Те, кто был этой истории, дружно рассмеялись, девицы же улыбнулись над краснеющим Павлишиным, остальные наперебой потребовали Петра поведать этот анекдот.

— Не будем о том! — резко прервала Анна брата, уже начавшего рассказ, видя, как не по себе от того Павлу Родионовичу. — Лучше скажите, кто кем в это году рядиться будет завтра.

Снова шум и гвалт голосов, пожилые качают головами, все же улыбаясь восторгу молодых, а те делятся идеями, какие костюмы можно использовать в этой затее. После чая поднялись для того в мезонин, где в одной из душных комнат стояли сундуки со всяким скарбом, а также хранили декорации и костюмы дворового театра. Тут же хранили и платья для маскарада, которые стали доставать лакеи. Петр решил быть Арлекином, забрав себе яркий камзол этого персонажа, треуголку с бубенчиками и черную полумаску с длинным клювом. Павлишину он тут же предложил быть Пьеро, доставая из сундука белый камзол и черную шапочку без полей.

— Намажем лицо вам густо пудрой, нарисуем вам краской нужные черты и все, Павел Родионович! — убеждал он того горячо. — Мне же нужен Пьеро. И Коломбина!

Но Павел Родионович отказывался, он желал быть в эти дни святочные гусаром и только. Коломбиной вызвалась быть Полин, тут же с восторгом схватила платье. Катиш решила стать Психеей, выбрав полупрозрачный хитон и венок из искусственных цветов.

Скучно, пожала плечами Анна. Их petite cousine была Психеей и на прошлые Святки. Сама же она в прошлом году была арапом, густо вымазав лицо сажей, намотав белое полотно простыни вокруг платья и скрыв волосы под чалмой. Она до сих пор помнит удивленные глаза графини, которая первой из всех соседей, которых объехали в тот день, угадала в «арапе» Аннет.

— Коломбина у нас Полин, — Петр оглядел сундуки, а потом взглянул на притихшую Аннет. — Может, станешь Фантеской[56]?

— Нет, я не буду Фантеской, — отказалась Анна. — Да и ты не Арлекин, mon cher, а скорее, Джандуя [57]. Хочу иного… хочу… хочу быть… Постой-ка, любезный, это что это? — остановила она лакея, что открыл один из дальних сундуков и доставал из него голубое платье екатерининской эпохи с изумительной вышивкой по подолу на обручах, с трудом управляясь с широкими юбками. Петр перешагнул через сундуки и разбросанные костюмы к лакею, оглядел платье, а потом подмигнул сестре:

— Да твоя маска все наши маски за пояс заткнет, ma chere. Только не позволят тебе. Мадам Элиза даже из дома не выпустит в этом шелке.

Анна поняла, о чем тот речь ведет, когда лакей поднес платье ближе. Глубокий вырез платья скорее открывал, чем скрывал обладательницу этого наряда. Узкий корсет выгодно подчеркивал тонкий стан в отличие от свободных силуэтов современной моды. Такие уже узкие рукава длиной до локтя, украшенные ворохом серых от пыли кружев, схожие с теми, что украшали подол платья.

— Почистить к полудню следующему! — она отдала приказ лакею и развернулась к выходу из душной кладовой. Петр подал ей руку, помогая спустится в салон, где уже ожидали молодежь после выбора костюмов и масок.

— Ну, моя душа, — обратился к Анне отец, едва отвлекаясь от шахматной доски, на которой он вел партию с уездным судьей, гостившим на Рождество. — Выбрала ли ты себе маску?

— Выбрала, папенька, — Анна подошла к Михаилу Львовичу, взяла его руку в свои пальчики, погладила ладонь ласково. — Самую красивую маску. Вы позволите?

— Для тебя все, что угодно, ma chere, — рассеянно ответил отец, целуя дочь в макушку. — Пойди, у мадам еще спроси. Коли все в приличиях, отчего не позволить? А ты кем рядишься, Петр Михайлович?

— Я, папа, Арлекином буду, — Петр подмигнул своей Коломбине, что тут же потупила взгляд. — А Коломбиной — Полин наша.

— А отчего ты не Джандуи? — спросил Михаил Львович, и Анна впервые за весь день рассмеялась от души тихонько, а потом легко сжала плечо брата, поморщившегося от подобного сравнения.

Мадам Элиза, разумеется, была против выбранного платья. Увидев, вырез она и вовсе лишилась дара речи на пару минут, только сверкала яростно глазами на девиц, что сели чинно на постель перед ней рядышком друг с другом.

— O mon Dieu! Ну, отчего бы не быть богинями, пастушками или другими благонравными девицами? — горячилась она. — Отчего бы не ими? Почему одна желает для себя наряд soubrette [58], а другая наряд… наряд… иной маски! Вон Катиш — премилая Психея. Отчего?

— О ma chere madam, — нежно проговорила Аннет, обнимая мадам Элизу. — Не горячитесь так, не надобно. Это всего лишь маски и только. Посудите сами, ну кем еще рядится? Полин встанет в пару к Арлекину, тут без Коломбины никуда. А я бы дамой желала быть… да только это единственный наряд той эпохи, что починки серьезной не требует. Не поспеют никак к завтрашнему дню с тем. Но если он вам так не по нраву, мадам, то я готова снова быть арапом, как прошлого года…

— Pour cela non![59] Non, Annett! Не арап! — вскричала мадам Элиза и рассмеялась вслед за девушками, вспоминая, как надолго потеряла в прошлые Святки дар речи, увидев, в какой маске она повезет Анну в визиты. Платье еще раз было осмотрено со всех сторон цепким взглядом мадам Элизы и был выдан вердикт — накинуть на плечи и груди широкий эшарп, а еще лучше надеть под платье тонкую сорочку с высоким воротом. А Коломбине к ее платью была выдана кружевная косынка прикрыть круглый вырез.

Анна долго стояла перед зеркалом, когда Глаша завязала шнуровку платья, когда помогла ей натянуть белый парик с искусственными цветами и россыпью жемчуга в локонах, уложенных в высокую прическу. Платье было таким узким, что сорочка под ним топорщилась некрасиво, ложилась складками, да и самой Анне тогда казалось, что ворот душит ее. «Ну, мадам уже выбрала простыню, в которую завернет тебя?», всплыли в голове ироничные слова Петра. И Анна переменила тут же решение под возглас Глаши, что та не сумела сдержать.

Ныне платье сидело как влитое, обтягивая тонкий стан, как перчатка, поднимая вверх грудь, привлекательно округляя ее. Низкий вырез обнажал не только грудь и плечи, но и часть спины — неприятно холодило между лопаток. Или это был страх? О Господи, как она может…?! Даже газовый эшарп, наброшенный на обнаженную кожу не скрывал, а наоборот, казалось, давал некий намек, будоражил воображение.

Анна подала знак, и Глаша помогла ей надеть белую маску в тон парику и кружевам на платье, а потом поднесла плащ — Анне повезло, что мадам Элиза отвлеклась на грим ряженых, и ныне была столь занята, предоставив девушке скрыть свое своеволие под широкими полами плаща.

— О! — позади неслышно возник Арлекин в черной маске, скрывающей верхнюю половину лица. — Я просто не нахожу слов, ma chere. Я ожидал… но это… это огненный шквал из всех орудий по позициям кавалергарда!

— Или наоборот, первая ступень к моему поражению, — ответила Анна. Петр взял из рук подошедшей Глаши плащ и бережно опустил его на плечи сестры, помог накинуть капюшон на голову, аккуратно поправляя тот, чтобы не сбить парик.

— Ты не можешь знать défaite [60], - прошептал он, поднося ее ладонь к губам. — Только не ты. Так и знай!

Анна так и твердила себе все время, что они заезжали к соседям, но сил ей это не придавало. Она ясно вдруг увидела в зеркале, что это вовсе не она, не может быть она такой — высокомерной, горделивой, привлекательно-опасной. Оттого и была странно тиха и молчалива, предоставляя Арлекину и компании развлекать хозяев домов, куда они приезжали, без ее участия, просить угощения и шутить, демонстрировать свои маски.

Быть может, потому никто так и не сумел угадать Анну среди масок. Все, без исключения, указывали на Коломбину, что на удивление Анны, ныне была под стать веселому Арлекину, которого разгадывали самым первым. Это забавляло маски, все громко кричали тут же: «Vous non y êtes!» [61], подставляя мешочки для выкупа очередной попытки угадывать. Хозяева удивленно вскидывали брови и покорно клали в мешочек либо сладости, либо рубль серебром, зная, что эти деньги потом передадут в Благотворительное общество уезда. И Анна грустно улыбалась, ощущая легкое недовольство этим бесплодным попыткам.

Напоследок в тот день оставили усадьбу в Святогорском. Этого визита Анна ждала с каким-то странным смятением в душе. Она даже хотела остановить поезд из саней, в котором шумно ехали маски, развернуть их к имению Шепелевых, прекратить этот балаган, который начал раздражать ее. Но головные сани, с ряженым в медведя холопом, уже въехали в липовую аллею, что вела к дому, а значит, там уже знали о приближении ряженых. Да и как не заехать? Графиня непременно узнает, что объехали многие дома окрест, а ее обошли стороной, примет на свой счет. Негоже было собственным эмоциям брать вверх в этом положении.

Анна попробовала было заупрямиться у самого подъезда, не идти в дом, но ее подогнала мадам Элиза, сопровождавшая ряженых — «Горячку желаешь хватить, polissonne [62]?». И действительно, думала Анна, следуя в хвосте толпы ряженых, глупо остаться в сумерках и на морозе одной. У графини непременно сядут за souper léger [63], а он мог затянуться надолго.

Графиня принимала гостей в одном из салонов бельэтажа. Сидела в кресле с болонкой на коленях и с легким смехом наблюдала через лорнет за Арлекином, который к концу вечера совсем вошел в роль и едва не переходил границу приличий в своих шутках. Ее воспитанница сидела чуть поодаль от нее, у самого окна, словно в стороне от происходящего, едва улыбалась робко ряженым и невольно взвизгнула, когда медведь-холоп рыкнул в ее сторону. Графиня, как и остальные, рассмеялась ее страху, схожести ее визга с писклявым лаем болонки, которым разразилась та, подпрыгивая на коленях хозяйки, а Анна скривила губы в усмешке — что за разиня, неужто не видит, что медведь лишь голова да шкура на плечах рослого холопа? Да кроме того и прошлого года ее пугали так же, и так же она визжала испуганно.

— Arlequin est… est… — проговорила графиня. — Петр Михайлович Шепелев!