рубашку, мы оба следим за действиями друг друга.

Я обнажаюсь быстрее него и, забравшись в постель, подползаю к нему, дотягиваясь, чтобы снять его штаны. Одним рывком он хватает меня за затылок и накрывает мой рот так, будто не целовал меня целую жизнь. Искры проносятся по всему моему телу, когда наши рты наслаждаются, а мы оба издаем голодные стонущие звуки. С нетерпением я опускаю его черные брюки вниз на пол. Он пинает их в сторону и опускает меня на кровать, ни на мгновение не оставляя моего рта. Мои руки движутся по его твердым мышцам и гладкой коже, когда я чувствую все его мозоли на мне и каждая часть моего тела пробуждается для него.

— Я хочу тебя, я люблю тебя так, как ничто в своей чертовой жизни, ничто, — страстно шепчет он, убирая мои волосы назад, и я вздрагиваю, когда наши губы снова соединяются и мы перекатываемся на кровати. Он поднимает мои руки вверх, переплетая наши пальцы, а я оборачиваю ноги вокруг него. Он входит в меня, и я задыхаюсь, стону и облизываю его рот, чувствуя его длину и ширину, его пульсирующую твердость, двигающуюся во мне. Со стоном удовольствия, он облизывает меня в ответ, проникая медленно и восхитительно, но контролируя себя, хотя я чувствую дрожь напряжения в его теле, склонившимся над моим.

— Все хорошо? — шепчет он, горячо целуя мне шею, отпуская мои пальцы и сжимая их крепче, проводя губами по моим.

— Больше, чем хорошо, — выдыхаю я. Выгнув спину, я открываю рот, когда его язык проникает и владеет моим, наши бедра покачиваются, а наши рты быстро двигаются в то время, как тела двигаются медленно и плавно, когда мы занимаемся любовью друг с другом впервые, как муж и жена.

— Я люблю тебя, — шепчу я, как призыв, когда он заполняет меня снова и снова, и он повторяет это в ответ каждый раз, когда проталкивается внутрь, сжимая мои руки.

— Я тоже тебя люблю.

Он оставляет меня липкой внутри и снаружи, и когда мы истощенные и уставшие, он рычит и притягивает меня к себе. Потом проводит пальцем по моему бедру, затем медленно и с любовью заталкивает свою сперму обратно внутрь. Носом он убирает мои волосы и утыкается мне в шею, проделывая все свои львоподобные штуки, ухаживая, облизывая и любя меня, шепотом говоря мне, что я его. И я закрываю глаза, когда он обхватывает мой живот, как будто мы иногда забываем, что Рейсера там больше нет, и хватаюсь за его руку на моей и киваю, когда он бормочет мне на ухо:

— Моя.

Ночью Рейсер не плачет, чтобы поесть, и я просыпаюсь испуганной и обеспокоенной, а вижу только, как Рейсер крепко спит на руках своего отца. Ремингтон держит его, как меня, твердо, но осторожно. Рейсер издает небольшие звуки, когда дышит, его волосы темные, как у папы, но кожа розовая и мягкая, тогда как папа крупный и твердый, и внезапно я начинаю тихо плакать от ощущения счастья.

Сердце являет собою полую мышцу, и его биение сопровождает нас всю жизнь. Размером с кулак, оно состоит из четырех камер: два предсердия и два желудочка. Я использую его, как использую свою душу, тело и кости, жилки, нервные окончания, чтобы любить каждой частичкой и молекулой в себе. Оно накачивает меня жизнью, так что я могу свободно дарить эту любовь этому единственному мужчине, и этому маленькому мальчику, которого он подарил мне.

Я влюблена, и я навсегда изменена этой любовью, этим мужчиной и нашей новой маленькой семьей.

Я всегда мечтала о медалях и чемпионских титулах, а сейчас я мечтаю о голубоглазом мальчике, из которого вырастет мужчина, и о моем голубоглазом бойце, который в один день изменил мою жизнь, прикоснувшись своими губами к моим.


ЕМУ  

Дорогой Ремингтон,  

Я была выпускницей колледжа, когда пришла посмотреть на твой бой, и ты превратил меня в женщину. Ты сделал меня женой. И ты сделал меня матерью. И ты сделал, и каждый день делаешь меня самой счастливой женщиной в мире. Я собираюсь провести остаток своей жизни, любя тебя. И наших детей. И бегая с тобой, кушая с тобой, позволяя тебе поднимать меня, подбрасывать в воздух и облизывать. Я буду твоим другом, любовницей, медсестрой, партнером по тренировке, твоей любовью, женой, и львицей, борющейся на твоей стороне. Я всегда буду твоей поклонницей номер один. Спасибо тебе, Ремингтон, любовь моя, за то, что каждый день вдохновляешь меня своей нежностью и энергией. Спасибо тебе за то, что являешься отцом, о котором я даже не могла мечтать для своих детей. Спасибо тебе за маленького бойца. Я хочу, чтобы ты знал - я буду очень счастлива работать с тобой над тем, чтобы вскоре у нас появилась наша Айрис.