— Но тамошний невозможный климат! — пришла в ужас Полина. — Он убьет меня.

— Ты хочешь сказать, — произнес Наполеон ледяным тоном, — что тебе будет недоставать тех необузданных оргий, которыми ты увлечена в Париже. Сан-Доминго, возможно, испортит твой цвет лица, но в целом перемена пойдет тебе только на пользу. В нравственном отношении. К сказанному мне больше нечего добавить.

Наступила неловкая тишина — неловкая для всех, кроме Жозефины. Она приветливо улыбнулась, и мне было нетрудно угадать ее мысли. Люсьен пребывал в немилости и, вероятно, эта немилость еще усугубится. Полине, которая доставила ей больше хлопот, чем любой из нас, предстояло отправиться в далекую французскую колонию Сан-Доминго. Таким образом, семейная война склонялась в ее, а не нашу пользу. Жозеф откашлялся и, прервав молчание, сказал:

— Наполеон, переговоры с Его Святейшеством папой…

— Здесь столовая, а не зал заседаний сената, — прервал его Наполеон.

Жозеф, который вел с Ватиканом какие-то переговоры, послушно умолк. Вновь наступила тревожная тишина, которую в конце концов нарушила неугомонная Жозефина. С простодушной улыбкой она медоточивым голосом что-то сказала моему брату Луи. Я точно не помню ее слов, и что он ей в обычной грубой форме ответил, но она была такой обворожительной, что у меня сразу же возникли подозрения. Какую пакость она замыслила? Быть может, назначение Луи на некую должность в какой-нибудь далекой стране? Устранение с поля семейной битвы еще одного враждебно настроенного Бонапарта? Не дожидаясь последнего блюда, Наполеон внезапно поднялся.

— Это самая унылая семейная вечеринка из всех, на которых я присутствовал, — заявил он и добавил, взглянув на меня с улыбкой: — Мне необходимо поговорить кое о чем более радостном. Пойдем в мой кабинет, Каролина. Расскажешь, как ты развлекалась в Италии.

Уютно устроившись в кабинете Наполеона, я начала непринужденно болтать о светской жизни во Флоренции и Милане, особо выделяя тот факт, что аристократы обоих итальянских городов оказывали мне, как сестре Наполеона, повышенное внимание, лебезили передо мной и всячески льстили.

— Тебе не пришлось столкнуться с неприязненным отношением?

— С открытым и явным — нет.

— Неприязнь существует, хотя хорошо и замаскированная. Оккупационные войска никогда не пользовались любовью…

Было заметно, что его мысли блуждали где-то далеко. Внезапно он встал и начал беспокойно взад и вперед шагать по кабинету. Задумчиво улыбаясь, он наконец остановился передо мной.

— Ты ничего не добилась у Жозефины сегодня днем?

— Абсолютно ничего, — призналась я, удивившись. — Она рассказала тебе о моем визите?

— Да, рассказала обо всем.

— Выходит, она больше не желает заботиться о моих интересах в лице Ахилла?

— Выходит, что так.

— А как обстоит дело с Жозефом? В последнем письме она была обеспокоена объединенными усилиями семьи. Теперь ей, как будто все равно. Все-таки, что она замышляет? Есть ли у тебя хоть какое-нибудь представление, Наполеон?

— Абсолютно никакого, — рассмеялся он добродушно. — Самое волнующее качество Жозефины — ее способность внезапно ошеломить. Я с нетерпением ожидаю сюрприза, который она приготовила для меня, а может быть, и для всех нас.

— Наполеон, — сказала я, набравшись смелости, — этот больной вопрос с объявлением твоего преемника…

— Больной вопрос? — передразнил он.

— Наполеон, прошу тебя!

— Я еще не принял окончательного решения, — заявил Наполеон уже серьезно. — Мне нужно укрепить собственную позицию главы государства, сделать ее надежной и устойчивой. Мне, обычно человеку нетерпеливому, приходится вооружиться терпением и ждать подходящего момента. Все вы также должны набраться терпения.

Сюрприз вероломной Жозефины не заставил себя долго ждать. Впервые я услышала о хитром и жестоком плане Жозефины. От Гортензии, которая однажды ко мне пришла страшно расстроенная. К тому времени ей уже исполнилось девятнадцать лет. Она не рыдала, как ее восхитительная мамочка в подобных случаях, но написанное на ее лице страдание трогало сильнее любых слез, настоящих или притворных.

— Каролина, — проговорила она, запинаясь, — я не хочу выходить замуж за вашего брата Луи.

— Луи? — переспросила я, совершенно сбитая с толку. — Разве есть причина, которая могла бы вас заставить?

— Этого хочет моя мать, и первый консул с ней согласен.

Так вот в чем дело! Вот почему Жозефина последнее время была необычайно ласкова с Луи.

— Началось с того, — продолжила Гортензия с трудом, — что мать убедила первого консула назначить Луи своим преемником. Это пока тайна. Даже Луи ничего не знает, но, будучи в отчаянном положении, я раскрываю вам секрет в надежде на вашу помощь!

План Жозефины был чрезвычайно прост, и раскусить его не составляло большого труда. Если дочь выйдет замуж за наследника Наполеона, положение самой Жозефины станет намного прочнее, а особенно после того, как Гортензия родит сына. Невзирая на семейную войну, она была готова, не колеблясь, пожертвовать родной дочерью ради достижения собственных эгоистических целей.

— Вы разговаривали с Луи? — спросила я. — Вам известно, как он относится к предполагаемому браку?

— Луи так же, как и я, против брака, но мы оба в отчаянии и боимся, что в конце концов нам придется подчиниться. Можете ли вы нам помочь, Каролина?

— Сомневаюсь, — ответила я, трезво оценивая шансы, — но я, безусловно, попытаюсь. Сперва поговорю с Луи.

Но это стало возможным только спустя два дня. Дело в том, что Луи бежал из Парижа с любимой девушкой, но Наполеон, узнав об этом, распорядился вернуть их до того, как они успеют тайно обвенчаться. Когда я наконец встретилась с ним, он был угрюм, но уже не казался строптивым.

— Невозможно, — сказал он, — противиться воле Наполеона вечно.

— Можно, если ты станешь смело отстаивать свое мнение, как это всегда делала я…

— Бесполезно…

Луи, конечно, имел волю, но был уступчив, когда приходилось сталкиваться с Наполеоном, который относился к нему с особой любовью. Возвращаясь из отпуска с Корсики, Наполеон захватил Луи — двенадцатилетнего мальчика — с собой во Францию и привез в Оксонн, где тогда стояла его воинская часть. На свое скудное офицерское жалованье Наполеон поддерживал брата и заботился о его воспитании. Жили они, бедствуя, в маленькой коморке и спали вместе на старом матрасе, брошенном прямо на пол. Наполеон сам варил пищу, правда, чаще им приходилось довольствоваться одним хлебом. С восхождением Наполеона к вершине славы Луи тоже преуспел и был уже полковником пятого драгунского полка, вовсе не обремененным обязанностями, и располагал достаточными денежными средствами.

— Луи, — однажды сказал мне Наполеон, — обладает всеми достоинствами своих братьев и не имеет их недостатков.

Так или иначе, я допустила серьезную ошибку, не подумав о том, что Наполеон может при содействии Жозефины или по собственной инициативе назвать своим преемником именно Луи.

— Луи, — убеждала я настойчиво, — ты вполне в состоянии выстоять против Наполеона, если по-настоящему захочешь, ведь ты его любимый брат.

Он задумчиво сдвинул брови.

— А хочу ли я по-настоящему?

— В данном случае вне всякого сомнения!

Луи, молча пожал плечами, заставив меня недоумевать по поводу его нерешительности. Он был и моим любимым братом в той мере, в какой соответственные интересы позволяли оказывать кому-то бескорыстное предпочтение, и самым красивым из мужчин Бонапартов. Его нос был, пожалуй, немного длинный, а изогнутые губы подобные луку Купидона, немного толстоваты, но что-то было в его глазах и широкоскулом лице, что непременно заставило бы забиться от волнения мое сердце, не будь я его сестрой.

— Гортензия несовершеннолетняя, — напомнила я, — и ее могут насильно выдать замуж. Но ты уже взрослый мужчина и в состоянии не подчиниться.

— Каролина, ты можешь хранить тайну? — с лукавым выражением спросил Луи.

— При необходимости непременно.

— Наполеон предложил мне сделку. Он готов объявить меня своим наследником при условии, что я женюсь на Гортензии.

— Тебя это соблазняет? — спросила я тихо.

Взор у Луи затуманился.

— Если бы только Гортензия не носила фамилию Богарнэ.

Поняв, что разговор с Луи бессмыслен, я стала размышлять о других возможных шагах. Идти к Наполеону бесполезно: он уже окончательно определился и лишь обвинит меня — и совершенно справедливо — в эгоистических помыслах. В конце концов я решила поговорить с Жозефиной и постараться воздействовать на лучшие стороны ее души, заставить почувствовать угрызения совести. Как последнее средство я намеревалась обвинить Жозефину в жестоком, бессердечном отношении к собственной дочери. Днем в три часа я прибыла в Тюильри и прождала еще битый час, прежде чем меня соизволили допустить к августейшему лику Жозефины, которая приняла меня, лежа на софе в будуаре, бледная и томная.

— Дорогая Каролина, — воскликнула она, — мне показалось, они доложили о какой-то мадам Марат. Иначе я не стала вас держать так долго в приемной.

— Конечно, не стали бы, — подтвердила я, не сомневаясь, что она лжет.

— Марат, Марат, — повторила она, как бы вспоминая. — Знакомое имя. — Единственный известный мне Марат умер в ванной во время революции. — От разрыва сердца или просто утонул?

— Не то и не другое, — ответила я, почти теряя терпение из-за попыток увести разговор в сторону. — Его убила некая Шарлотта Корде, зарезала кухонным ножом.

— Кухонным ножом. Как ужасно неромантично!

— Жозефина, — сказала я твердо, — я хочу поговорить с вами о Гортензии. Я…

— О, я знаю, Каролина, зачем вы пришли.

— В самом деле?

— Упрекайте меня, если считаете нужным, — слегка улыбнулась она, — но сперва скажите, как бы вы поступили на моем месте.