Услышав шаги, женщина обернулась. Я застыла, не зная, что сказать. И поняла, что она узнала меня, хоть лично мы с ней так и не познакомились. Она смотрела на меня пристально, и выражение скорби на ее лице медленно превратилось в отвращение.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она сердито.

Я молчала. Женщина интерпретировала это как ответ.

— Что, совесть замучила?!

Она была права — замучила.

— Пожалуйста, не кричите, — попросила я тихо. — Мне кажется, мы не в том месте…

— Уходи…

— Я прихожу сюда уже восемьлет, просто стараюсь не попадаться вам на глаза. Могу уйти, но потом снова приду, когда вас не будет.

Шумел ночной ветер.

— Зачем?

Каким же горьким было это «зачем»… «Зачем ты меня мучаешь одним своим видом?» — казалось, говорили ее глаза.

Влад, я тебя ненавижу!

— Потому что мне это нужно, — ответила я шепотом. — Вы ведь знаете, почему.

Знаете, что это я уговорила Матильду помириться с Владом?

— Знаю, — сказала понявшая все с полуслова женщина. А может, мне просто показалось.

Она отвернулась и присела на деревянную скамейку рядом с могилой.

Я присела рядом с женщиной, но настолько далеко от нее, насколько позволяла длина скамейки. Дерево промокло, мне было холодно на нем сидеть, но я не позволяла себе делать лишних движений.

Несколько минут мы сидели в тишине.

— Ей бы сегодня исполнилось двадцать два, — прошептала женщина, вытирая платком глаза.

Я взглянула на мраморное надгробие. Из округлой рамки в центре плиты на меня смотрела улыбающаяся девушка, которой не суждено было осознать, насколько очаровательной она была.

— Ты же знаешь, кто ее убил…

Я закрыла глаза и подставила лицо звездному небу.

— Да, знаю.

— А знаешь, как она умерла?

— Знаю.

— Ни черта ты не знаешь, дура.

Ее мать сказала это спокойно, кажется, даже не осознав, что в конце добавила оскорбление.

— Знаю, — возразила я. — Я несколько лет оплакиваю ее смерть.

— Правильно делаешь. — Она наклонилась и зажгла сначала одну (красную), затем вторую (желтую) лампадку и аккуратно поставила их рядом на могилу. Учитывая, что на улице было темно и холодно, этот свет был как нельзя кстати. — Она с ним поругалась тогда, и мне удалось уговорить ее не мириться с тем извергом, Владом. Если бы не ты, она бы понемногу свыклась с мыслью, что он ей не пара.

— Думаете, я этого не понимаю?

Она выпрямилась. Казалось, что женщина меня не видит и не слышит.

— Он убийца, — сказала она устало. — Он не только надругался над ней, он ее убил. Что, ты не знала?

— Что вы имеете в виду?!

Убитая горем мать засмеялась, и смех перешел в вой умирающего волка. Слышать это было по-настоящему страшно. Я была на кладбище ночью, в темноте, рядом с, похоже, сошедшей с ума женщиной.

— Мы… когда она вернулась оттуда, мы поехали в больницу. Сфотографировали побои и написали заявление. — Она сделала паузу, будто нуждалась в передышке. — На следующий день к нам пришел его отец. Деньги предлагал. Как думаешь, я согласилась взять деньги?

— Отказались, — ответила я шепотом, глядя себе под ноги.

— Отказались… Знаешь, я впервые видела ее такой. Матильда всегда была очень скромным ребенком. Мне приходилось постоянно напоминать ей: нужно уметь за себя постоять, не давай людям сесть тебе на шею. А она говорила, что понимает, а сама… — Мать издала полный боли крик. — Господи, как же больно! Что же он сделал!

Она отодвинулась от меня и несколько раз громко вдохнула-выдохнула, успокаиваясь.

— Но… но она очень хотела пойти в милицию, даже огласки не боялась. Она ненавидела этого Влада так сильно, что ей было все равно, что люди подумают. А потом…

— Что потом? — спросила я нетерпеливо. У меня было предчувствие, что сейчас все станет намного хуже, чем было до этого.

— Эта малолетняя сволочь приходила к нам.

— Что вы имеете в виду?!

Убитая горем мать засмеялась, и смех перешел в вой умирающего волка. Слышать это было по-настоящему страшно. Я была на кладбище ночью, в темноте, рядом с, похоже, сошедшей с ума женщиной.

— Мы… когда она вернулась оттуда, мы поехали в больницу. Сфотографировали побои и написали заявление. — Она сделала паузу, будто нуждалась в передышке. — На следующий день к нам пришел его отец. Деньги предлагал. Как думаешь, я согласилась взять деньги?

— Отказались, — ответила я шепотом, глядя себе под ноги.

— Отказались… Знаешь, я впервые видела ее такой. Матильда всегда была очень скромным ребенком. Мне приходилось постоянно напоминать ей: нужно уметь за себя постоять, не давай людям сесть тебе на шею. А она говорила, что понимает, а сама… — Мать издала полный боли крик. — Господи, как же больно! Что же он сделал!

Она отодвинулась от меня и несколько раз громко вдохнула-выдохнула, успокаиваясь.

— Но… но она очень хотела пойти в милицию, даже огласки не боялась. Она ненавидела этого Влада так сильно, что ей было все равно, что люди подумают. А потом…

— Что потом? — спросила я нетерпеливо. У меня было предчувствие, что сейчас все станет намного хуже, чем было до этого.

— Эта малолетняя сволочь приходила к нам.

— Кто, Влад?

— Кто ж еще? — огрызнулась она. — Зашел в наш дом, уселся посреди гостиной…

— Зачем он приходил?

— Чтобы угрожать, разве непонятно? Этот сосунок… Он сказал: возьмите деньги и забудьте обо всем. А иначе пожалеете.

Первой мыслью было: а действительно ли он решился бы прийти к людям, которым причинил такое горе, в одиночку, когда ему едва семнадцать стукнуло, и говорить такие вещи. Но вслед за вопросом пришел и ответ: еще как мог, он всегда был очень самостоятельным.

— Тогда Матильда вышла… она за дверью слушала наш разговор, как он требует, угрожает, и не утерпела — вышла к нему… а он ей… подмигнул… Господи, помоги! Эта мерзкая скотина ходит по земле, дышит, когда моя доченька задыхается там, под землей! Подмигнул! И говорил, что готов заплатить, чтобы мы забыли об этом… как он сам говорил, инциденте. Господи, я больше не могу!

Инцидент — любимое слово Влада, подумала я с содроганием. Впрочем, как и мое, ведь я многое у него переняла.

— Не могу больше, не могу, не могу… — шептала женщина, раскачиваясь на лавке.

— Разве у вас есть выбор? — сказала я, вглядываясь в портрет покойной. Перед глазами плясали черные пятна, в груди давило. — У вас две дочери, не забывайте о них.

— У меня их было три, и одну… он забрал… Это он ее убил! Она бы ни за что не покончила с собой! Она его наказать хотела, а не умирать! Он ее убил, ты понимаешь это или нет?! — Она повернулась ко мне. — После того, как мы его послали куда подальше, он начал делать такие вещи… такие вещи… страшные…

Я заставила себя сохранять спокойствие.

— Вы можете это доказать?

Она всхлипнула.

— Мы написали заявление. После этого Матильда почти не выходила из дома. Говорила, что ее за дверью кто-то ждет, постоянные шорохи слышала. Я, если честно, думала, что все это ее фантазии, последствия травмы. Она говорила, что он ее преследует, требует забрать заявление, подсылает каких-то людей. А потом…

Женщина заплакала с новой силой.

— Милая моя, доченька, прости, что не сумела тебя защитить! — Она наклонилась к могиле и начала обнимать надгробие. — Прости меня, прости…

Я сидела, будто оглушенная, продолжая пялиться на портрет. Из глаз текли слезы. Мой друг, мой Влад, что же ты натворил!


— Влад, хочешь расскажу историю?

— Только если быстро, у меня тренировка через полчаса.

— Хорошо, тогда слушай: я, когда в садик ходила… ты ведь помнишь, какое это время было: много серых зданий, все в лучших традициях постсоветского времени. Так вот, когда мы гуляли на улице и видели самолет, вся наша группа махала самолету руками, и мы даже старались подпрыгнуть как можно выше. Глупые, мы верили, что люди в самолете нас видят.

— Да, дети — они такие.

— Помню, однажды я глядела на этот самолет и думала: те, кто там, — они свободны, могут лететь куда угодно. А мы не свободны, у нас нет ни средств, ни документов, чтобы поехать в другую страну. Я маленькой была, а уже тогда это понимала.

— В этом самолете мог быть я — лететь куда-то.

— Обязательно было хвастаться?

— Согласен, это было лишнее.

— Но я не об этом сейчас, Влад, а о том, что самолеты — это часть свободы: ты садишься в одном месте, приземляешься в другом, и все. Представляешь, как просто!

— Возможно, когда ты станешь старше и окажешься достаточно сообразительной, самолеты станут твоей обыденностью.

— О, это было бы просто прекрасно.


— Мы сначала ее одну не оставляли, — прервал поток воспоминаний голос моей собеседницы. — У меня работа, нужно семью кормить, у К. и С. учеба. И вот однажды я пришла домой и увидела… в ванной… кровь. Матильда была мертва!

Всхлипывая, женщина открыла сумку и достала оттуда что-то, зажав в кулак.

— Он не просто ее убил. Он хотел, чтобы я знала, кто это сделал… как предупреждение. Вот…

Она разжала ладонь, и я увидела то ли платиновый, то ли серебренный браслет: тонкая цепочка с впаянным символом бесконечности.

— Что это? — спросила я, рассматривая браслет так, будто он сейчас превратится в змею и накинется на меня.

— Он ей это подарил, когда они встречались…

Я попыталась вспомнить, видела ли что-то подобное на Матильде. Нет, не видела или просто не обратила на это украшение внимания. Оно было очень миниатюрным и потерялось бы даже на запястье тонкокостной Матильды.