Полная решимости ни с кем не общаться, пока не сможет разговаривать цивилизованно, Анна начала выдергивать шпильки из волос.

Стук повторился, на этот раз более громкий.

– Ну хватит, Анна! Открой эту чертову дверь! От ярости у нее зазвенело в ушах. Так значит Кэм преследовал ее до самого дома? Ему хватило наглости явиться сюда и думать, что она ему обрадуется? Вероятно, он настолько уверен в своей неотразимости, что не сомневается: она, ошалев от похоти, немедленно прыгнет на него. Ну что ж, его ждет сюрприз!

Анна подошла к двери и распахнула ее.

– Ты, сукин сын…

Кэму хватило одного взгляда на ее раскрасневшееся разъяренное лицо, спутанные волосы, сверкающие жаждой мести глаза, чтобы понять: было бы извращением найти все это возбуждающим. Но в таком случае он наверняка извращенец…

– Давай! – предложил Кэм, взглянув на ее сжатый кулак. – Но учти: если ты меня изобьешь, тебе придется писать сочинение из пятисот слов о насилии в нашем обществе.

Анна угрожающе зашипела и попыталась захлопнуть дверь перед его носом. Однако Кэм оказался проворнее, обхватил край двери и навалился на нее всем телом.

– Я только хотел убедиться, что ты нормально добралась до дома. А поскольку все равно оказался по соседству, то подумал, что с тем же успехом мог бы подняться к тебе.

– Я хочу, чтобы ты убрался. Очень далеко! Признаться, я была бы не прочь, чтобы ты убрался прямо в ад.

– Понятно. Но прежде, чем я отправлюсь в это путешествие, дай мне пять минут.

– Я уже уделила тебе достаточно много времени.

– Тогда что изменят еще пять минут? Чтобы покончить с перепалкой, Кэм надавил на дверь – чем разъярил ее еще больше – и вошел.

– Если бы не Сет, я немедленно вызвала бы полицию, и тебя бы швырнули в тюрьму!

Кэм кивнул. На своем веку он повидал много разъярённых женщин и знал, что с ними надо проявлять осторожность.

– Да, и это я понял. Послушай…

– Я не желаю тебя слушать! – Анна все-таки двинула его в грудь, правда, после этого разжала кулаки. – Ты упрямый осел, ты меня оскорбил, так что я вовсе не обязана тебя слушать.

– Хорошо, беру обратно свои слова насчет бюрократического ничтожества. Я понимаю…

– Ни черта ты не понимаешь! – перебила Анна. – Ты мотаешься по свету, играя в свои рискованные игры, потом являешься сюда и воображаешь, что лучше всех знаешь, как помочь десятилетнему мальчику, с которым и месяца не знаком.

– Это не игры. Это моя профессия! – взорвался Кэм, моментально забыв о своих мирных намерениях. – И чертовски хорошая профессия. И я действительно знаю, что лучше для этого ребенка. Я сам был таким долгие годы. А ты провела с ним пару часов и решила, что отлично справишься. Бред собачий!

– Справляться с подобными проблемами – моя работа.

– Тогда тебе следовало бы знать, что ни одна ситуация не похожа на другую. Может, некоторым и помогает, когда они выворачивают душу перед чужими людьми и позволяют анализировать свои сны. – Он так тщательно все обдумал по дороге! Так логично! И теперь был полон решимости оставаться рассудительным. – И если помогает – ради Бога. Но нельзя делать из этого шаблон. Необходимо рассматривать каждый случай отдельно. Всякая человеческая личность неповторима.

Анна никак не могла привести дыхание в норму, так что даже перестала пытаться.

– Я не делаю шаблоны из людей, которым призвана помогать! Я изучаю, я оцениваю каждую ситуацию, и, будь ты проклят, я не равнодушная! Те, с кем я работаю, для меня – не только имена на бланках. Я не бюрократическое ничтожество, которое ни черта не понимает. Я дипломированный социальный работник с шестилетним стажем. А кроме того, у меня есть опыт. Я хорошо знаю, каково это – чувствовать боль и страх, одиночество и беспомощность.

Ее голос внезапно сорвался, она прижала одну руку ко рту, а другой сделала ему знак уйти. Весь тот ужас снова поднимался в ней, и Анна знала, что не сможет остановить его.

– Убирайся, – процедила она. – Немедленно убирайся отсюда…

– Только не смей плакать! – Паника сжала его горло, когда первые жаркие слезы хлынули по ее щекам. Разъяренных женщин он понимал и умел справляться с ними. Рыдающие женщины делали его абсолютно беспомощным. Незаметно для себя он почему-то перешел на спортивный жаргон. – Тайм-аут. Фол. Господи, не делай этого!

– Пожалуйста, оставь меня.

Анна отвернулась, мечтая только о том, чтобы он поскорее ушел. Но Кэм обхватил ее руками, прижался лицом к волосам.

– Прости, прости. Прости меня! – Кэм готов был просить прощения за что угодно, лишь бы она не плакала, лишь бы они оставались на равных. – Я был не прав. Я грубиян, осел… все, что ты сказала. Не плачь, малышка!

Он повернул ее к себе лицом, крепко прижал к груди, стал целовать в лоб, виски. Его руки гладили ее волосы, спину. Затем его губы прижались к ее губам – ласково, успокаивая, утешая. Кэм шептал какие-то бессмысленные оправдания, обещания, просьбы. Но внезапно ее руки взметнулись, обхватили его шею, ее тело прижалось к нему, губы раскрылись.

Перемена произошла так быстро, что Кэм забыл обо всем, утонул в обжигающем поцелуе. Его рука запуталась в ее волосах, сжалась в кулак.

«Помоги мне, спаси меня, – билась в голове Анны единственная мысль. – Не позволяй мне вспоминать, не позволяй ни о чем думать. Просто возьми меня». Она хотела, чтобы Кэм обнял ее еще крепче, хотела чувствовать его руки, его губы, дрожь его тела под своими пальцами. С ним, сильным, необузданным, она могла бы забыть обо всем.

Но когда Анна содрогнулась в его руках, застонала от его отчаянного поцелуя, Кэм внезапно дернулся как ужаленный и отстранился на длину вытянутых рук, держа ее за плечи.

– Это не… – Он понял, что должен остановиться, подумать хоть секунду. Мысли спутались, и вряд ли ему удастся привести их в порядок, если она будет смотреть на него этими влажными глазами, затуманенными страстью. – Я сам не верю, что собираюсь сказать это, но все-таки скажу, – Кэм гладил ее руки, пытаясь сохранить самообладание, – сейчас не время, Анна. Ты расстроена и, возможно, сама не понимаешь, что делаешь… – Он все еще ощущал вкус ее губ, и это сводило его с ума – – .Господи, мне необходимо выпить!

Злясь и на него, и на себя, Анна прижала ладони к пылающим щекам.

– Я приготовлю кофе.

– Я имел в виду не кофе.

– Я знаю, но, если ты хочешь сохранить благоразумие, придется ограничиться кофе.

Анна прошла на кухню, включила кофемолку, поставила кофейник на плиту. Ее нервы были напряжены до предела, она и не представляла прежде, что может испытывать такие неистовые желания. Простое и привычное домашнее занятие успокаивало.

– Анна, если бы мы дошли до конца, ты потом могла бы подумать, что я воспользовался ситуацией.

Она молча кивнула, продолжая заниматься своим делом.

– Или бы я сам так подумал. В любом случае получилось бы нехорошо. Когда пользуются ситуацией, в этом всегда присутствует доля насилия. А для меня всегда было важно не смешивать секс и чувство вины.

Анна подняла на него глаза и тихим ровным голосом сказала:

– Для меня это жизненно важно. Ты не представляешь, до какой степени.

И Кэм внезапно все понял. А поняв, испытал беспомощный гнев и жалость.

– Господи, Анна. Когда?!

– Когда мне было двенадцать лет.

– Прости. – У него все сжалось внутри, заныло сердце. – Прости, – повторил он, не находя других слов, – ты не обязана говорить об этом.

– Мы опять расходимся во мнениях. Именно разговор об этом в конце концов спас меня. – Анна чувствовала, что не может больше молчать: – Мы с мамой поехали на день в Филадельфию. Я хотела увидеть Колокол Свободы, потому что в школе мы изучали Войну за независимость. У нас был старый автомобиль, просто драндулет, но мы все-таки добрались до города. Осматривали достопримечательности, ели мороженое, покупали сувениры.

– Анна…

Она с вызовом вскинула голову.

– Ты боишься услышать, что случилось?

– Может быть. – Кэм запустил пальцы в волосы. «Неужели я действительно боюсь, что это изменит наши отношения?» – подумал он. И вдруг понял, что должен все узнать. – Продолжай.

Анна достала чашки из шкафчика.

– Мы были только вдвоем. Как всегда. Мама забеременела в шестнадцать лет и никогда не говорила, кто мой отец. Мое появление, разумеется, очень сильно осложнило ее жизнь, ей пришлось испытать стыд, перенести множество лишений. Мои дедушка и бабушка были очень религиозны. Старая закалка, – Анна невесело усмехнулась. – Настоящие итальянцы… Они не отказались от мамы, но я всегда чувствовала, что она старается держаться подальше и не осложнять им жизнь.

Так что мы жили в квартирке, размером примерно с четверть этой.

Анна поставила кофейник на стол, разлила по чашкам крепкий черный кофе.

– Это было в апреле, в субботу. Мама отпросилась с работы, чтобы мы смогли поехать. Мы отлично провели день и задержались дольше, чем планировали, потому что нам было очень весело. На обратном пути я дремала, а мама, должно быть, повернула не там, где надо было. Мы заблудились, машина сломалась, из-под капота пошел дым. Но мама не унывала и даже пыталась шутить. Мы съехали на обочину и вышли из машины. Просто стояли и хихикали: «Ну и дела! Какая неприятность!»

Кэм догадался, что надвигается, и ему стало тошно.

– Может быть, присядешь?

– Нет, все нормально. Мама подумала, что в радиаторе выкипела вода, – негромко продолжала Анна, словно вглядываясь в прошлое. Она до сих пор помнила, как тепло было тогда, как тихо, как луна выплывала из-за клубящихся облаков и снова скрывалась за ними. – Мы уже собирались вернуться до ближайшего дома и попросить помощи, когда мимо проехал автомобиль… и остановился. В нем было двое мужчин, один из них высунулся из окна и спросил, какие у нас проблемы.

Анна поднесла к губам чашку, отпила глоток.

Ее руки больше не дрожали. Она была готова рассказать и снова прожить все это.