Заглушив мотор, Каро бросил мотоцикл на обочине расхлябанной дороги и, взяв Лику за руку, уверенным шагом направился в сторону горящих костров. Она вдруг почувствовала себя так, будто попала в другой мир:

Яркая полная луна… В сгустившихся сумерках тут и там мерцали мягким зеленоватым светом огоньки светлячков и порхали белые мотыльки, слетевшиеся на сладковато-приторный медовый аромат цветущих трав, от которого слегка кружилась голова… Мягкий мужской баритон задумчиво вторил мелодичным переборам гитары, и в этом голосе было столько страсти и искренности, что сердце сжималось в густой маленький комок и хотелось отчаянно плакать — и хохотать от безудержного шального счастья…

— Красиво поёшь, ромал! — подходя ближе, громко сказал Каро. — Душа плачет — на волю рвётся! Может найдёшь местечко у костра, чтоб отогрелась?

Песня резко оборвалась, и силуэты людей встревожено вскочили на ноги, всматриваясь в непрошенных гостей.

— Тагари! ТАГАРИ! — раздался истошный крик, и спустя мгновение Каро с Ликой были окружены скачущей от возбуждения детворой.

Глядя на маленьких вопящих цыганочек, облепивших Каро как стая саранчи, Лика ещё сильнее почувствовала всю нереальность происходящего: они истошно орали «Тагари!» и всячески пытались привлечь его внимание к себе.

— Цытеньте! — раздался строгий мужской голос, и из темноты показался крепкий жилистый мужчина лет сорока. — Кто так гостя встречает?! Налетели, как попрошайки на вокзале — семью позорите! — отчитывал он разом присмиревших девчат.

— Брось, Шуко, они же искренне! — рассмеялся Каро. — Рады гостям — вот и бегут навстречу. Врать ты их ещё не научил… — улыбнулся он, лукаво поблёскивая глазами.

— Врать не у меня — у твоего брата учиться надо! — довольно улыбаясь, невозмутимо парировал Шуко. — Кхамало такие сказки сочиняет — соловей заслушается!

— Аи! Чячо! Чячо! Твоя правда! — вновь расхохотался Каро и посмотрел на нетерпеливо топтавшихся на месте притихших девчат. — Ну, что красавицы, кому позолотить ручку на бусики? — усмехнулся он, доставая бумажник.

— Мне! Мне! — тут же протянулись навстречу маленькие ладошки, и Каро щедро одарил бойких девчушек купюрами.

— Бахт тукэ, Тагари! — зазвенело со всех сторон. — Бахт тукэ! — и радостные девчата стремительно растворились в темноте.

— Тагари — Тагари… — широко улыбаясь, покачал головой Шуко, крепко пожимая Каро за руку. — Зачем чайенгиро балуешь?! У них «бусиков» — что рыбы в море!

— Кто ж без гостинцев в гости приходит? — усмехнулся Каро, отвечая на приветствие. — А от леденцов только зубы ломаются! Зачем девчатам красоту портить?

— Мудрые слова, Тагари, мудрые… — вновь закивал головой Шуко, посматривая на Лику. — Красоту беречь надо — какая чиргенори с тобой стоит! Как звать тебя, кралица?

— Лика — невеста моя… — слегка улыбаясь, ответил за растерявшуюся от неожиданности Лику Каро. — Буду свадьбу играть — весь табор позову! Почётными гостями будете!

— Аи! Чячо! Какая ж свадьба без цыган? — рассмеялся Шуко. — Пойдёмте к костру…

Крепко взяв Лику за руку, Каро повёл её к сердцу отдыхавшего табора. Большой костёр, как домашний очаг, притянул к себе большую семью цыган, расположившихся вокруг огня. Неподалёку горели костры поменьше: разделившись на группы, молодые девчата и парни сидели «своим кружком». Перешёптываясь между собой, девчонки изредка поглядывали на ребят и звонко заливисто хохотали, слегка позвякивая браслетами и монисто.

— Тэ явэн бахталэ! — поприветствовал всех Каро. — Йавэн те састэ, чявалэ!

— Мишто йавьян, Тагари! — донеслось в ответ со всех сторон. — Сыр ту дживэса?

— Са авэла мишто!

Лика молча смотрела, как Каро разговаривает с цыганами, свободно общаясь с ними на их языке. От этого чувство нереальности происходящего усиливалось всё больше и больше.

— Тагари… — улыбнулась Каро самая старшая из всех цыганок, чьё лицо было покрыто множеством мелких морщинок. — Не забыл ещё дорогу к старой Рубине? Посиди со мной, сынок — и кралицу свою ко мне веди…

Им тут же уступили место рядом с пожилой женщиной, и Лика поняла, что к Рубине относились с большим почтением и уважением. Странно, но чувство неловкости и нереальности мгновенно исчезло: кто-то уже успел накинуть на плечи Лики теплую шаль, защищающую от ветра… кто-то всунул ей в руки кружку горячего чая… Чужие незнакомые люди приняли её как родную и отнеслись с теплом и заботой.

Рассказывая о своей жизни, Каро неспешно беседовал с Рубиной, отвечая на её вопросы, а она, (улыбаясь), слегка журила его, (точь-в-точь, как Фаина). Глядя на огонь, Лика медленно пила горячий обжигающий напиток и думала о том, как хорошо и легко было на душе.

Она вдруг вспомнила, как много лет назад, (когда Лика была совсем маленькой, и вся семья жила на Горке), она увидела во дворе двух цыганок. Остановив какую-то девушку, они долго расспрашивали её о чём-то, а Лика стояла и наблюдала за ними со стороны. Почему-то неудержимо тянуло подойти к этим женщинам — и уйти с ними.

Лика не могла пожаловаться на свою жизнь: у неё был дом, семья, но… Душа плакала и стонала от необъяснимого чувства тоски, умоляя оставить всё — и уйти прочь, в никуда… Она не решилась подойти к женщинам со своей просьбой, (цыганам и так приписывали похищения детей — зачем им лишние неприятности?), но странное чувство тоски не исчезло и иногда давало о себе знать…

— Не надо тебе никуда бежать… — сказала Рубина, и Лика с изумлением поняла, что она обращается к ней, а не к Каро.

— Откуда Вы знаете…? — растерялась она. — Вы что, умеете мысли читать?

— Зачем мне твои мысли? — усмехнулась Рубина. — Я душу вижу — в ней всё сказано. Душа на мир, как в окно, глазами смотрит: глаза у тебя, словно небо синее — а в синеве дорога отражается… Дорога тебя, как птицу в небо зовёт — вот и тоскует душа по лазурной синеве… Только не надо тебе никуда бежать: твой дом здесь — рядом с Тагари. Вы с ним одной веревочкой связаны — и на небе и на земле друг друга искать будете…

— А зачем искать…? — улыбнулась Лика. — Мы друг друга уже нашли!

— Это ты сейчас так думаешь… — взяв руку Лики, грустно улыбнулась Рубина, рассматривая её ладонь. — Запутанная у тебя судьба… Мужчины любить тебя будут, будут в сердце твоё стучать… Много горя мужчинам принесёшь: сердце у тебя каменное — никого в душу к себе не пустишь… Разобьются мужские мечты о твоё сердце — как морские корабли о подводные рифы разбиваются! Никого эти скалы не пожалеют… Через три года замуж выйдёшь: детки у тебя будут — два мальчика и девочка. Два раза рожать будешь — а деток будет трое. Роды сложные будут — умереть можешь. Тяжело тебе будет — будешь Бога просить, чтобы к себе забрал… Много плакать будешь… искать, что потеряла… Молись своему Богу, девочка, (крепко молись!), проси Его, чтобы помог, пожалел… Захочет Бог — даст тебе твоё счастье…

— Что ты такое говоришь, Рубина…?! — нахмурился Каро. — Зачем беду моей невесте кличешь…? Зачем слёзы пророчишь…?

— Что вижу — то и говорю! — строго отрезала старая цыганка. — Не я линии судьбы ей на ладонь нанесла — не мне и судить. Терпения в вас нет: хотите, чтобы всё побыстрее свершилось, а ждать не умеете! Потому и плачете потом…

— Уж что-что, а ждать я умею! — усмехнулся Каро. — И девочку свою никому в обиду не дам! Правда, малышка…? — ласково обнял он слегка приунывшую Лику, крепко прижимая её к себе. — Шуко! Спой чего-нибудь для души — а то моя невеста совсем загрустила!

— Зачем грустишь, красавица?! — весело улыбнулся Шуко. — Смотри какая ночь: звезды… луна… ветер… Э-э-э-э-эй, ромалы! — ударил он по гитарным струнам.

…И зазвенела музыка: необычная… диковинная… чудная… Никогда прежде Лика не слышала цыганских песен. Они были разные: грустные и печальные… плавные, как вода — и зажигательные, как фейерверк… Но все они удивительным образом задевали какие-то невидимые струны души, и хотелось то плакать — то плясать от счастья…

Подхватив Лику за руки, молодые цыганки увлекли её за собой, показывая, как правильно выполнять то или иное движение: взмах руки… покачивания плеч, от которых звенят монисто… Каро молча смотрел, как Лика лихо отплясывает вместе со всеми, словно всю жизнь прожила в таборе, и эта музыка была у неё в крови…

— Рубина… — не сводя глаз с Лики, тихо позвал Каро. — Ты ведь не всё ей сказала…?

Закурив трубку, Рубина ничего не ответила.

— Чего молчишь, Рубина…? — грустно усмехнулся Каро. — Скажи: чего мне опасаться? Какая беда ждёт мою девочку…?

Всё так же молча, Рубина взяла его руку и долго изучала линии на ладони Каро.

— Ничего не вижу! — заметно помрачнев, сердито буркнула она, отпуская его ладонь. — Старая я уже — глаза совсем слабые стали!

— Врёшь, Рубина! — вновь усмехнулся Каро. — Глаза у тебя получше других видят! Говори, как есть… — грустно улыбнулся он.

— Ты сам меня попросил… — вздохнула Рубина. — Последний раз видимся с тобой, Тагари: дорога тебя ждёт — долгая и длинная… Оставишь ты нас скоро… и девочку свою одну оставишь… Она плакать по тебе будет — много слёз прольёт… И ждать тебя будет… Долго ждать придётся — целую жизнь…

— Дорога, говоришь…? — задумался Каро.

— Откажись от того, что затеял, Тагари! — твёрдо сказала Рубина, пронзая Каро горящим взглядом. — ОТКАЖИСЬ! Не будет от этого добра! Торопишься ты — и время своё торопишь! От этого только хуже будет: и тебе — и ей! Не тебя мужем назовёт — НЕ ТВОИ детки у неё будут! Не просто так сердце в камень превращается — для этого надо душу искалечить! А душа эта только к тебе тянется: ТЫ её слёзы, Тагари — только ТЫ…

— Странные слова говоришь, Рубина… — задумчиво протянул Каро. — Я свою девочку никому не отдам — НИ НА МИГ её не оставлю!

— Не передумаешь — дорога твоя смертью закончится… — отводя взгляд в сторону, с трудом выдохнула Рубина.