Наклоняясь, ища глазами глаз, высокий брюнет говорил:

— Ах, какая волшебная, какая невероятная красота. Да, ей-богу! Нечто подобное увидишь разве только на старинных портретах. Умоляю вас, не делайте мне скандала сразу, а лучше немного погодя, ну, так, минут через пять. Если не хотите, не отвечайте мне ни слова. Хотя мне было бы бесконечно приятно услышать еще раз ваш голос. Я уже слышал его, когда вы брали в Петербурге билет. Тоже волшебный, неповторяемый голос. Право, не нужно сердиться и делать историй. В том, что я разговариваю и иду рядом с вами, как хороший знакомый, для вас не может быть ничего оскорбительного. Не правда ли? Ведь не всякий разговор мужчины с незнакомой женщиной представляет из себя уличное нахальство? Вот, я вижу, что вы чуть-чуть улыбаетесь. Значит, мои слова не шокируют вас?..

Нежданову в образе женщины, помнившему целый ряд своих удачных и неудачных уличных знакомств, не могли казаться ни оскорбительными, ни даже просто неудобными все эти расспросы, клонившиеся к одной понятной и совершенно определенной цели, и в голосе незнакомца он усмотрел, что это — подобный ему самому, скучающий, ищущий не банальных приключений интеллигент. Внешний же образ женщины, подчеркнутые париком и пудрой, и гримом, и черной мушкой женственные черты, воздушно сидящее платье, мелко семенящие туфельки, сумочка и зонтик в руках, все это слегка волновалось и протестовало инстинктивно, помимо его воли. И губы улыбались почти незаметно и выражали собой и подобие протеста, и осторожное невольное любопытство, и некоторую досаду на себя.

— Улыбка тоже волшебная, неповторяемая, как на тех же старинных портретах, — продолжал брюнет. — Боже мой!.. Но удивительнее всего глаза, полные скрытого внутреннего света. Нет, нет, вы разрешите говорить с собой. Вы не позовете кондуктора или жандарма. Это было бы так скучно…

«Конечно, скучно, — думал Нежданов, улыбаясь своим мыслям, — конечно, я не позову жандарма, но какая я, должно быть, обыкновенная женщина, если я не могу победить сразу предрассудка и мне приходится столько времени объяснять то, что я знаю сам. Сама, — мысленно поправился он, — как смешно».

Играл уже другой, военный оркестр на площадке перед вокзалом, и шли они уже среди сплошной громадной толпы по хрустящему морскому песку. Где-то далеко за чернеющим бордюром сосен медленно угасал закат, а совсем близко пыхтел паровоз и, дико врываясь в мелодию вальса, звучал рожок стрелочника или монотонно звонил звонок. Толкаясь, спешили куда-то в кургузых кителях и с хлыстиками гимназисты и правоведы и, никуда не спеша, а развалившись на скамейках, с небрежно перекинутой через спинку рукой, сидели дачные чайльд-гарольды в белых распахнутых пиджаках и таких же белых, подвернутых снизу брюках.

Высокий господин шел уже рядом с Неждановым близко-близко и говорил совершенно спокойно, чуть-чуть сердясь:

— Допустим, что я так глуп и неинтересен, что не стоит даже отвечать на мои вопросы, но тогда скажите, по крайней мере, чтобы я убирался к черту, если я не могу оставить вас в покое.

— Ну хорошо, — неожиданно для самого себя, отчетливо и немного протяжно сказал Нежданов, поднимая на него глаза и смеясь, — убирайтесь к черту, если вы не можете оставить меня в покое.

— Браво, браво, браво! — воскликнул высокий господин. — Вот это я понимаю! Великолепно!

— Ну, и что же дальше? — спрашивал Нежданов.

— Ну, конечно, теперь-то уж я ни за что от вас не уйду. Теперь-то я уж вижу, что вы милая, хорошая, что вы прямо прелесть.

— Вот это логика! — сказал Нежданов. — Это уже мне начинает нравиться… как женщине, — весело докончил он.

IV

Первые полчаса знакомства протекли в непринужденной болтовне. То по-актерски увлекаясь ролью красивой женщины, за которой ухаживает красивый мужчина, то попросту дурачась и проделывая шуточный эксперимент, Нежданов незаметно обнаружил свою образованность и весь свой литературный багаж и, посматривая искоса на своего собеседника — присяжного поверенного Осташкевича, видел, что тот, хотя и обманут в своих прямых, определенных надеждах, но в то же время приятно заинтригован. Потом ужинали на открытой веранде и пили вино.

Молодой адвокат все с прежним выражением смотрел на Нежданова простодушно прямо в зрачки, чокался с ним и говорил:

— Вот не ожидал, что вы такая начитанная, передовая. Но давайте рассуждать не о высоких материях, а о вас. Кто вы, что вы, как вы живете? Вероятно, вы замужем? Чем занимается ваш муж?

— Не будем говорить об этом, — говорил Нежданов томно, — я уже давно не живу с мужем.

И тут же он вспомнил о том, как сначала на извозчике, а потом в вагоне он воображал себя чьей-то покинутой женой, и ему снова по-настоящему сделалось грустно.

— Почему же? — участливо расспрашивал адвокат. — Надеюсь, вы можете рассказать в общих чертах.

— Нет, нет, — настаивала женщина устами Нежданова, — мне будет очень тяжело. Лучше будем болтать о чем-нибудь веселом и слушать музыку.

— А вы играете сами на чем-нибудь? — спросил адвокат.

— Играю немного на рояле.

— А я немного пою, — сказал тот и вдруг оживился: — Не хотите ли как-нибудь помузицировать вместе? Милая моя, хорошая, ведь вы умница. Давайте поедем отсюда ко мне. Знаете, запросто, без предрассудков. Вот будет великолепно.

Нежданов видел смотрящие на него в упор синие, вдруг заблестевшие глаза, слышал музыку, и у него немного кружилась голова от слишком долгого притворства и от выпитого вина. Он уже чувствовал себя не усталым, а «усталой», немного хотелось спать, и эти как будто привычные мягкие одежды, и запах роз, купленных адвокатом и стоящих в высоком бокале тут же на столе, делали его все более и более томным.

— Неужели вы мне ответите столь банальным в этих случаях отказом, — говорил между тем адвокат, — в устах такой начитанной, такой современной женщины это звучало бы диссонансом.

— Я очень устала, — сказал Нежданов, сонно улыбаясь, — право, лучше как-нибудь в другой раз. Походим немного по парку.

— Походим, это само собой, а потом поедем. Нет, правда, — не дожидаясь возражений, говорил он. — Послушайте, человек!

Адвокат расплатился, взял розы из бокала и подставил Нежданову согнутый локоть руки. Медленно пошли в парк. Снова, перед концом программы, на площадке играл что-то громкое военный оркестр, и устало догорал за соснами, словно отодвигаясь все дальше и дальше, закат. Белое медленное покрывало стлалось впереди над узким мостиком в парке и над холодным прудом, и шины невидимых велосипедистов шипели там и сям мелькающим ползучим звуком. Было темно и сыро, а когда адвокат зажег спичку и закурил папиросу, то стало как будто тепло и страшно уютно.

— Дайте и мне, — сказал Нежданов, — я курю иногда по студенческой привычке.

— По студенческой? — переспросил адвокат.

— Да, я была на курсах.

— Вы милая, необыкновенная, — говорил адвокат, — я чувствую, что если мы будем с вами встречаться, то я увлекусь вами без памяти. Знаете, в ваших словах, в ваших манерах, в вашем голосе есть что-то редкостное, чего так часто и так тщетно ищешь в женщине и не находишь. Какая-то умная, я бы сказал, мужская простота. Милая, — попросил он еще раз, — поедем сейчас ко мне. Я живу совсем один. Во всей квартире я да слуга. Будем музицировать хоть до утра.

— Какая тихая ночь! — делая вид, что ничего не слышит, устало и мечтательно говорил Нежданов. — Какая тихая ночь.

— А вы все-таки кокетка! — воскликнул адвокат. — Вот вы и умница, а все-таки ведете обычную женскую комедию — заманиваете, дразните, обещаете, откладываете на завтра. Ну, хорошо, мы встретимся с вами еще и еще раз. И вы знаете, что жизнь не останавливается на полдороге и через какой-нибудь месяц произойдет то, что могло бы произойти сегодня. Не все ли равно? — говорил он с веселой грустью.

— Конечно, не все равно, — возражал Нежданов серьезно, — мы больше не встретимся никогда.

— Вот пустяки, — сказал адвокат, — почему?

Нежданов молчал и, остановившись, чертил зонтиком песок.

— Нет, вы это серьезно? — повторил адвокат.

— Да, — отвечал Нежданов.

— Голубушка, но почему же? — спрашивал адвокат уже с испугом.

— Мы не должны встречаться. Не спрашивайте, это тайна.

— Позвольте, да как же это? Давайте сядем куда-нибудь. Объясните хоть что-нибудь, ради Бога.

Они сидели под деревьями на скамейке. Адвокат сжимал Нежданову руки, ажитировался, и в его голосе слышалась непритворная грусть.

— Не спрашивайте, не спрашивайте, — однотонно говорил Нежданов.

— Вы любите, я понял, — упавшим голосом произнес адвокат, — скажите мне прямо: вы любите?

«Люблю ли я?» — спрашивала в Нежданове грустная покинутая жена.

— Нет, — тихо прошептал он.

— Тогда что же, скажите, умоляю вас.

Нежданов молчал и, воображая себя на месте адвоката, проникался его грустью, и ему вместе с ним хотелось расспрашивать, добиваться разгадки, и в то же время скрытая в Нежданове усталая и грустная женщина была полна для него самого прежнего непонятного соблазна. «Сейчас он начнет мне целовать руки», — не успел он подумать, как почувствовал горячие поцелуи на своих руках. «Какая чепуха!» — хотелось крикнуть Нежданову-мужчине. «Все-таки он хороший», — подумал Нежданов-женщина.

— Я вижу, что нас разделяет какая-то тайна, — говорил адвокат проникновенно, — я верю, что это не пустые отговорки. Может быть, простите меня, вы ехали сюда с намерением немного развлечься, слегка пощекотать нервы, и я сначала внушил вам доверие, а потом испугал вас своей поспешностью. Ну, ради Бога, сделаем так, как будет угодно вам. Познакомимся официально, я стану бывать у вас, я не буду опережать жизнь. Вы такая милая. Не встречаться с вами было бы такой потерей.