— Дорогая Каролина. Я только что беседовала с Его Святейшеством. Какой это приятный, понимающий человек. Сколько благородства в его лице и какая у него ангельская улыбка! Прикосновение его руки к моему плечу, когда я преклонила пред ним колени, вызвало чувство райского блаженства.

Я с трудом проглотила слова, вертевшиеся у меня на языке. Райское блаженство, несомненно! Жозефина ведь теперь считалась не грешной наложницей, а Его Святейшества любимой дочерью во Христе. Мне кажется, она догадалась, о чем я подумала, ибо слабая, притворная улыбка скользнула по ее лицу.

— Я ушла от Его Святейшества, — продолжала Жозефина ласково, — готовая обнять весь мир, в том числе и каждого члена семьи Бонапарта в отдельности.

Вскоре в комнату в сопровождении Мюрата вошел Наполеон. Я взглянула сперва на мужа, которому предстояло во время шествия к собору Парижской Богоматери нести корону императрицы. На нем был мундир из белого бархата, сверху белая бархатная накидка, расшитая золотыми пчелами. Мюрат никогда бы не выбрал для себя подобную одежду, но так распорядился Наполеон, и Изабэ, официальный придворный художник и человек отличного вкуса, не посмел ослушаться. Как мне стало известно позднее, Изабэ с мрачным видом выслушал требования Наполеона к собственному наряду: пурпурная бархатная туника, короткая испанская накидка, усыпанная неизбежными золотыми пчелами, шляпа без полей из черного бархата, декорированная восемью рядами бриллиантов и тремя белыми перьями с бриллиантами. (И повсюду эти золотые пчелы! Однажды я спросила Наполеона: «Почему пчелы?» И он пояснил: «Пчелы собирают пыльцу с цветов. Я тоже собрал ее всю с королевских лилий».) Невольно я подумала, без всякого уважения, что мой брат император скорее походил на тореадора, который случайно оказался в эпохе ренессанса. Пока я наблюдала, Наполеон решительно подошел к жене, в руках ее корона.

— Примерь, — скомандовал он.

Жозефине ужасно хотелось это сделать, но суеверие удержало ее.

— Это может принести несчастье, Ваше Величество.

— Ерунда! Примерь-ка!

— Если ты настаиваешь.

Наполеон возложил корону ей на голову, она сидела великолепно. Как же иначе! Придворный ювелир Фонсье заранее все тщательно измерил. По следующей команде Наполеона появился и сам Фонсье с поясом, сверкавшим россыпью розовых бриллиантов. Наполеон воровским движением — так мне подумалось, — выхватил его у ювелира и опоясал совсем не тонкую талию Жозефины.

— Теперь ожерелье!

Помощник Фонсье принес кожаный футляр. Наполеон открыл его, достал ожерелье и собственноручно застегнул на шее Жозефины. Некоторые бриллианты были очень крупными, таких мне еще никогда не доводилось видеть, о таких я даже не могла и мечтать. Я буквально разрывалась от зависти, но утешала себя воспоминаниями о своем новом столовом сервизе из массивного золота, более великолепном и дорогом, чем любой в Тюильри.

— А где же те, кому поручено нести шлейф? — спросил Наполеон.

Гортензия и Жюли выступили вперед, Элиза, Полина и я не двинулись с места. Две служанки Жозефины надели на аристократические, а теперь и императорские плечи предназначенную для коронации мантию и расправили длинный шлейф. Я заметила, что Жозефина пошатнулась под тяжестью мантии.

— Все, кому положено нести шлейф, — сюда! — приказал Наполеон нетерпеливо.

— Постойте! — сказала я, стараясь не терять самообладания. — Я протестую самым решительным образом против унижения, которому вы, Ваше Величество, подвергаете нас.

Наполеон окинул меня ледяным взглядом.

— Принцесса по рождению, — проговорил он с сарказмом, — никогда бы не повела себя так, как вы. Она…

— Совершенно справедливо, — осмелилась вмешаться Жозефина. — Принцесса по рождению восприняла бы свой долг — хотя, быть может, и неохотно — как что-то само собой разумеющееся, как почетную обязанность.

Мерзкая Жозефина приподняла голову и сделала вид, что принюхивается.

— Мне кажется, сегодня здесь определенно пахнет чем-то вульгарным.

«Ну, это уж слишком, — подумалось мне. — По сути, она осудила действия самого новоиспеченного императора». И я с надеждой посмотрела на Наполеона, но он лишь рассмеялся.

— Можно только уповать на то, — заметил он сухо, — что этот запах исчезнет через одно или два поколения. Пока же…

— Я лично, Ваше Величество, — проговорила задумчиво Жозефина, — предпочла бы доверить мой шлейф людям из парижских предместий. Например, женам рыботорговцев. Тогда я была бы совершенно уверена, что они выполнят свои обязанности как следует.

Наполеон склонил голову, в глазах озорные огоньки.

— Пусть будет так. Жены рыбаков с Корсики к вашим услугам, Ваше Величество.

— Нести шлейф — это одно, — заявила Полина, — держать его — совсем другое. Мы все готовы держать шлейф на завтрашней церемонии коронации.

— Не вижу разницы, — сказал ничего не подозревающий Наполеон.

— А как быть с нашими собственными шлейфами, — спросила Полина. — Как мы сможем справиться с ними, если будем держать шлейф императрицы?

— Действительно важный вопрос, — насмешливо заметил Наполеон. — Ладно, ваши бесценные шлейфы понесут служители императорского двора. А теперь, ради Бога, давайте приступим к репетиции.

И мы приступили. Фактически мы не несли, а просто держали шлейф, вместе с тем мы были полны решимости, как уже сказала Полина, в день коронации лишь для видимости его поддерживать и заставить Жозефину почувствовать в полной мере всю тяжесть мантии. Все это было, признаться, мелко и мелочно, но уже одна мысль о предстоящем удовольствии наполняла наши сердца злобным ликованием.

В одиннадцать часов утра Наполеон подсадил Жозефину в новую императорскую карету. На ее крыше четыре золотых орла поддерживали крыльями массивную золотую корону. Несмотря на зимний день ярко сияло солнце. Я никогда не забуду, как сверкали доспехи и плащи десяти тысяч кирасир. Во главе процессии ехали римский папа и его свита. Карету Его Святейшества, сплошь украшенную папскими эмблемами, тянули восемь благородных серых в яблоках лошадей. Впереди на муле ехал папский камерарий, скромного вида малый, с грубо обтесанным деревянным крестом в руках. Некоторые из зрителей, ярые республиканцы и не католики, насмехались и выкрикивали грубые ругательства, но никогда со времен Цезаря, как заметил Наполеон позднее, мир не видел столь великолепного спектакля с необходимой примесью благочестия.

Потребовался почти час, чтобы императорская карета доехала до собора Парижской Богоматери. Наполеон и Жозефина вышли и остановились, поджидая, когда служители приведут в порядок их пышные мантии. Довольно короткая у Наполеона, она тем не менее была такая тяжелая, что потребовалось четверо крепких мужчин, чтобы ее поддерживать. Я с другими принцессами заняла свое место, и мы держали шлейф Ее Величества, пока не натягивая его.

Вскоре появился кардинал-архиепископ, который приветствовал императора и императрицу, окропил их святой водой, от которой Жозефина почему-то начала чихать, и сопроводил их к отдельно стоявшим тронам. Поднявшийся со своего кресла папа пропел «Veni Creator» на удивление звучным и приятным голосом. Наполеон и Жозефина поднялись к своим тронам и уселись. Бедная Жозефина вновь чихнула и приложила платок к нарумяненным щекам, на которых святая вода оставила полосы.

Я оглядела собор, От церковных дверей и до хоров плотной стеной стояли армейские и флотские офицеры, сенаторы, судьи и гражданские члены императорского двора, Все толкались и пихались, словом, вели себя так, как на какой-нибудь сельской ярмарке. Я взглянула на Наполеона. Он подал едва заметный сигнал, и трехчасовая церемония начала свое размеренное движение. В то время я не жаловалась на мочевой пузырь, однако к концу торжества было заметно, что многие присутствовавшие испытывают сильное неудобство.

После присяги, помазания, благословения и вручения символов власти наступил решающий момент — коронация. Наполеон вскочил и приблизился к алтарю. Здесь он выхватил у папы корону и, как условились, сам возложил ее себе на голову. Через несколько секунд он уже спешил от алтаря с короной Жозефины в руках. Она встала на колени и стояла неподвижно (к счастью, не чихая, хотя в соборе было довольно холодно), пока Наполеон короновал.

Затем он ласково поднял Жозефину и отдал короткий приказ. Послушно мы, пять императорских принцесс, заняли свои места и подняли шлейф императрицы. Затем Наполеон и Жозефина стали подниматься по ступенькам к главному трону. Когда они достигли пятой ступени, я вопросительно взглянула на Полину, та кивнула коротко головой и отпустила шлейф. Я проделала то же самое, Элиза и Жюли быстро повторили наш маневр. Лишь одна Гортензия сохранила верность новой императрице. Жозефина на мгновение потеряла равновесие — я очень надеялась, что она упадет, — потом огромным усилием воли заставила себя продолжить восхождение, поддерживаемая только дочерью. Позднее она сказала Фуше, что после благословения Его Святейшества она могла бы удержать на своих хрупких царственных плечах даже Альпийские горы. Она оставила нас в дураках, наказание Наполеона не последовало ни до, ни после.

Больше рассказывать, по существу, не о чем. К концу церемонии Жозефина с жалостью смотрела на нас сверху, потом широко улыбнулась папе, который, поцеловав Наполеона в щеку, пропел «Vivat Imperator in aeternum».

И вот вперед выбежал герольд и прокричал: «Славнейший и августейший император Наполеон, император Франции, освящен и возведен на престол!» На этом все завершилось. Как прошептал Наполеон, толкнув Жозефину в бок скипетром: «Все наконец-то!» Но одновременно его переполняла гордость за свой клан, и он сказал Жозефу, подошедшему первым поздравить его:

— Если бы отец мог нас видеть сейчас!

На следующий день, уже, так сказать, постфактум, стали известны Наполеону и всей нации результаты плебисцита. Народ проголосовал за наследственную монархию. За нее высказались четыре миллиона человек, только три тысячи осмелились голосовать против. Ну а как остальные? Люди, которые не сказали ни «да», ни «нет»? Население Франции в то время насчитывало свыше тридцати миллионов человек. Правда, значения это уже не имело. Наполеон прочно утвердился на троне. Больше никаких плебисцитов. Да здравствует император Наполеон!