Джил МакНейл - Мой единственный

Осень полностью вступила в свои права. Погода перешла из стадии туманов и созревания дынь в стадию прохладных утренних часов и вечеров, с дождями в течение дня. Мак в Токио, принимает участие в автомобильной кампании вселенского масштаба. Он сильно нервничает, потому что, по его словам, самые перспективные клиенты то и дело переходят на тайное шушуканье, а потом начинают трещать по-японски, пока ты стоишь там, как круглый идиот. А еще он никогда не может определить, когда перестать кланяться, а это очень важно — перестать кланяться в нужный момент, иначе вообще не остановиться.

Лейла в Нью-Йорке, пытается заполучить важного американского клиента, Кейт вся в борьбе со страшными простудами Джеймса и Фёби. Они оба взяли в привычку лежать на диване и криком просить чего-нибудь попить и поесть вкусненького. Меня знобит и настроение плохое, а это верный признак того, что надвигается болезнь, и Чарли ею заразится в самый неподходящий момент, и мне придется подниматься с постели, чтобы ухаживать за ним. Бесподобно.

Чарли уже на следующее утро слег со своим вариантом простуды, я не пускаю его в школу, и весь день он проводит крепко укутанным, на диване, со стонами, жалобами и видео. Ночью он спит в моей кровати, каждые десять минут сбрасывает одеяло и иногда просыпается, требуя попить, но не просто попить, а только теплый сок. Поэтому я встаю, подогреваю сок, а когда возвращаюсь к нему, он уже крепко спит. В отчаянии долго хожу по кухне взад-вперед. На следующее утро ему не становится лучше, поэтому мы едем к врачу в соседнюю деревню. Все как всегда: это вирус, пить больше жидкости, давать ему калпол, антибиотики лучше не давать, а теперь отваливайте, у меня в приемной еще тридцать восемь пенсионеров на государственном обслуживании, и я хочу попасть домой прежде, чем стемнеет. Чарли спит, а когда не спит, то суетится, ноет и капризничает и окончательно выводит меня из себя. Я явно не создана для благородной миссии ухаживания за больными и долго разговариваю с Кейт по телефону, которая соглашается, что простуженные дети невыносимы.

На следующий день ему по-прежнему плохо, у него высокая температура, и он все время хочет спать. У него даже нет сил жаловаться, когда я даю ему калпол, процесс принятия которого он обычно воспринимает как насильственное кормление суфражисток в женской тюрьме «Холлоуэй». Мне приходится провести длительную и жаркую дискуссию с дежурным регистратором терапевта, которая в конце концов соглашается принять вызов на дом, если я не буду больше ей звонить. Терапевт приходит утром, и я объясняю ему, что Чарли действительно плохо. Он бегло осматривает его, а затем читает мне лекцию о том, что ухаживание за больными детьми является составной частью родительских обязанностей, так что мне придется с этим смириться. Я рассыпаюсь в благодарностях, он смотрит на меня как на ненормальную, а затем быстро собирается уходить, все еще бурча[19]? себе под нос, что вызов врача на дом предназначен для экстренных случаев, а не для тривиальных простуд. Мне очень хочется, чтобы Чарли набрался сил и чтобы его стошнило на этого терапевта во время осмотра, для профилактики, но он безнадежно слаб.

Наступает время обеда, а Чарли все еще спит на диване, но он стал весь какого-то светло-серого цвета. Я то и дело подхожу и подтыкаю ему одеяло, я делаю так с тех пор, когда он был совсем маленьким. И тут я замечаю два маленьких пятнышка лилового цвета у него на шее; меня охватывает жуткая паника. Все еще пытаюсь убедить себя, что это краска или следы от фломастера, но в глубине души понимаю, что это не так. Изо всех сил пытаюсь притвориться, что я их просто не замечаю. Реальная физическая боль парализует меня, время идет, а я, охваченная паникой, не могу сдвинуться с места и решить, что же делать. Такое чувство, что меня огрели каким-то огромным невидимым предметом. Наконец я начинаю понимать, что должна позвонить врачу и что мне нужно крепко держать Чарли; я беру его на руки, перекладывая себе на колени, его обильно тошнит, но он не просыпается. Это приводит меня еще в больший ужас: обычно рвота выводит его по-настоящему из себя.

Пошатываясь, иду к телефону, тащу Чарли за собой, потому что боюсь выпустить его из рук. Он спит, и я понимаю, что он без сознания или даже в коме. Представляю себе, что всю оставшуюся жизнь сижу у его кровати и проигрываю записи «Короля Льва», надеясь, что он проснется. Звоню в хирургию, но дежурная сестра реагирует плохо, пока я не начинаю кричать. Затем она кладет трубку. Еще раз набираю номер и говорю как можно спокойнее, что Чарли, по всей видимости, без сознания, и, если она не соединит меня с доктором в ближайшие пять секунд, я сейчас приеду и врежу ей. Крепко. Это срабатывает, и она соединяет меня с врачом.

К счастью, это тот самый, который приезжал сегодня утром, я говорю ему, что Чарли без сознания, это его очень пугает, и он говорит, что сейчас приедет. Ему ехать минут десять, но я понимаю, что должна что-то делать, типа какой-то неотложной первой помощи, но не могу вспомнить, что именно. Сижу на полу, крепко прижав Чарли к себе, в каком-то трансе страха и боли, как будто огромное черное одеяло накрыло нас обоих. Приезжает доктор, осматривает Чарли, видит два лиловых пятна и вводит ему богатырскую дозу пенициллина. Прямо как сцена из комедии: огромная игла и огромный шприц, наполненный бледной жидкостью. Он вводит иглу Чарли в бедро, изо всех сил, но Чарли даже не шелохнется. Он принимается рыться в своей сумке, находит мобильник и вызывает «скорую», подчеркивая, что случай чрезвычайный, и подробно объясняет, как доехать. Слышать, как он диктует наш адрес, как-то дико. Его голос звучит испуганно, и я замечаю, что его руки трясутся.

Мы сидим на полу, я — держа Чарли на руках и покачивая его взад-вперед, а врач — держа его руку и незаметно стараясь прослушать его пульс. Я спрашиваю, думает ли он, что это менингит; это слово давно сидит у меня в голове, но мне так страшно в это поверить, пока я не произношу его сама вслух. Он кивает головой и смотрит на меня; в его глазах страх. После этого мы не произносим ни слова. Чарли все еще в своей пижаме в бело-голубую полоску, и я пересчитываю полоски снова и снова, и мы сидим в мертвой тишине, кажется, целую вечность, когда раздается сирена «скорой помощи». Семнадцать белых полосок, шестнадцать голубых. Приезжает «скорая», врач и водитель ведут шепотом какой-то разговор. Несу Чарли к машине. Он очень тяжелый, но я не хочу никому его отдавать.

Так странно сидеть в машине «скорой помощи». Дежурный врач не трогает Чарли, но дает мне кислородную маску, чтобы держать ее у его лица, так что я сижу, держа его на руках, и стараюсь не упасть на пол каждый раз, когда машина делает поворот. Никто ничего не говорит, ничего не выражающие лица и полное молчание. Возможно, он ничего и не может сделать, возможно, он просто дежурный фельдшер, но мне так хочется, чтобы он сказал что-нибудь ободряющее. Мы сворачиваем с главной дороги к больнице и направляемся к отделению «скорой помощи». Я думаю, что нас уже готова встречать бригада специалистов, но вместо этого нас встречают закрытые двери, и все место кажется совершенно пустым. Они укладывают Чарли на каталку и оставляют ее в коридоре. Наконец приходит сестра и говорит: «Бокс три», но когда мы отодвигаем занавеску, видим, что на кровати лежит какой-то мужчина. Он уставился на нас, я уставилась на него, и мы опять оказываемся в коридоре, пока медсестра думает, что делать дальше. Проходит минута за минутой, а Чарли выглядит хуже, чем дома.

Все это не воспринимается как происходящее на самом деле, но я вдруг начинаю понимать, что нужно что-то делать и каким-то образом собраться для следующей атаки и пригрозить возбудить судебное дело, если кто-нибудь прямо сейчас не вызовет педиатра. Хватаю за грудки врача, проходящего мимо, и требую, чтобы он сделал что-нибудь, он соглашается посмотреть, всем своим видом показывая, что считает меня сумасшедшей и что мне нужно отпустить его галстук. Я говорю ему, что это скорее всего менингит, и вдруг все приходит в движение. Сестра говорит, что она не виновата, ей никто не сказал, и врач бросает на меня гневный взгляд. Я уже приготовилась кричать, но тут в конце коридора появляется мужчина. Он устраивает страшный скандал, кричит на сестер и вообще ведет себя так, будто он здесь хозяин, я думаю, что это и есть дежурный педиатр. Или хорошо одетый алкоголик.

Это педиатр, он смотрит на Чарли и начинает кричать еще громче. Мы переходим в отделение реанимации, и, как по волшебству, начинают появляться старшие медсестры в синей униформе, с разным оборудованием. Они не могут найти капельницу подходящей высоты, такой, как сказал педиатр, представившийся как мистер О’Брайан, так что мне приходится стоять и держать мешок жидкости над головой, как можно крепче сжимая его, пока мистер О’Брайан выкрикивает команды. У Чарли по всей груди и ногам распространяются ужасные красновато-фиолетовые размытые пятна, а все остальное тело бледно-серого цвета. Они разрезали и сняли с него пижаму, и он лежит голый на белой простыне, издает слабые стоны, но ничего членораздельного, даже когда они делают укол, шлепая его по попе. Все это так ужасно, что я едва могу дышать.

Различные медсестры все время пытаются заставить меня уйти в комнату для родственников, но я видела слишком много телевизионных передач, чтобы клюнуть на это: я знаю, что, если уйду туда, случится что-нибудь ужасное. Поэтому я отказываюсь и прошу сестру позвонить маме с папой, а сама не выпускаю руку Чарли из моей, чтобы он очнулся. Мистер О’Брайан уходит, но быстро возвращается и говорит, что вызвал бригаду специалистов из «Гайз Хоспитал» в Лондоне, потому что этот случай довольно редкий и требует консультации специалистов. Они скоро прибудут вертолетом.

Мы стоим и ждем в тишине. Теперь Чарли весь покрыт пятнами, по виду напоминающими синяки, как будто он стал участником какой-то ужасной аварии. Неожиданно распахиваются двери, и входит доктор самого маленького, какого я когда-либо видела, роста, в ярко-оранжевом летном костюме. За ним идут две медсестры, тоже в оранжевых костюмах, с бесчисленными оранжевыми нейлоновыми сумками в руках. Все сумки на липучках, так что, когда их начинают открывать, стоит характерный шум; медсестры начинают обмениваться иглами, лекарствами, заполнять бланки и задавать мне вопросы.