Одрина уже открыла рот, чтобы возразить, но в конце концов предпочла промолчать. А леди Ирвинг проговорила:

– Что, краснеешь?.. Это видно даже в темноте. Так вот, моя девочка, теперь лишь от вас самих все зависит. И ты уже не можешь обвинить ни погоду, ни того мерзавца Ллуэлина в том, что из Йорка ты выехала не в карете Резерфордов, а в моей. А в страдальческом выражении у тебя на лице только ты одна виновата. Сама ведь пожелала с ним расстаться, не так ли?

Одрина не знала, жалела ли она уже об этом или нет.

– Я очень вам благодарна за ваши наблюдения, – проговорила она наконец.

Леди Ирвинг опять хмыкнула, но развивать эту тему не стала. Ей наверняка хотелось продолжить размышления о собственных романтических перспективах. Ну, а почему бы и нет? Ведь она – свободная и независимая женщина, вдова со значительными средствами и широкими взглядами. Она-то могла подстроиться к любой ситуации или же изменить обстоятельства так, как ей хотелось.

Однако подобные возможности имелись далеко не у всех. Тем более – у юных, незамужних, погубленных… А вот леди Беатрис сбежала за океан… Что ж, ее, Одрины, отец наверняка предпочел бы именно такой вариант, если бы вдруг возникла опасность, что она опозорит его «доброе имя».

Одрина прекрасно понимала значение отцовского повеления: «Вернешься в Лондон либо помолвленной, либо не вернешься никогда». Он воспринимал ее как грязное пятно на глянцевой поверхности семейной репутации, поэтому и решил: так или иначе, через замужество или изгнание, – но она будет исторгнута из семейного лона. Она стала совершенно лишней и ненужной, тем более – сейчас, когда предстоящее венчание Кариссы и герцога Уолпола вот-вот принесет впечатляющие плоды.

С определенного момента Карисса стала «цениться» гораздо больше остальных сестер. Потому что выросла послушной, а также потому, что на ней захотел жениться герцог. Впрочем, как верно подметил Джилс, и сама Одрина была склонна оценивать людей в зависимости от их положения в обществе.

В окна кареты проникало все больше света, и улицы становились все шире. Наконец они въехали на один из ухоженных проспектов Мейфэра. Одрина решила, что завтра непременно увидится с Кариссой и расскажет ей о случившемся, ибо родители наверняка скрыли от сестры истинную причину ее внезапного исчезновения. Да-да, иначе и быть не могло.

Сейчас-то Одрина понимала, в чем заключалась ее ошибка. Вовсе не в том, что во время балов она ускользала из зала – сначала ради поцелуев, а затем, чтобы поступиться своей добродетелью. Нет, дело не в том, что она обзавелась тайным любовником. Ее ошибка состояла в том, что она доверилась тому, кто этого не заслуживал.

И теперь Одрина решила, что Карисса должна узнать правду. Она надеялась, что сестра сочтет ее достойной прощения. Как там сказал Джилс?.. «Тебе не следует меняться, оставайся такой же, какой была всегда». В этих своих словах он был, конечно, слишком щедр. Увы, ее храбрость – ненастоящая; совершая отчаянные поступки, она просто испытывала окружающих, как бы проверяя, насколько людей интересовало ее поведение, насколько оно их волновало.

А насколько ее саму что-то волновало?

Что ж, ее, например, очень волновал вопрос, который она задала Джилсу на постоялом дворе в Йорке. Она тогда спросила, захотел ли бы он жениться на ней. И еще одна забота – реакция Кариссы. Если сестра узнает всю правду, – простит ли она ее, поможет ли хоть чем-то?

Кроме того, ей очень хотелось узнать, чего же она стоит на самом деле.

– Вы правы, леди Ирвинг, – сказала Одрина, когда карета уже подкатила к дому графини. – И знаете… Это путешествие все же доставило мне удовольствие.

– Ты собираешься жениться опять? – За несколько долгих и утомительных дней обратного пути в Лондон Джилс впервые задал отцу этот вопрос.

Вообще-то ему было гораздо легче говорить о том, что касалось только его родителя, нежели о вещах, которые могли бы напомнить об Одрине, – таких, к примеру, как луна, шкатулки с секретом и яблочный пирог. Или же хлеб, который так и не удалось испечь. Или пружинки из бумаги… А также запонки и шпильки…

Карету внезапно качнуло, и Джилс стукнулся лбом в стекло окошка. Тут отец наконец заговорил, и только сейчас он вспомнил о своем вопросе.

– Если честно, сынок, то до недавнего времени я об этом даже не помышлял. Но теперь, если мне удастся убедить леди Ирвинг в том, что водить компанию со мной все же лучше, чем жить подобно медведице в одиночестве… В общем, тогда я буду очень доволен. Она забавная, ты не находишь?

– Кто?.. Леди Ирвинг? – Джилс приподнял брови. – Слово «забавная» для нее не очень-то подходит.

– Ну, возможно, и не забавная… – Отец провел ладонью по подбородку. – Она похожа на тигрицу с клыками и когтями, но в то же время – и на кошку, которая любит греться у огня и мурлыкать.

– То есть она сразу и медведица, и тигрица, и кошка… Так у тебя получится целый зверинец.

– Ну, после того как я взрастил шестерых детей, думаю, мне по силам справиться с любым зверинцем. – Отец откинулся на спинку сиденья и проникновенно, чего не случалось уже несколько лет, посмотрел Джилсу в глаза. – Как ты относишься к этой идее? Надеюсь, не будешь против. Но знай: как бы ни сложилось все в дальнейшем, новый брак не перечеркнет мой союз с твоей матерью.

– Отец, я все понимаю. Супружеская жизнь с кем-то еще – это будет… нечто другое. – Последнее слово слегка кольнуло, и Джилс попробовал выразиться иначе: – Для тебя это будет своего рода приключением.

Отец улыбнулся.

– Мое любимое слово… Спасибо… Ну, а как насчет твоего счастья?

Джилс взмахнул рукой. Одной из своих проклятых богом конечностей…

– За меня не беспокойся.

– Сынок, как же я могу за тебя не беспокоиться?.. Ведь я этим занимаюсь с момента твоего рождения – как любящий и заботливый родитель. Желая тебе самого лучшего… здоровья и благополучия.

– Кстати, о здоровье. – Джилс покрутил кистью руки и сделал глубокий вдох. – Папа, у меня… то же самое, что и у мамы. Мои руки… Это началось несколько лет назад, и я… – Отцовские глаза наполнились состраданием, и Джилс умолк – дальнейшие слова как будто застряли у него в горле.

– Сынок, не может быть…

– К сожалению, это так. – Джилс вздохнул и пожал плечами.

Он никогда не стал бы рассказывать отцу о своей проблеме… если бы только его сердце не разболелось так же, как и руки, – а этого уже не следовало утаивать.

– Ты в этом уверен? – спросил отец. Было очевидно, что он ему не поверил – так же, как еще недавно Одрина. И как поначалу сомневался он сам.

И Джилс принялся объяснять. Он рассказал о том, как во время учебы в университете боль начала возникать от перенапряжения и как возрастала до такой степени, что ее уже невозможно было игнорировать. Причем боль распространялась и на предплечья, а запястья становились такими слабыми, что становилось очень трудно делать чертежи. Он тогда обратился к врачу, но тот предложил лечение с помощью пиявок и гальванического тока, что казалось редкостной глупостью.

Выслушав его рассказ, отец, чуть подавшись вперед, уперся локтями в колени и с улыбкой проговорил:

– Значит, у тебя уже несколько лет болят руки, так?

– Ну да… – Джилс не понимал, чему при данных обстоятельствах мог улыбаться отец.

– Только руки, главным образом – в запястьях, верно? Суставы пальцев, ступни и колени не затронуты?

– Нет, – ответил Джилс.

Отец облегченно выдохнул и заявил:

– Сынок, я не думаю, что это тот же самый артрит, какой был у твоей матери.

Джилс устремил взгляд на свои руки. Словно опровергая отцовские слова, в одном из запястий вспыхнула боль, стрельнувшая дальше, в предплечье.

– Папа, но почему ты так говоришь? Ведь эта боль…

– Послушай меня, – перебил отец. – Так вот, твоя мать каждое утро держала руки в горячей воде и буквально заставляла себя подняться с кровати, потому что ей было больно ступать на ноги. И так происходило каждый день, еще с того времени, когда она была моложе, чем ты сейчас. Слава богу, ни у кого из наших детей нет признаков того же недуга.

– Тогда что же у меня, если не артрит?

– Этого я сказать не могу. Но если боль не распространяется дальше и возникает лишь временами… Возможно, это последствия какой-то травмы.

Значит, это никакой не артрит?.. А он-то уже целых семь лет жил с уверенностью, что смертельно болен. Последствия какой-то травмы… Которая никак не может залечиться? Но как можно повредить руки, делая ими не такую уж тяжелую работу?

– Возможно, ты прав, – сказал Джилс. – Наверное, мне следует обратиться к другому врачу, пока мы будем в Лондоне.

– Да, это будет верным решением. – Отец вздохнул. – Но ты никогда ни о чем не говорил, все эти годы ты молча нес этот груз. Почему?

– Потому что мама была уже серьезно больна. К тому же, когда я приезжал домой, ты был рад моей помощи, и поэтому…

– Джилс, сынок, я был рад видеть тебя, вот и все. – В тусклом вечернем свете печальное лицо отца казалось уставшим. – Наверное, мне следовало бы догадаться… когда после учебы ты не стал работать по полученной специальности. Я должен был понять, что имелась какая-то проблема.

– Главной проблемой было то, что мама едва могла передвигаться.

– Да, но все равно… Она бы огорчилась, узнав, что из-за нее я упустил из виду проблемы кого-то из наших детей. Меня это тоже огорчает. – Отец помотал головой. – Она знала о том, что тебя тревожит?

– Нет… Я не хотел ее беспокоить.

– А кого ты не хотел беспокоить, когда отказывался стать архитектором?

Джилс скрипнул зубами.

– Но я по-прежнему… кое-что проектирую.

Отец поморщился и пробормотал:

– Строительное дело и ювелирное – это не одно и то же.