— Полковник, полковник! — звали его со всех сторон.

Да, вероятно, больше всего был виноват именно он, точнее — его поистине легендарная донжуанская популярность. Говорили, что у него шесть тысяч занумерованных в хронологическом порядке фотографий бывших любовниц, среди которых, кроме известных российских и заграничных львиц, по крайней мере, десятка три принцесс и герцогинь. Были, конечно, мулатки, китаянки, негритянки. Было несколько сот снимков «без трико». Это занумерованных и занесенных в толстую книгу. А не занесенных и не сосчитать.

Особенным успехом пользовался рассказ полковника о том, как, будучи еще гусарским корнетом, он загостился под Варшавой в одном помещичьем доме, в котором было пять или шесть отдельных спален, по числу живших в нем дам. Однажды ночью, прокравшись к самой интересной из них, он вышел на минутку, чтобы напиться воды, но, возвращаясь, попал по ошибке уже в другую спальню, потом опять захотел пить и попал нечаянно в третью и т. д. Это называлось рассказом «о шести стаканах воды».

II

В конце концов собралось человек пятьдесят. Кроме полковника и режиссера Циса, модный беллетрист Орлов; присяжный поверенный Немерко с сестрой; шикарный помощник присяжного поверенного Барт (только что привезший из-за границы последний крик моды — белые шелковые носки); еще несколько помощников; известный актер и рассказчик Павлинов; другие актеры; судебный следователь Грехов с очаровательным подросточком — женой, которую всегда принимали за его дочь; обер-секретарь сената Пичахчи, он же замечательный имитатор и свистун; молодой, напоминающий розового молочного поросеночка композитор Май; футуристический художник Нейке; человек пятнадцать юных чиновников из правоведов и лицеистов, причем один из них — камер-юнкер, другой — граф, третий — барон, а четвертый — драматург. Дамы — просто красивые и некрасивые, затем актрисы, драматические курсистки, а в числе последних две настоящие красавицы — блондинка и брюнетка, или, как их звали, Небо и Земля.

Это молодежь.

В дополнение к ней, должно быть для солидности, были приглашены трое пожилых лиц: военный инженер Корбут с длинными усами — вылитый австрийский шпион, крашеный банкир Шпигель, ужасно напоминающий известного старика Чинизелли, и действительный статский советник Сочава, с жиденькой седоватой бородкой — несомненно переодетый елейный кладбищенский поп.

Центром оживления была гостиная. В углу стояла громадная ваза с крюшоном, похожая на купель. Составился длинный дивертисмент. Сначала Пичахчи имитировал скрипку и виолончель и великолепно насвистывал какие-то негритянские танцы; потом режиссер Цис, шагая вдоль и поперек комнаты своими ножницами-ногами, проектировал невероятно комические и трагические сцены для кинематографа; потом рассказчик Павлинов с невозмутимо серьезным видом представлял еврейский танцкласс и даже некий менее благопристойный дом. В промежутках розовенький композитор Май играл на рояле бравурные песенки и шансонетки.

Кое-кто из молодых людей, за неимением свободного места на диванах и на стульях, поместился прямо на ковре, в ногах у дам. Судебный следователь Грехов, уже немного опьяневший от крюшона, сидел на маленькой кушетке рядом с хорошеньким подростком-женой и, видимо гордясь ею, ревниво косился на своего молодого помощника, почти лежавшего внизу у самого краешка ее платья.

— Послушайте, — говорил он, — я подвинусь, садитесь рядом со мной.

Но его не было слышно, так как стоял невообразимый шум.

— Что случилось? В чем дело? — спрашивали вновь прибывающие, свежие люди, но и им никто не отвечал. В кабинете хозяйки, освещенном слабенькой лампочкой в потолке, на оттоманке возлежали в позе одалисок сестра присяжного поверенного Немерко и две драматички — блондинка Небо и брюнетка Земля. Около них теснилась толпа молодых чиновников и актеров, и то и дело кто-нибудь опускался на колени и целовал то пряжку туфли, то каблучок. «Полковник! Полковник!» — все чаще слышалось оттуда. Другие драматички — Вера Георгиевна, Дода и Хаюшка — с визгом бегали из комнаты в комнату, гуськом, и их поминутно ловили, задерживали и разлучали.

III

К двенадцати часам составился тайный организационный комитет: председатель — полковник Водецкий, члены — беллетрист Орлов, режиссер Цис, имитатор Пичахчи. Задача, в сущности, предстояла не из трудных, так как микроб уже сам собою протачивал ходы в самые неприступные сердца. Даже ревнивейший из мужей судебный следователь Грехов стоял один у рояля против розовенького композитора, подпевал ему и дирижировал рукой, а его маленькая жена сбежала от него в кабинет, который уже громко называли «лигой любви».

— Все обстоит блестяще, — говорил полковник, — но самое главное это, конечно, ужин. От нас зависит превратить его в пир во время чумы. Способ один: хорошенько рассадить. Нарежем билетиков и всех перепишем. Идет?

— Идет! — воскликнул комитет.

Начали делить гостей по категориям и заспорили о словах. Делили на талантливых и бездарных, на современных и отсталых, на ярких и бесцветных, — все оказывалось очень растяжимым: талантливые были добродетельны или скучны, отсталые представляли из себя очень благодарный для шуток комический материал, некоторые мужья и жены, бесцветные вместе, обещали быть яркими порознь. Пришлось разделить просто на умных и на дураков.

Тихими шагами заговорщиков, с гремящей саблей полковника впереди, разыскали хозяйку, заперли в столовую дверь. Предложение было принято с восторгом, билетики надписаны, осталось — рассадить. В столовой могло уместиться не больше 30 человек, остальных 15–20 гостей решено было посадить в спальне хозяйки за тремя сдвинутыми вместе ломберными столами, и так как не хватало стульев, то полковнику пришла в голову гениальная мысль придвинуть с одной стороны великолепную двуспальную кровать. Милая, веселая хозяюшка Мария Иосифовна сначала задумалась, потом со смехом согласилась. «Дураков» и «так себе», конечно, поместили в столовой, отборных умниц во главе с хозяйкой и тайным комитетом — в спальне, самых почетных гостей, как, например, полковник, на кровати. Полковник скромничал, отказывался, но для общего блага согласился. Затем прибор к прибору — блондинка Небо, режиссер Цис, брюнетка Земля, Пичахчи, жена судебного следователя, беллетрист Орлов, драматичка Дода, художник Нейке, драматичка Хаюшка, юрист в белых носках, драматичка Вера Георгиевна и еще пять — шесть веселых людей.

В столовой размещали уже как попало, на скорую руку. Прежде всего сослали туда судебного следователя-ревнивца, а остальных посадили с таким расчетом, чтобы мужья не приходились рядом с женами, чтобы банкир Шпигель был поближе к розовенькому композитору Маю, которому всегда нужны деньги, чтобы елейный генерал Сочава оказался между самыми некрасивыми и добродетельными из дам и как раз визави с дерзким передразнивателем и насмешником актером.

IV

Уже со всех сторон ломились и в столовую, и в спальню. Искали свои билетики, умоляли о перемещениях, добивались протекции у полковника, у других членов комитета, чтобы попасть в святая святых, то есть в спальню, и первым долгом прочитывали билетики счастливцев, попавших на кровать.

— Полковник, ради бога, — кричали некоторые обиженные из «умных», — мы не хотим ужинать в столовой.

— Господа, — разводил руками полковник, — я ничего не могу поделать, у меня и так друг на друге будут сидеть.

— Голубчик полковник! Хоть на пол, хоть под кровать.

Во время спора некоторые билетики переместились сами собой, а из спальни вдруг исчез билетик очаровательной дамочки-подростка и очутился в столовой. Произведено было строжайшее расследование, и, узнав, что это проделка мужа, комитет постановил его проучить: сделали другой билетик, и место дамочки осталось за ней, а судебному следователю решили подсунуть в последнюю минуту какую-нибудь из некрасивых дам.

Тем временем из кабинета хозяйки навстречу микробу общего детски веселого легкомыслия уже надвигалась другая, более серьезная и тлетворная волна. Мужчины совершенно облепили оттоманку, сидели на валиках, ползали по ковру, и из полутьмы слышались вместо голосов уже какие-то оперные модуляции, а женский смех сделался блаженно-колоратурным.

Войдя туда, полковник был встречен взрывом восторга. Он одобрительно посмотрел кругом и сказал:

— Хорошо-с, очень хорошо-с. Кушать подано, господа!

Самый последний, приехавший с другого вечера гость увидел с порога прихожей, как несколько десятков совершенно обезумевших людей, тесня друг друга, сдвигая по пути мебель, с криком и хохотом устремились куда-то через гостиную, в которой стояла тропическая жара и пахло цветами, духами, сигарами и крюшоном. И, засмеявшись, он невольно побежал за толпой.

V

Уселись почти так, как было распределено. Судебный следователь не сразу заметил исчезновение жены, а когда заметил, то было уже поздно. Два-три настойчивых человека проникли в спальню и только к общему удовольствию увеличили собою тесноту. В обеих комнатах стоял содом. Кричали одновременно тосты, пили в беспорядке все, что попадалось под руку, сидели колено с коленом, плечо с плечом.

В спальне горел закутанный розовым шелком фонарь и лампочка над зеркальным шкафом. Полковник под гром аплодисментов произнес туманно-эротическую речь о том недалеком будущем, когда невозможное сделается возможным и наступит какой-то загадочный золотой век. Беллетрист Орлов призывал общество взглянуть жизни прямо и смело в глаза. Наивные звездочки-глазки сидевшей рядом с ним жены судебного следователя тотчас же остановились на нем, правда очень робко, но зато почти влюбленно. Блондинка Небо и брюнетка Земля чокнулись с ним через стол лениво наклоненными бокалами и нечаянно опустили край платья с плеча, блондинка — с правого, брюнетка — с левого. Комически вздыхая и глядя на эту законную полунаготу, полковник начал мечтать вслух о наготе незаконной. Центром общего остроумия сейчас же сделалась кровать: слишком близко было ее шелковое одеяло и мягкие подушки в сплошных кружевах.