Потом мы идем к черному зданию. Мы покупаем билеты и проходим три двери. Внутри темно и холодно. Я не знаю, что нас ждет, и пытаюсь сориентироваться в сумеречном свете. И тут до нас доносится почтительное бормотание посетителей. Взглянув вперед, я почти пугаюсь: в центре зала, словно только поднявшись со дна морского, стоит корабль XVII века, устремившись вперед килем. Великолепный, невероятно хорошо сохранившийся корабль-призрак, возвышающийся перед нами, окутанный молчанием.

Я быстро открываю брошюру, которую купила на входе, и шепчу Серену.

— Этот корабль затонул во время своего первого выхода в море, еще в стокгольмском порту. Он был перегружен: слишком много пушек, слишком большой экипаж. А пока на набережной праздновали, корабль затонул в нескольких сотнях метров от берега.

Серен меня уже не слушает и подходит ближе к балюстраде, отделяющей посетителей от корабля. Музей построен так, что можно подняться на шесть этажей вверх, осматривая корабль, чтобы увидеть все детали. На видео мелькают кадры подъема корабля со дна и его реставрации, а когда я листаю брошюру, то радуюсь, что после стольких лет реставрация корабля наконец завершена и нам не приходится его осматривать сквозь бесконечный полиэтилен. Это было бы неприятно.

Я иду за Сереном, который бегает вокруг корабля, словно что-то ищет. Взгляд застыл, он неслышно бормочет себе под нос, и я начинаю волноваться. Что мне делать, если он сойдет с ума прямо здесь? Наверняка его беспокоит этот огромный корабль, Поднятый из морских глубин и поставленный в музее. С его страхом утонуть он, конечно, представляет себе, каково было экипажу, погибавшему вместе с этим роскошным колоссом. Дерево корабля выглядит так, словно его построили только вчера. Корабль полностью отреставрирован. К носу резьба становится все роскошнее. Львы, вставшие на задние лапы, поддерживают герб, солдаты и боги стоят рядом с морскими девами и другими персонажами. Мы с Сереном стоим у носа корабля и едва верим собственным глазам. Отсюда корабль выглядит как дом, этажи которого забиты фигурами людей и животных и разнообразными эмблемами.

Я осторожно беру Серена за руку — сейчас он все громче и громче говорит сам с собой, люди начинают на нас оборачиваться. Я прижимаюсь к нему, становясь на цыпочки, и раздумываю, что сказать, чтобы его успокоить, и тут замечаю то же, что видит он. Волна ужаса пронзает мое тело, я едва могу дышать и подношу ладонь ко рту, потому что боюсь, что потеряю над собой контроль. Там, в центре композиции, на одном из нижних этажей, между нимфой, украшающей угол, и торговцем или дворянином стоит Серен. Мой Серен. Он просто одет и держит в руке зубило плотника. Его гордый спокойный взгляд направлен вперед, и хотя в этом ряду все фигуры должны быть одинакового размера — они по замыслу художника поддерживают следующий этаж, — эта фигура кажется могущественнее, важнее всех остальных. Длинная светлая коса спадает на куртку, а рот и высокие скулы ни с чьими не спутаешь.

Это Серен. Он похож на моего возлюбленного до мельчайших подробностей. Гордый лоб, острый подбородок, даже красивые руки — точно как у Серена. Сама не понимая, что делаю, я отпихиваю Серена к стене, чтобы он стоял в тени одной из колонн, и подзываю смотрительницу. Я спрашиваю у дружелюбной шведки, кто изображен в этой композиции.

— Мне кажется, они выглядят как настоящие люди, — добавляю я.

Она кивает.

— Это те люди, которые оплачивали и строили корабль, — говорит она, — например член экипажа и его жена. Вот он, — она показывает на деревянного Серена, — точно мы ничего не знаем, он мог быть плотником. Может быть, это автопортрет. Несколько плотников были на борту, когда корабль тонул. Тогда некоторые захлебнулись.

Она улыбается и продолжает экскурсию вокруг корабля, а я поворачиваюсь к Серену. Тот присел, прислонившись к стене. Я наклоняюсь к нему, а он шепчет:

— Я был на этом корабле, София. Не знаю почему, но знаю, что это так. Такого в учебниках не прочтешь.

Я достаю из сумочки телефон. Пока я набираю номер, Серен встает и осторожно меня обнимает. Он измотан, но опять абсолютно спокоен. Мы смотрим на деревянную фигуру, и я прислоняюсь к Серену. В трубке раздается всего один гудок — они явно ждали моего звонка.

— Юни? — спрашиваю я. — Вы все там? Ты можешь включить громкую связь?

Я киваю Серену, а потом говорю:

— Ну вот… Нам надо кое-что обсудить.

Дорогой господин режиссер

Дорогой господин режиссер!

К сожалению, я не успела дописать обещанный вам сценарий, хотя приложила все усилия для этого! В это воскресенье я изо всех сил старалась создать рабочее настроение. Отослала своего парня Матце бегать, отдала кота подруге, выключила телефон и зажгла темно-красные свечи в большом светильнике. Подобрала волосы, чтобы они не спадали на лицо, а джинсы и мужскую рубашку сменила на короткое черное кимоно — когда я пишу, мне всегда жарко. Так что сами видите, я была полностью готова приступить к работе, и даже название уже светилось на экране компьютера. «Ликующие Луэки любят это». И если бы я ненадолго не заглянула в Интернет, у меня все бы получилось. Был уже поздний вечер, и на выходных я, как правило, не получаю писем, но в это воскресенье все было иначе. Должна признаться, я очень люблю получать письма. В рабочие дни я утром сижу в засаде у двери, как сторожевая собака, ожидая почтальона, которого про себя называю «почтовой улиткой». Когда он идет слишком медленно или опаздывает, мне каждый раз хочется покусать его и с громким лаем выгнать из дома, чтобы он поторапливался. Женщины и почта — это как мужчины и пасхальные яйца. Ну, просто нужно проверить, нужно — и все тут, понимаете?

Вот поэтому я кликнула на свой почтовый ящик. Отправителя этого письма я не знала. 1234@ или что-то в этом роде. Уже бывало, что мне писали чужие люди, узнавшие мое имя из титров после фильма «Рыжие распутницы развлекаются с раскованными развратниками». А так как в большинстве этих писем можно найти смешные предложения, я уже заранее радовалась.

Но это письмо было достаточно странным. «Привет, Симона, — было написано там, — в этом кимоно ты выглядишь так сексуально». Я сразу подошла к окну возле письменного стола, но соседский дом стоит слишком далеко, чтобы меня было оттуда видно. Я не знала, что мне и думать, и в ответ написала «Правда?», потому что не хотела признавать, что смущена.

Ответ пришел меньше чем через три минуты. «Я хотел бы поцеловать тебя в пупок, — прочитала я, — и в лобок, там, где начинают расти первые волоски, хотя ты там такая чувствительная».

Что и говорить, дорогой господин режиссер, тогда я уже совершенно забыла о сценарии, который должна была для вас написать. По правде сказать, там я действительно чувствительная, но кто об этом знает, кроме моих сестер, которые не разбираются в Интернете, и Матце, который полчаса назад убежал довольно обиженный. Его расстроили мои слова, что, пока он находится рядом, я не могу сосредоточиться на работе. Он ворчит каждый раз, но все-таки знает, что так должно быть, и уходит.

Я стала думать о своих бывших парнях, ну и девушках, конечно. Их тоже было несколько. У Натали сейчас дел по горло с ее новой работой, и она не стала бы слать мне таинственные эротические письма. Сюзанна собиралась сдавать экзамен, а Лабета, кажется, была за границей. По здравом размышлении, Лабби была первой в списке подозреваемых. Я познакомилась с ней в Гданьске уже довольно давно, еще до того, как встретила Матце. Мы разговорились на экскурсии и в тот же вечер очутились вместе в огромной кровати с красным постельным бельем в отвратительнейшей гостинице на вокзале. С той ночи она очень хорошо знает, какая я чувствительная, особенно когда кое у кого такие мягкие кончики пальцев, а язык быстрый, как саламандра.

«Ты кто?» — написала я, а ответ был снова-таки очень загадочным: «Я тебя хочу. Если тебе достаточно этих слов, я мог бы тебе показать, как на самом деле ощущаешь все, о чем ты пишешь».

Я сварила себе кофе с молоком и стала думать о Лабете. Это было вполне в ее стиле. Я была влюблена тогда и в нее, и в ее черные волосы. Но сейчас я вместе с Матце, а зная, какой ревнивой может быть Лабби, мне лучше не рисковать. С другой стороны, год назад она женилась на своей подружке. Представьте себе двух невест в белых свадебных платьях в Стокгольме, потому что в Германии это еще не разрешено. Разве они тогда не поклялись друг другу в вечной верности? С Лабби всегда было так весело, честно говоря, мне бы хотелось увидеть ее еще раз. Я никак не могла решиться, но тут пришло следующее письмо. «Ты пахнешь ванилью, — прочитала я, — между ног и под грудью. И прекрати кусать губы, губами можно делать вещи поприятнее, например целовать, пока я буду ласкать твою щелку, щекоча клитор».

Ух ты, да автор писем меня хорошо знает! Приняв решение, я с интересом смотрела на экран. На это нужно пойти, хотя бы виртуально. Но я недооценила нашего отправителя с адресом 1234@. Он оказался упрямым и стал настаивать на личной встрече. После того как он (или она) еще некоторое время меня помучил, подразнил и заинтриговал интимными подробностями о родинке на внутренней части левого бедра и о вкусе пальцев моих ног, я договорилась с ним встретиться…

Эта ситуация меня, конечно, немного настораживала — вы же знаете, вокруг полно психов. Я попыталась позвонить Матце, чтобы рассказать ему всю эту историю и попросить его спасти меня, если это окажется не Лабби, потому что стопроцентно уверена в этом я еще не была. Но Матце выключил свой новенький ультрасовременный мобильник. Как это похоже на него. Так что я договорилась со своей подружкой Улли, которая живет в моем доме. Она заявила, что я влезла в дурацкую авантюру. Местом встречи мой незнакомец (незнакомка?) назвал гостиницу: известно, как меня возбуждают гостиницы и отели, в первую очередь бары в них. Собственно, эта гостиница была не из лучших, что опять же свидетельствовало в пользу моей красавицы Лабби. Толстая женщина с ведром косметики на лице, стоявшая за стойкой, сразу дала мне ключ от комнаты и вполне в мужском стиле сказала: «Хорошо вам развлечься, голубки!» И подмигнула нам.