– Что-то ты слишком суешь нос в мои дела. – Он откинул одеяло. – Давай я.

Она протянула руку.

– Только рукава, милорд. И я не сую нос. Разве я виновата, что, куда ни повернись, наткнешься на очередную скандальную историю о тебе?

Он хорошенько дернул за натянувшийся манжет.

– Стало быть, я теперь опять распутник, а? Которого тебе надо остерегаться?

– Нет дыма без огня, – весело заявила она, – что ты доказал в саду Элизы…

– И ты тоже там была, отвечала на мой поцелуй прямо под носом у подруги. – Резкое движение ее тела вперед-назад, к Грегори и от него, когда он потянул, никак не помогло ему отвлечься от осознания, что под всей этой мужской одеждой – Пиппа.

– Да, это так, – сказала она, – но я просто была не в себе, к тому же ты застиг меня врасплох. Теперь я сожалею об этом – ужасно сожалею, уверяю тебя.

– А я – нет. – Ему доставило удовольствие услышать ее притворный возглас удивления. Она прекрасно знает, что он не жалеет. – Но я думал, что оставил этот восхитительно греховный эпизод в прошлом.

– Он не был восхитительным! – возмутилась она.

– Ты в этом уверена? – Грегори не сводил с нее горячего, пристального взгляда, пока она не отвела глаза. – Так вот… я полагал, что оставил это в прошлом, однако вот ты, переодетая мужчиной, в моей карете, а я еду на загородный прием, на который тебя не приглашали.

– Если б я знала, что это ты…

– Только не говори, что не села бы в карету. Мы оба знаем, что инстинкт выживания перевешивает твою гордость.

– Да, перевешивает, вот потому-то я и кинулась бы в противоположную сторону, если б знала, что это карета Брейди. Стог сена послужил бы мне вполне надежным укрытием от дождя.

– Хотел бы я швырнуть тебя в стог сена прямо сейчас и оставить там вместе с твоими любимыми полевыми мышами. Поделом тебе было бы.

Она как будто и не слышала его.

– Черт бы побрал мою женскую чувствительность. Это все из-за нее. При виде тебя мое сердце провалилось в пятки. От ужаса, конечно. И как в дурном сне, ноги подкосились и перестали слушаться. Иначе я убежала бы.

Вот чертовка.

– Значит, я вроде Франкенштейна?

– Почти, – заявила она с воодушевлением и с примесью возбуждения.

И то и другое приятно было видеть. Они разгоняли кровь по жилам до самых кончиков пальцев. Грегори резко дернул рукав, который, казалось, становился тем уже, чем дольше он с ним возился, и не стал комментировать ее ответ на вопрос про Франкенштейна.

Посмотрим, что еще она себе навыдумывала.

– Ну, ты же, мягко говоря, человек без сердца, – сказала она, нарушая молчание. Не чувство ли вины сделало ее тон неуверенным?

– Без сердца, вот как? – Грегори дернул как следует, и рукав подался вперед на добрых четыре дюйма. Потом перестал тянуть и приложил все усилия, чтобы выглядеть как самый угрожающий и опасный ловелас на свете, который безжалостно растопчет ее сердце, имей она глупость вновь влюбиться в него.

Изобразить это оказалось совсем не трудно, потому что это была истинная правда.

Зрачки Пиппы расширились, но Грегори быстро вернулся к рукавам, притворившись, что не заметил облачка беспокойства, набежавшего на ее чело.

– Ну вот, – сказал он, когда наконец освободил ее из плена рукавов.

– Спасибо. – Она слегка поежилась. И неудивительно. Под кожаными подтяжками, удерживающими панталоны, на ней была широченная рубашка, которая тоже насквозь промокла и прилипла к телу. Под ней просвечивала белая полоска ткани, которая туго стягивала грудь.

Слишком туго, поневоле пришла ему в голову мысль, и он поморщился.

Пиппа обхватила себя руками.

– Пожалуйста, закройся одеялом.

– Слушаюсь, мадам. – Он растянул между ними самодельную ширму. – Давай поскорее покончим с этим.

– В сундуках дяди Берти полно костюмов, – сказала Пиппа, и голос ее прозвучал слегка приглушенно. – Я столько играла с ними. – Ее руки собирали в кучу складки рубашки над головой, потом она, должно быть, стянула рубашку, потому что следующие слова были ясными: – Так что опыта в этом деле мне не занимать, – гордо добавила Пиппа и повесила мокрую рубашку на ширму из одеяла, откуда она свалилась на пол.

Поскольку обе его руки были заняты, он не мог пока засунуть эту чертову штуку под сиденье, так что с этим приходилось подождать. И открывать дверцу, чтобы выжать ее, тоже было бесполезно – дождь по-прежнему лил сплошным потоком.

– И развяжи повязку, – сказал Грегори. – Нам надо будет высушить ее.

Пиппа помолчала.

– Не стоит.

– Ты же будешь в рубашке и сюртуке, не забывай.

– Правда, – с надеждой проговорила она. – К тому же я не такая уж… – Она не закончила.

– Давай снимай ее, – велел он, оставив без внимания то, что она имела в виду. Может, она и не вываливается из корсажа, как многие светские дамы, но сложена, как греческая богиня, и крайне соблазнительна именно такая, какая есть. В сущности, ее скромные платья сводят его с ума, потому что он жаждет увидеть больше, почувствовать больше, как сделал только однажды и лишь чуть-чуть, прежде чем поцелуй резко прервался. – Уверен, тебе неудобно.

– Да. – Она вздохнула и приступила к процессу окончательного оголения своей верхней половины.

Звук разматываемой ткани был едва слышным, но все же различимым, и на Грегори накатило почти непреодолимое желание подглядеть. Один только быстрый взгляд украдкой поверх края. Если ее глаза опущены, она даже и не заметит, так ведь?

Но разумеется, Грегори не мог поддаться искушению. «Ты – джентльмен», – упрекнула его совесть.

Черт бы побрал эту его проклятую совесть.

Спустя несколько мучительных секунд Пиппа подняла над одеялом скомканную полоску ткани.

– Бросай ее, – сказал он.

Комок с чавкающим звуком шлепнулся ему на сапог.

– Мне нужна сухая рубашка. – Ее слова пронизала паника. – И сюртук. Пожалуйста, поскорее.

Ох, в какую же кашу могут превратиться мужские мозги в присутствии полуголой женщины! Но она полуголая замерзшая леди, и обязанность Грегори – помочь ей.

– Тогда ты должна подержать этот край одеяла. – Он потряс левый угол.

Когда она взяла его, Грегори вытащил у себя из-за спины сухую рубашку и свободной рукой подал Пиппе поверх одеяла. Угол одеяла вновь сменил владельца, и она быстро облачилась в сухую рубашку.

Тот же маневр был проделан и с сюртуком. Прямо цирковой трюк какой-то. Грегори – лев, а Пиппа – слабая, беззащитная девушка.

– Лучше? – поинтересовался он, прислушиваясь к шороху и сопению – одеяло ходило ходуном от ее усилий.

– Лучше. – Наконец она потянула импровизированную ширму вниз.

В глазах и складке губ таилось легкое беспокойство, но в сухой рубашке и пиджаке Пиппа уже выглядела намного лучше: бодрой, здоровой, даже соблазнительной – как будто приняла холодный душ под водопадом, насухо вытерлась полотенцем и постояла перед огнем. Как же это невозможно очаровательно, что она выглядит так хорошо, когда сидит на сыром сиденье во все еще мокрых насквозь панталонах.

– Ох, как здорово снова почувствовать свою верхнюю половину в тепле, – проговорила она, но при этом зубы ее стучали как молоточки.

Грегори спрятал свою озабоченность за твердым взглядом.

– Давай сделаем то же самое и с нижней половиной. Я сниму с тебя сапоги.

– Я могу сама.

– Позволь мне, – сказал Грегори. – А пока я буду их стаскивать, почему бы тебе не укутаться в плед?

– Ладно, – отозвалась она немного нервозно.

Он взялся за одну тонкую икру, стараясь не думать о том, какая она изящная, и сапог стащился с громким чавкающим звуком, за которым последовала длинная струйка воды.

– Прямо целое наводнение, – пробормотала Пиппа.

Когда их взгляды встретились, Грегори обрадовался, что ее глаза весело поблескивают. Это послало приток тепла куда-то в область сердца – весьма нежелательный приток.

– Вторую, – напомнил Грегори, как будто Пиппа была ослушавшимся солдатом, и искорки погасли.

Это хорошо. Ни к чему им это дружеское общение, когда он держит ее ногу. Если Грегори пойдет по этому пути, тот приведет его в такое запретное место, о котором он даже думать не должен. По существу, Грегори был так раздражен на себя, когда взялся за ее сапог, что дернул слишком резко, и ее пальцы зацепились за его ногу.

– Извини, – прошептала Пиппа.

Грегори бросил на нее взгляд, полный неодобрения, и попробовал удовлетвориться тем, что из второго сапога не вытекло воды.

– Остальное я сама сделаю, – предложила Пиппа.

– Давай я стащу чулки, – сказал Грегори. – А ты откинься назад – желательно подальше – и грейся.

В этот раз она не возражала, и ее щеки вспыхнули, когда он начал стаскивать с нее мокрый чулок. Грегори приходилось стараться изо всех сил, чтобы выполнять свою задачу совершенно бесстрастно, без малейшего намека на интимность. Лодыжка ее была великолепна, здорового бледно-розоватого цвета, но вот стопы, когда обнажились, оказались слегка посиневшими.

Он стал энергично растирать их руками, и Пиппа захихикала.

Он приостановился.

– Щекотно?

Она прижала ко рту кончик ногтя большого пальца.

– Да.

Пальцы ног все еще не были такого цвета, как им полагается, поэтому Грегори поднял обе ее ноги и приложил ступнями к своей рубашке, а сверху обернул полами сюртука.

– Что ты делаешь? – пискнула она.

Грегори дернул плечом.

– Просто согреваю их. – Он поднял глаза на крышу кареты, немного посвистел, потом секунд тридцать поглазел в окно.

– Тебе, должно быть, неудобно, – пробормотала Пиппа все еще с легким беспокойством в голосе.

– Да, это как два куска льда у меня на груди, но они мало-помалу согреваются, так ведь?

– Да, – прошептала она. – Но тебе не обязательно это делать, правда, совсем не обязательно…

С каждой минутой такое положение становилось все приятнее, все уютнее, особенно когда она поглубже зарылась пальцами в ткань рубашки, непроизвольно массируя его соски. Проказница. Пиппа даже не представляла себе, как эти два куска льда быстро превращаются в орудия пытки совсем иного рода.