– Твое внимание привлекло именно это? – Джилс сложил листок. – Меня больше поразило упоминание о заведении «Гоут и Гонлит». Неужели во всем Йорке нет других постоялых дворов?

– Имеются и другие, но этот находится на северной окраине города. Вероятно, дочь Марии решила выбрать наиболее удобное для нас место.

– Но почему двадцать третьего? – Лорд Дадли прошаркал к креслу, стоявшему напротив камина. Софи поспешила туда же, чтобы помочь ему усесться. – Нет, вы уж сообщите ей, чтобы она немного подождала. Ведь можно встретиться и после Рождества. Несколько дней ничего не решают. – В голосе виконта, стиснувшего подлокотники кресла, слышались жалобные нотки.

Оба Резерфорда переглянулись, отец и сын, такие разные внешне, имели сейчас совершенно одинаковые выражения лиц. И, казалось, они готовы были согласиться с виконтом.

– Нет, милорд, – прервала Одрина затянувшуюся паузу. – Как ни жаль, – но нельзя ждать ни единого дня. – Она сказала это не ради них, а ради себя самой. Каждый проходящий день словно еще больше отдалял ее от Кариссы и снижал шансы на возвращение домой. А с постоялого двора ей как-нибудь удастся отправиться в Лондон – с Резерфордами или с леди Ирвинг. Возможно, даже с нанятой там же служанкой.

– Ну, что ж… – с улыбкой проговорила Софи. – Тогда давайте устроим праздник, пока все еще здесь.


Контраст между самым последним балом в Лондоне, на котором побывала Одрина, и ее последним вечером в Касл-Парре был столь разительным, что могло показаться, будто сейчас все происходило на другой планете. Возможно, на Сатурне, рыхлом и окольцованном – именно таким она видела его в телескоп Софи.

Появляясь на том или ином балу, она поначалу общалась со знакомыми, танцевала и смеялась – в общем, вела себя как все. После чего скрывалась с определенной тайной целью. Ей хотелось побыть наедине с Ллуэлином, а также проверить, заметит ли кто-то ее отсутствие и не пойдет ли искать. Но, увы, никто и никогда не искал ее.

Но на сей раз Одрина не испытывала желания исчезнуть. Она почти наслаждалась этим по-семейному теплым вечером, проходившим все в той же гостиной, где ей довелось провести столько времени. И она испытывала сладковато-щемящее чувство от осознания того, что все это скоро закончится. Потому что так было нужно. Ну, а пока веселье продолжалось, и все было замечательно.

Джилс утверждал, что не стоит предаваться удовольствию, ведущему к какой-либо потере, но он был не совсем прав. Если определенное удовольствие – единственное из всех возможных, то оно стоило любой цены.

После получения письма миссис Б. миновал один день. По утру им четверым – обоим Резерфордам, леди Ирвинг и Одрине – предстояло отправиться в путь по той же дороге, только уже не в северном, а в южном направлении. Мисс Корнинг от приглашения сопровождать их отказалась, с улыбкой взглянув на виконта с виконтессой и Софи.

– Я уже получила приглашение какое-то время погостить здесь, – сказала она. – И я с радостью его приняла. Теперь нить поисков в ваших руках, а я… Знаете, мне еще долго будет стыдно из-за того, что я заявилась сюда без предупреждения. Хотя все были ко мне очень добры.

Мисс Корнинг снова открыла обе шкатулки, а Софи записывала последовательность движений.

– Эти записи будут весьма кстати, – заметила леди Ирвинг, и все утвердительно закивали.

– Если мы действительно найдем третью шкатулку, то сразу же дадим вам об этом знать, – сказал Джилс, взглянув на хозяев и мисс Корнинг.

– Мне будет вас очень не хватать, – дрогнувшим голосом произнес лорд Дадли, сидевший в кресле у камина. – Утешает лишь то, что ваше приключение продолжается. – Джилс издал какой-то булькающий звук, но виконт, похоже, этого не заметил. – Поэтому можно считать, что вы не навсегда исчезаете из нашей жизни, верно?

– Конечно же, не навсегда, милорд, – заверила старика Одрина. – И мы будем вспоминать о вас с большой теплотой. – Доброжелательность виконта разительно отличалась от характера ее отца. Впрочем, если бы лорд Аллингем долгие годы прожил в йоркширской глуши, практически ни с кем не общаясь, то он бы наверняка научился радоваться каждому новому лицу.

– Кто сыграет со мной в эту игру? – Леди Дадли держала в руках шахматную доску.

– В шахматы? – Леди Ирвинг вскинула брови. – Только не я. Здесь ведь нельзя делать ставки.

– Очень даже можно, – возразил старший Резерфорд. – Правда, обычно партия занимает слишком много времени. Но можно делать ставки на то, какая фигура будет «съедена» следующей. Или на то, кто первый заберет определенное количество фигур противника.

Леди Ирвинг одобрительно кивнула.

– Неплохо, Ричард, неплохо… У вас гораздо более изощренный ум, чем я полагала изначально.

– Выходит, никто не хочет играть со мной в шахматы? – Виконтесса, явно разочарованная, сложила доску.

– Леди Ди, я охотно с вами сыграю, – с улыбкой произнес ее супруг. – Какие фигуры вы предпочитаете?

Виконтесса достала из кармана горсть раскрошившегося печенья. Когда же виконт разложил доску на столе, она поместила по кусочку в каждую из шестидесяти четырех клеток.

– Замечательно, леди Ди. Первый ход за вами.

Виконтесса немного подумала, потом спросила:

– Может быть, позвоним и скажем, чтобы подали чай?

Лорд Дадли промолчал, – возможно, не услышал вопроса. Его плечи были опущены, а спина, казалось, согнулась еще больше. Одрина никогда не наблюдала подобной степени одиночества, тем более – в оживленной компании. Жизнь виконта клонилась к закату, а его жена все больше теряла связь с реальностью. К тому же из-за стаи преданных собак их страдающей аллергией невестке приходилось значительную часть времени проводить в уединении.

Одрине вдруг ужасно захотелось сказать: «Я остаюсь с вами». Но она прекрасно понимала, что это было бы не лучшее решение. И поэтому сделала то, что в данный момент было в ее возможностях.

– Леди Дадли, пожалуйста, позвольте мне распорядиться насчет чая, – попросила она. – И если вы не против, то я была бы рада разлить его.

Когда внесли поднос с сервизом, Одрина расставила чашки в соответствии с предпочтениями каждого. Это был привычный ритуал с минимумом движений, привносивший покой и умиротворение еще до первого глотка свежезаваренного напитка.

Одну из чашек она протянула Ричарду Резерфорду. Тот в задумчивости смотрел на огонь, пылавший в камине, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы выйти из оцепенения.

– Благодарю, миледи, – сказал он. Его улыбка была такой же теплой, как и только что налитый для него чай. Старший Резерфорд обладал более любезными манерами, чем его сын, который с минуту созерцал поднос, после чего заявил, что предпочел бы выпить кофе. И тот факт, что Джилс при этом подмигнул, мало что менял.

В одной из редко посещаемых комнат нашлась старая гитара, и мисс Корнинг принялась ее настраивать, подтягивая ослабевшие струны.

Одрина не могла не признать, что эта дама выглядела куда изысканнее, чем она, поскольку, помимо немногочисленных собственных вещей, ей приходилось носить лишь то, что выделила для нее служанка леди Ирвинг, видимо, считавшая, что такие одеяния вполне подходят взбалмошной девице, пытавшейся сбежать в Шотландию. Так что ее нынешний гардероб включал пару чрезмерно тонких муслиновых платьев, пару простых хлопковых и несколько бархатных, дававших столь необходимое здесь тепло. А мисс Корнинг в данный момент была в блестящем платье коричневато-красной расцветки с золотистым корсажем, отороченным белоснежным горностаем. Кроме того, ее шею и уши украшали жемчуга. И вообще, эта женщина, настраивавшая сейчас гитару, смотрелась бы вполне гармонично на любом лондонском балу.

– Ну вот… Думаю, что теперь мы можем все вместе спеть. – Миллисент провела большим пальцем по струнам. – С чего начнем? С «Ковентрийского хорала» или с «Первого Науэлла»? Или, может, «Споем же мы заздравную…», пока все разогреты горячим чаем?

Леди Ирвинг с невинным видом повернулась к старшему Резерфорду.

– Ричард, а эти песни известны в ваших языческих окраинах?

– За языческие окраины мира ручаться не могу, – ответил тот, – но у нас в Филадельфии их знают, наверное, все.

И они, как умели, запели старые рождественские песни. Лорд Дадли пел своим скрипучим голосом, леди Ирвинг просто проговаривала слова, оба Резерфорда обладали довольно приятными баритонами, а сама Одрина – вполне сносным альтом. Но по-настоящему хорошие голоса имели лишь мисс Корнинг и Софи; у первой было контральто, у второй – сопрано, и именно они вносили гармонию в их хор.

Создавалось ощущение теплой семейной атмосферы – такого Одрина прежде никогда не испытывала. В родительском доме никогда не вибрировали струны из скрученных овечьих кишок, никогда не звучало доброе песенное пожелание: «Пусть радость и любовь придут к тебе».

В самом деле, желал ли ей кто-нибудь всего этого раньше? А сама она кому-нибудь желала?

Одрина взглянула на Джилса, чьи волосы блестели в свете свечей, и сердце девушки гулко забилось.

Когда же затих последний аккорд, леди Дадли широко распахнула глаза и пробормотала:

– Хм… очаровательно… – Причем это слово прозвучало так, будто виконтесса была не совсем уверена, что правильно его произносит. – Да, это было… очаровательно, – добавила она.

Ричард Резерфорд расплылся в улыбке.

– На мой взгляд, это первый раз, когда мы все пребывали в гармонии друг с другом.

Леди Ирвинг скрестила руки на груди и пробурчала:

– Терпеть не могу сантиментов.

Джилс вскинул брови и заметил:

– Увы, очарование момента утрачено.

Одрина перехватила взгляд леди Ирвинг. Крепко сжатые губы графини подрагивали; видимо, ей хотелось улыбнуться, но она не могла допустить подобного проявления чувств – это было бы ниже ее достоинства.