Одрина медлила с ответом. Она прекрасно знала, что у ее отца не было возможности заплатить этому шантажисту. После бедственной зимы 1816-го фермерская рента год от года приносила все меньше доходов; кроме того, несколько месяцев назад затонул корабль, перевозивший чай и шелка из Индии, и эта трагедия унесла на дно морское значительные отцовские капиталовложения. Что же касается их с сестрами приданого, то оно было надежно спрятано в банке и защищено соглашением между родителями… В общем, они не могли не замечать ежегодного снижения семейных доходов, и отчасти именно по этой причине им сейчас был столь необходим союз с состоятельным герцогским родом.

– А если отец не сможет заплатить? – спросила Одрина, и голос ее при этом дрогнул.

– Аристократы всегда способны найти необходимые средства. А если ему потребуется стимул, моя милая девочка, то у меня имеется парочка твоих подвязок. Твоя служанка заверила, что они весьма примечательные, и вряд ли возникнут сомнения в том, что они принадлежат тебе.

Черт возьми!.. Эту служанку следовало тоже связать и запереть вместе с Ллуэлином, с которым она вступила в сговор!

Немного помолчав, Одрина заявила:

– В таком случае представляется разумным держать тебя там связанным до самого Нового года. Мистер Резерфорд считает, что тебя следует кормить, но я не уверена, что стоит это делать.

– Милая моя голубка, поверь, я отнюдь не дурак. Ты могла бы догадаться, что я принял меры, чтобы обезопасить себя. – Ллуэлин засмеялся и добавил: – Сказав, что у меня имеются твои подвязки, я не совсем точно выразился. Подвязки – у моего сообщника, и если я не вернусь в Лондон до конца этого года, то одна из них будет отправлена Уолполу, а тот, конечно же, задумается о том, следует ли ему жениться на сестре такой девицы, как ты.

«Такой девицы, как ты…» Черт побери, но ведь ее прегрешения не более весомы, чем прегрешения негодяя Ллуэлина! И тем не менее собственный отец, возможно, считает ее главной виновницей произошедшего… А впрочем – ничего удивительного. Ведь отец заботится не столько о ее чести, сколько о своей репутации.

Когда Одрина вновь заговорила, в голосе ее звучало презрение.

– Должно быть, мое сознание все еще затуманено, потому что я не понимаю, что ты выгадаешь, если свадьба моей сестры не состоится, – проговорила Одрина.

– А вам разве не известно, с кем у Уолпола едва не состоялась помолвка в прошедшем сезоне? – Сейчас Ллуэлин явно ухмылялся. – Вы ведь это помните, миледи, не так ли? Моя сестра едва не женила его на себе, но потом появилась ваша, и он не смог устоять перед соблазном – захотел получить весьма солидное приданое. Однако звон монет потеряет для него привлекательность, если ваше семейство окажется в центре скандала. Ну, а моя сестра будет тут как тут – уж она-то сумеет утешить герцога.

Одрина невольно вздохнула. Да, верно, герцог Уолпол был именно таким. И он действительно едва не обручился с бесцветной мисс Ллуэлин, но веселая и говорливая Карисса вмешалась очень вовремя. Увы, их помолвка непременно расстроится, если грянет скандал…

Одрина снова вздохнула, а Ллуэлин, очевидно, по-прежнему ухмыляясь, продолжал свой монолог:

– Так что ты сама все понимаешь… Либо я получаю твое приданое, либо то, что можно назвать компенсацией. А если нет, – становлюсь братом герцогини. При этом мне не важно, будет ли твоя жизнь погублена или нет. Ты, моя милая, – всего лишь средство для достижения цели.

Графской дочери, конечно же, не подобало усаживаться на пол и закрывать лицо ладонями. Но ведь здесь ее никто не видел… К тому же ей сейчас было не до того, чтобы задумываться о своих манерах.

А Ллуэлин, не услышав от нее никакого отклика, вновь принялся барабанить в дверь.

Через несколько минут над плечом девушки прозвучал чей-то тихий голос:

– Мне все же хочется связать его – невзирая на рекомендации сиятельной леди Ирвинг.

Одрина вздрогнула от неожиданности и вскинула голову. Возле нее на корточках сидел Джилс Резерфорд.

– Миледи, что вы здесь делаете? – Его зубы сверкнули в свете горевшей над ними свечи. – Знаете, я заметил, что у вас есть склонность покидать подобающие для вас места и оказываться в обществе не очень-то надежных джентльменов. – Американец кивнул в сторону двери. – Что, пытаетесь его вразумить? – Он улыбнулся, и его зубы снова сверкнули в полутьме.

«Он сказал, что верит мне», – напомнила себе девушка. И потому ответила:

– Да, пытаюсь.

– И как продвигается дело?

– Не слишком успешно, – ответила Одрина со вздохом.

– Этот туповатый субъект изворачивается и пытается что-то изобрести, не так ли?

– Вряд ли его можно назвать изобретательным… – пробормотала Одрина. И тут же припомнила, что Ллуэлин заблаговременно позаботился о том, чтобы заполучить ее подвязки. – Однако и дураком его считать не следует.

Резерфорд качнулся с носков на пятки и возразил:

– Будь он поумней, – не позволил бы себе такое обращение с дамой.

– Очень приятно слышать, сэр, но… – Одрина в очередной раз вздохнула и прижалась спиной к стене.

– Что ж, извините, принцесса… Впредь буду выражаться не столь откровенно. Вообще-то я хотел сказать только одно: разумный человек не стал бы тратить силы, барабаня в дверь так настойчиво. – Последнюю фразу Джилс произнес погромче, после чего тоже ударил в дверь кулаком и, поморщившись, закричал: – Прекрати грохотать, похититель! Все знают, что ты здесь, но никто тебя не выпустит!

Едва заметно улыбнувшись, Одрина сказала:

– А как же мне теперь вас называть, мистер Резерфорд?.. Раз уж вы завышаете мой статус, величая меня принцессой, то и я ведь должна ответить тем же, не так ли?

Джилс взглянул на нее с усмешкой и проговорил:

– Можете называть меня коммерсантом, я возражать не стану.

– Что ж, договорились, мистер коммерсант, – отозвалась Одрина.

Тут американец пристально взглянул на нее – и опять улыбнулся. Причем губы у него были довольно-таки приятные на вид, с бледной черточкой небольшого шрама на верхней. «Как хорошо, что после такого нелегкого дня у него есть настроение улыбаться», – подумала Одрина. А Джилс, внезапно поднявшись с корточек, протянул ей руку и произнес:

– Вставайте, ваша светлость. Давайте продолжим нашу беседу на некотором удалении от вашего несостоявшегося жениха.

Ладонь молодого американца была широкой, теплой и слегка шероховатой. И по телу Одрины пробежала легкая дрожь, едва она коснулась ее. Теплота этого прикосновения напомнила ей о том, насколько она замерзла и как долго пребывает в таком состоянии.

Когда же она поднялась на ноги, ее глаза оказались как раз напротив его губ, что стало для нее приятным разнообразием, – Одрина уже привыкла взирать сверху вниз на очень многих лондонских мужчин. И, кроме того… Сейчас пламя свечи гораздо лучше освещало лицо Джилса, и она, не удержавшись, заметила:

– А у вас веснушки…

Губы американца дрогнули в улыбке, и он проговорил:

– Разве это столь необычно для такого рыжеволосого увальня, как я?

Тут Ллуэлин забарабанил в дверь еще громче. «Неужели до сих пор не устал?» – в раздражении подумала Одрина и тут же, улыбнувшись, сказала:

– Вы вовсе не увалень.

– Принцесса, от ваших слов я могу покраснеть, а покрасневший рыжий – это слишком смехотворно, – ответил Джилс и, выпустив ее руку, повернулся в сторону лестницы.

– О, моя свеча… – спохватилась Одрина. – Надо бы ее забрать.

Пока она выдергивала свечку из канделябра, Резерфорд-младший поджидал ее у ступеней, ведущих вниз. Когда же они наконец начали спускаться – стук Ллуэлина постепенно затихал, – Одрина пробормотала:

– Я покинула вас, потому что отца все равно не интересовало мое мнение о его планах. К тому же… Знаете, после того как этот негодяй напичкал меня опием, мне не хотелось даже смотреть на еду.

– Я так и подумал, – отозвался Джилс. Он вынул из кармана что-то завернутое в салфетку и протянул девушке. Осторожно развернув салфетку, Одрина прошептала:

– Хлеб?.. Вы принесли мне хлеба?

– К сожалению, он не слишком хорош. Немного черствый. Должно быть, его испекли вчера.

Одрина вставила свечу в ближайший настенный канделябр, после чего отломила кусочек хлеба и положила в рот. Хлеб действительно оказался черствым, но она кое-как разжевала его и проглотила. После чего почти тотчас же почувствовала, что ей стало лучше – перестало тошнить.

– Спасибо, – сказала она. Не так-то легко было смотреть в глаза человеку, видевшему ее в весьма неприглядном состоянии; поэтому Одрина отвернулась и, скользнув взглядом по изгибам перил, тихонько вздохнула. А потом вдруг добавила: – Я тоже умею печь хлеб. Однажды я пробралась на кухню и попросила кухарку научить меня.

– Зачем? – Американец взглянул на нее с любопытством.

Одрина медлила с ответом. Казалось, что ступени лестницы тянулись куда-то далеко вниз – и там обрывались. Ох, до чего же она устала…

Помотав головой, дабы прояснить сознание, девушка взглянула на Резерфорда и тихо произнесла:

– Потому что мне хотелось знать, как это делается. У вас разве не возникало подобного желания?.. Изначально хлеб – это просто белая пыль, из которой потом получается… нечто объемное и воздушное. Правда, не всегда. – Она отправила в рот еще один черствый кусочек. – Но это было очень давно… Мой отец тогда об этом узнал и сказал мне, что членам нашей семьи не подобает находиться на кухне. И пригрозил слугам, что сразу же уволит того, кто опять меня туда допустит.

– Могу себе представить, – отозвался Резерфорд. Лицо его хранило совершенно бесстрастное выражение, но глаза искрились весельем. – Желание узнать, как что-то делается, а также реальные шаги к обретению какого-либо знания… Полагаю, что подобные наклонности действительно представляются неподобающими и даже опасными для юной английской леди. Их следует пресекать в самом зародыше.