Кэти Эванс - Мой (ЛП)

      — Нет! Нет!

      — Ты плохо выглядишь, но он сказал мне сообщать ему, когда ты в нем нуждаешься. Бруки, думаю, я должна дать ему знать...

      — Нет! Мелани, НЕТ. Послушай, он ничего не может сделать. Ему нужно драться! Это то, что он должен делать. Мы с ребенком будем поддерживать его, а не препятствовать. Ты меня слышишь?

      — Тогда, по крайней мере, позволь мне отвезти тебя в больницу. Ты выглядишь так, будто тебя разорвало надвое! — говорит она.

— Да - нет! Мне не стоит передвигаться. Мне нужно... отдохнуть. Я не... теряю... этого ребенка ... — втягиваю воздух и качаю головой, затем всхлипываю. — Пожалуйста, принеси мне мой телефон.

      Она приносит его и я набираю ему сообщение: 

      "Мои друзья все еще здесь. Может поговорим завтра?"

      "В то же время?"

"Да, в любое время."

"Ок".

"Спокойной ночи, Реми".

"Тебе тоже".

      Отставляю телефон и закрываю глаза, когда скатывается еще одна слеза. Он хороший тихий парень, и хоть он и не пишет этого, но я уже чувствую, как мы отделены друг от друга. Глубокий вдох.

      — Помоги мне достать крем с прогестероном из чемодана, — говорю я в сторону комнаты.

      Мел выходит из ванной и начинает хлопать в ладоши, как какая-нибудь учительница пятого класса, с которой уже достаточно.

      — Ребята, время игр закончилось, я укладываю Брук в постель.

      Кайл с Пандорой убирают закуски, и мне стыдно посмотреть на них опухшими от слез глазами, но я чувствую их беспокойство, когда выхожу и ложусь в кровать. В то время, как они уходят, я мажу свои живот и бедра кремом. Затем из ванной выходит Мелани в старой футболке.

      — Прошла вечность с того времени, когда мы последний раз устраивали пижамную вечеринку. И я имею в виду только нас, — усмехается она, ныряя под одеяло со мной; затем исчезает и я слышу ее голос возле моего живота. — А ты? Тебе не досталось воспоминание? Ты боец! Сын Разрывного и Брук! Покажи своим маме и папе, на что ты способен!

      Я улыбаюсь, когда она возвращается и закрываю глаза, надеясь, что наш маленький ребенок слушает.

Я просыпаюсь и чувствую что-то, что на этот раз не вызывает у меня тошноты. Оно сладкое и ароматное, и так и манит меня сделать хороший длинный вдох. Осматриваюсь и вижу, как Мелани заходит и выходит из комнаты. Разрывной красный повсюду. Разрывные-красные розы раскрываются в моей комнате.

— Доброе утро, Джульетта. Твой Ромео прислал это. Остальные еще разгружают из грузовика. А я звоню в спортзал, чтобы сказать, что тренировкой я уже занялась.

Я улыбаюсь и пытаюсь встать, но Мелани говорит:

— Ей-ей! Не вставать. Что тебе нужно?

— Пописать! И понюхать цветы, черт возьми, успокойся! Это записка? — вынимаю записку, расположенную среди роз на прикроватной тумбочке и у меня наворачиваются слезы на глазах, когда вижу название песни. Мелани собирает еще несколько, я открываю еще одну и вижу другое название песни. Я не слышала этих песен, но уже возбуждена.

Я позволяю себе немного поплакать, потому что я беременна и так чертовски напряжена. Все знают, что если держать это в себе, то можно заболеть, а я не хочу болеть. Я хочу быть здоровой, хочу подарить Реми ребенка и семью. То, чего у него никогда не было. Так что я плачу. Затем пишу ему сообщение: "Скучаю по твоим глазам. Твоим рукам. Твоему лицу. Твоим ямочкам!"

Потом фотографирую свою комнату, настолько заполненную розами, что мне едва видно окно. И отправляю ему.

"Вот, что я сейчас вижу с кровати."

Затем целую телефон.

— Ты дурочка! — говорит Мел, принося остальное.

— Ну и что, кому какое дело? — я резко поворачиваюсь, отставляя телефон, потому что знаю, что он не будет проверять его, пока тренируется, а он наверняка тренируется очень усердно, так что направляюсь снова намазывать себя прогестероном. Я читала, что у меня может быть головная боль, если я переусердствую с ним, но мы с Мелани прошлой ночью прочитали на нескольких форумах, что этот крем спас многих женщин от выкидыша, и я хочу, чтобы мое имя пополнило этот список.

Хватаю несколько книг, кладу ноутбук на кровать, и по сути, создаю мини-офис, чтобы не было необходимости вставать. Чувствую боль в яичниках, но это не спазмы, и я начинаю задумываться, что этот крем начинает работать.

Слышу, как Мел заканчивает с флористом, и решаю пропустить душ, только потому, что не хочу все это время стоять, так что просто нахожу чистую одежду и осторожно переодеваюсь.

В течение дня должна появиться Нора, чтобы Мелани смогла пойти на работу, но после того, как Мел приносит на завтрак фрукты и творог, я слышу как она говорит:

— Бруки! Твои родители здесь!

Мелани направляется к двери, чтобы впустить их, так что я выбираюсь из кровати, очень внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Я не чувствую никаких спазмов, поэтому направляюсь в гостиную и сразу занимаю диван. А вот и они, с широко раскрытыми глазами, шокированные, стоят и смотрят на меня.

— Брук.

То, как моя мама произносит мое имя, вселяет в меня ужас.

И в тот момент, когда я вижу обоих своих родителей в сочетании с тем, как они выговаривают мое имя, я понимаю, что они знают. Меня огорчает отсутствие на их лицах прежнего света и жизнерадостности, и осознаю, что они кажутся постаревшими на целое десятилетие. Как новости о прекрасном ребенке могут сделать их такими?

— Мы могли ожидать это от Норы, но от тебя? — говорит моя мама и, о боже, они знают. Откуда?

Она садится напротив, через журнальный столик от меня, а папа садится рядом с ней, скрестив руки на груди и глядя на меня. Этот взгляд он обычно использует, чтобы запугать своих учеников на физкультуре.

Они молчат около трех минут. Которые кажутся, при данных обстоятельствах, длинными, как вся жизнь. И мне так неловко, что я даже не знаю, как высидеть.

Я люблю своих родителей. Мне не нравится причинять им боль. Мне бы хотелось сообщить им хорошие новости лицом к лицу: что я влюблена и что у меня будет ребенок от Ремингтона. Последнее, чего мне хочется, чтобы они чувствовали, что я подвела их, рассматривать это, как трагедию, в качестве которой, они, кажется, это воспринимают.

— Привет, мама и папа, — первое, что говорю я.

Я сдвигаюсь до тех пор, пока не опираюсь локтем на подлокотник дивана, кладу голову на руку и подгибаю ноги под себя. Но даже тогда, когда мне наконец становится удобно, напряжение в воздухе можно рубить топором.

— Мистер и миссис Дюма, здравствуйте, — говорит Мелани. — Я оставлю воссоединение вашей семьи и пойду отмечусь на работе, — она смотрит на меня и крестит, чтобы отогнать вампиров, потом говорит мне: — Я вернусь в семь. Нора написала, что она уже в пути.

Я киваю, затем комнату поглощает неловкая тишина.

— Брук! Мы даже не знаем, что сказать.

На мгновение я тоже не знаю, что сказать, кроме:

— Я очень хочу этого ребенка.

Они оба окидывают меня таким разочарованным взглядом, который родители практикуют со своими детьми миллиарды лет.

Но я не позволю им меня стыдить.

Мне было стыдно, когда у меня разорвалась ПКС (передняя крестообразная связка). Мой папа сказал, что спринтеры не показывают слез, но я заплакала. После этого я потеряла их расположение, а сейчас чувствую, что теряю его еще больше.

— Мне жаль, что не сказала вам. Я хотела сообщить вам лично, но кажется, кто-то меня опередил.

— Нора, — говорит мама. — И мы беспокоимся о тебе, все трое. Она говорит, что узнала это от кого-то другого? Как ты могла скрыть что-то вроде этого от нас? Позволь сказать тебе, что несмотря на то, что ты в некоторой степени повзрослела, ты всегда была слишком отстраненной от парней. Парни... они только используют и бросают... особенно, если возникают какие-то затруднения. Нора говорит, что этот парень известен нарушениями и связан с проблемами всех видов?

Я потрясена тем, как Нора представила им Реми.

Если бы я сейчас не сидела, клянусь, я бы упала на задницу.

Свою преданную, тупую, глупую задницу.

Что ж, похоже, Нора дома ведет себя, как идеальная принцесса, такая правильная после того, как мой парень спас ее от худших отношений в мире, ставя под угрозу свою жизнь, пока спасал ее задницу.

Ее предательство проносится сквозь меня с такой силой, что на миг я теряю дар речи. Черт, если кто-то и должен знать, каким человеком является Ремингтон, то это Нора!

— Отец моего ребенка не парень. Он мужчина, — обнимаю свой живот, когда становится больно от их обвиняющих взглядов. — И мы, этот ребенок и я, не являемся затруднениями.

Мой отец не сказал ни единого слова. Он просто сидит и смотрит на меня, как будто я гремлин, который намок, превратился в урода и должен быть изолирован.

Такое чувство, что между нами находится целый континент. Будто я собираюсь на север, а они уверены, что для меня лучшим путем является юг, и я никогда не буду счастлива, потому что пошла в противоположную сторону.

— Но Брук, это так безрассудно и так на тебя не похоже. Посмотри на себя! — говорит моя мама в полной агонии и отчаянии.

— Что? — спрашиваю в замешательстве. — Что со мной не так?

Затем до меня доходит, что наверное, выгляжу я дерьмово. Я не спала. Беспокоилась до смерти, что потеряю ребенка. Я не хочу находиться здесь. Я не принимала душ и мое лицо опухло от слез.

— Ты выглядишь... будто снова в депрессии, Брук. Тебе стоит перестать надевать спортивную одежду, теперь, когда ты больше не спринтер, носи платья… расчесывай волосы...