Беседа, дошедшая до нас через третьи руки, протекала примерно так:

— Правда ли все то, что стало известно? — спросил Капрара. — Не сплетни ли это, распространяемые врагами Вашего Величества?

— Все правда, — ответила Жозефина, печально склонив голову. — Если бы никто не рассказал об этом Его Святейшеству, я была бы вынуждена признаться сама. Именно поэтому меня так страшила коронация. Разве могла я, скрывая свой грех, преклонить колени перед алтарем Богоматери и принять о Его Святейшества великое благословение — тройное помазание.

— Действительно не смогли бы, Ваше Величество.

Но Жозефина быстро перешла от самобичевания к защите.

— Но разве я или император виноваты? Мы поженились после падения Робеспьера, однако и тогда еще были запрещены даже подобные религиозные обряды.

— Вы, Ваше Величество, удивляете меня, — нахмурился Капрара. — Император восстановил религию во Франции. А после подписания конкордата ему следовало первым делом настоять на освящении вашего брака перед алтарем.

— Бедный Бонапарт, — вздохнула находчивая Жозефина, — причиной досадного упущения явилось присущее ему чувство гордости. Но, может быть, я не права. Временами — хотите верьте, хотите нет — он бывает очень робким.

Воцарилось молчание. Жозефина, безусловно, разрыдалась, как всегда, очень грациозно. Достав носовой платок, она изящно стала прикладывать его к глазам. Сильно растроганный Капрара пробормотал, что Ее Величество, должно быть, самое несчастное создание.

— Я действительно очень несчастна, — всхлипывала горестно Жозефина.

В этот момент дверь с треском распахнулась и в комнату влетел Наполеон, весь клокочущий от ярости.

— Я только что от папы, — заявил он, даже не пытаясь скрыть свой гнев. — Если бы Жозеф не был моим братом, я с радостью свернул бы ему шею.

— К сожалению, он твой брат, — проговорила Жозефина тихо, с печальной улыбкой. — Ты знаешь, конечно, почему Жозеф так поступил. Он хочет помешать мне занять на коронации место, которое принадлежит мне по праву. Они все этого желают.

— Вне всякого сомнения! Но сейчас не это главная проблема. Папа уже собирается вернуться в Рим. И он не только сам отказывается совершить обряд помазания, но запретил и своим епископам делать это вместо него.

— Какой ужас, — простонала Жозефина и снова зарыдала.

— Коронация по существу — церковный обряд. Без папы или епископа она превратится в фарс, который заставит весь мир хохотать надо мной.

— Ваше Величество, какое ужасное положение!

Капрара откашлялся и заговорил о том, что намеревалась — в этом я уверена, — сказать сама Жозефина.

— Ваше Величество, — заявил он, — вне всякого сомнения, Его Святейшество останется во Франции на церемонию коронования, если Ваше Величество согласится на весьма простое и совершенно достойное решение неожиданно возникшей злополучной проблемы.

Наполеон уставился на этого напыщенного кардинала, с притворной любезностью пытающегося подсказать спасительный выход.

— Да, да; знаю. Запоздалое бракосочетание перед алтарем… Вы ведь с удовольствием, мадам, не так ли?! — прокричал Наполеон, обращаясь к Жозефина.

— Что такого страшного в церковном браке, даже запоздалом? — спросила Жозефина вся в слезах.

— Церковный обряд меня нисколько не пугает, — ответил Наполеон сердито. — Меня возмущает сама попытка шантажа.

— Жозеф вовсе не намеревался шантажировать тебя. Он только хотел унизить меня.

— Подозреваю, мадам, что вы полны решимости бороться.

— Тебе нужно несколько дней хорошенько подумать, — слабо улыбнулась Жозефина. — Возможно, найдется какой-нибудь компромисс.

— Никакой компромисс невозможен. Дата коронации уже официально объявлена, и ее нельзя изменить. Вспомни, в этот день отмечается важная годовщина.

— Тогда ты должен решать немедленно, — вздохнула Жозефина.

Могу себе представить, что пришлось в этот момент пережить Наполеону. Если он откажется от религиозного аспекта обряда коронации и ограничится гражданской церемонией, весь римско-католический мир заподозрит — и вполне справедливо, — что он попытался обвести папу Пия VII вокруг пальца. И еще хуже: весь мир будет хохотать над ним. И это при всем тщеславии и самолюбии моего могущественного брата. Жозефина наблюдала за ним и ждала, чем кончится запутанная ситуация.

— Ладно, — выдавил из себя Наполеон. — Я согласен на церковное бракосочетание, но оно должно быть совершено тайно.

Кардинал Капрара поклонился и ушел.

За два дня до коронации дядя Феш обвенчал Наполеона и Жозефину. Церемония состоялась в церкви Тюильрийского дворца в присутствии только двух свидетелей: маршала Бертье и министра иностранных дел Талейрана. Дядя Феш, а также двое свидетелей поклялись хранить все в тайне, но едва ли можно было что-то утаить от вездесущего Фуше. Наслаждаясь моим замешательством, он сообщил мне эту новость за час до церемонии.

— Итак, императрица не промахнулась в своих расчетах, — усмехнулся Фуше.

— Не промахнулась в своих расчетах?

— Ведь это она, моя, дорогая принцесса, поручила мне подбросить столь важную мысль семейству Бонапартов. Всегда готовый к услугам, я охотно выполнил данное поручение.

— Какой вы все-таки подлец, Фуше!

Но тот остался невозмутим.

— Как последнее средство, императрица сама отправилась бы к Его Святейшеству. Ей было особенно приятно для достижения собственных целей использовать именно Бонапартов и в довершение поставить их в положение виноватых.

— Не сомневаюсь!

— Давайте не будем ссориться, принцесса, — предложил Фуше. — Возможно, когда-нибудь я смогу оказать вам и принцу Иоахиму добрую услугу.

— Что вы подразумеваете под доброй услугой? — спросила я.

— Будет зависеть от того, — пожал он плечами, — в какую сторону со временем подует ветер.

Фуше повернулся, собираясь уйти, потом оглянулся с лукавой улыбкой.

— Между прочим, император все еще не остыл. Уже перед самым венчанием, колеблясь, он заявил императрице, что его принудили сделать ошибочный шаг и что в один прекрасный день кто-то дорого за это заплатит. Признайтесь, ведь любопытно посмотреть, что произойдет?

Интересно, не намеревался ли Наполеон выместить свою злобу на бедном Жозефе? Но ничего подобного не случилось, по крайней мере не сразу. За день до коронации он объявил об изменениях в порядке преемственности. За его собственными наследниками мужского пола следовали сыновья — сперва Жозефа, потом — Луи. Сами же они были исключены из категории возможных претендентов. Именно тогда я вернулась к когда-то отброшенной идее: постараться как можно скорее доказать, что Наполеон вполне способен иметь собственных детей. Моя решимость в тот же день получила дополнительный импульс, когда я после полудня застала Наполеона играющим со старшим сыном Луи и Гортензии. Он целовал и ласкал ребенка и не переставал дурачиться.

— А как же Ахилл? — спросила я взволнованно.

— Ахилл? — непонимающе взглянул на меня Наполеон. — Ах да… Ахилл. Он подает надежды, но лишь в одном. Из него, как предсказывает императрица, выйдет хороший солдат, под стать его отцу. И только, Каролина.

После этого моя затея не просто укрепилась, она превратилась в навязчивую идею.

А теперь все же о церемонии коронации.

Накануне по приказу Наполеона состоялась генеральная репетиция. Следуя в апартаменты Жозефины, я везде видела следы волнения, охватившего Тюильри. И хотя происходящее немного напоминало спектакль, было весело и красочно: повсюду императорские солдаты в многоцветных формах, богато украшенных золотыми галунами, лакеи в расшитых серебряными нитями ливреях, многочисленные представители папской свиты в черных и пурпурных сутанах. На этом фоне буднично выглядели только простые саржевые одежды монахов-капуцинов.

Когда я вошла в апартаменты Ее Императорского Величества, там уже собрались императорские принцессы. На нас белые платья с золотой вышивкой и круглым плетеным воротником времен Марии Стюарт, длинные придворные мантии. Жюли, не желавшая неприятности, мирно беседовала с Гортензией, которая наверняка не сделает ничего такого, что могло бы огорчить ее мамочку. Элиза, Полина и я заверили друг друга, что никакие силы не заставят нас нести шлейф императрицы ни на репетиции, ни во время коронации. Полина вела себя сдержаннее, чем Элиза, а я была вялой и апатичной, жаловалась на римский климат, часто со слезами говорила о недавно умершем сыне, который все-таки прожил дольше, чем мы все ожидали.

— Тебе уже удалось создать свой двор? — спросила меня Полина.

Я с важным видом кивнула. Наполеон распорядился, чтобы для поддержания императорского достоинства принцессы организовали себе дворы. Мой включал придворную даму, нескольких фрейлин, гофмейстера, раздатчика милостыни, двух капелланов, личного секретаря, трех чтецов книг (на тот случай, если я буду не в состоянии это делать сама!), врача и целую кучу конюших. Одну из чтиц, прелестную девушку, несомненно еще невинную (по внешности судить трудно, но она поклялась, что еще девственница), я отобрала для Наполеона.

— Мой двор мало чем отличается от твоего, — ответила Элиза, выслушав меня, — но я все же нахожу его обременительным и довольно претенциозным.

В этот момент в комнату вошла Жозефина, сопровождаемая четырьмя фрейлинами. За ними две служанки бережно несли приготовленную доля коронации мантию императрицы. Она была изготовлена из красного бархата, оторочена горностаем и обильно украшена золотой вышивкой. По красному бархату были рассыпаны золотые пчелы, заменившие королевские лилии. Придворные дамы красовались в платьях — изобретение Жозефины — а ля Екатерина де Медичи с высокими стоячими воротниками. На самой Жозефине было белое атласное платье, богато расшитое золотыми и серебряными нитями, на первый взгляд очень простого покроя, но, нужно признать, действительно царственное. Она посмотрела на меня и радостно вздохнула.