– В самом деле? – Резерфорд, казалось, удивился. – И что же, по вашему мнению, может случиться, если развесить все это пораньше?

Что может случиться?.. От отчаянного одиночества она может окончательно снизойти до общества двух американцев и взбалмошной дочери своей давней подруги. А еще ей, чего доброго, может потребоваться мужчина… потребоваться по-настоящему… впервые за долгие годы.

Эстелла дотронулась до своего тюрбана – чтобы тот помог ей обрести душевное равновесие.

– Не знаю, что может случиться, но так не делается. Такова традиция. Надеюсь, американцы понимают, что такое традиции?

– Разумеется… А что мы можем использовать взамен?

В этот момент слуга лорда Аллингема, тот самый, которого звали… кажется, Джори, унес опавшие листочки и веточки, оставшиеся после украшения лестницы. Резерфорд же, присев на корточки, принялся возиться с остатками вечнозеленого мусора. Эстелла взглянула на его шевелюру – темно-каштанового цвета с серебром… примерно поровну. Виски, впрочем, были совсем седые, но в таком ракурсе Резерфорд выглядел даже чуть помоложе. Он сохранил очень неплохую форму. Да и плечи у него были широченные…

– Сколько вам лет? – неожиданно спросила Эстелла.

Взяв одну из веточек, Резерфорд поднес ее к носу и понюхал.

– Пятьдесят пять. – Поднявшись на ноги, он протянул веточку графине. – Это розмарин. Мне очень нравится его запах. Скажите, его использование допустимо – или это тоже плохая примета? Если мы его куда-нибудь повесим, крыша не обвалится?

– А вы не хотите спросить, сколько мне лет?

Мистер Резерфорд улыбнулся.

– Поверьте, миледи, даже в диких американских краях подобные вопросы считаются бестактными.

– Ну… В общем, мне пятьдесят восемь, – сообщила графиня. – Что же касается здешней крыши, то за ее состояние я ручаться не могу. Но если она и обвалится, то розмарин тут будет ни при чем.

– Что ж, замечательно. Если нас не обвинят в каких-либо разрушениях – тогда можно действовать. – Резерфорд сгреб в охапку кучу ветвей, которые почти полностью скрыли его лицо. – Вы знаете, где находится тот пассаж, о котором упоминал лорд Дадли? Который, как вы утверждаете, не является тайным ходом…

– Он показывал в том направлении. – Потянув американца за рукав, Эстелла повела его вниз по лестнице.

По всему периметру гулкого холла располагалось несколько дверей, две из которых, как уже было известно, вели в гостиную и в столовую. А в северо-восточном углу находилась арка, которая, вероятно, вела к личным покоям членов семейства.

– Наверное, стоит заглянуть туда, – предложила Эстелла.

– Я из-за веток ничего не вижу, так что вам придется смотреть и за меня, – отозвался мистер Резерфорд.

Эстелла стремительно прошла под арку и тут же остановилась.

– Ну вот… Похоже, мы обнаружили этот античный пассаж.

Коридор, сложенный из того же желтоватого камня, что и весь замок, протянулся на несколько десятков метров, затем поворачивал у мозаичного окна. Ряд остроконечных арок поддерживал сводчатый потолок, массивные стены через равные промежутки прорезали высокие узкие окна, а между ними, в обрамлении колонн, торчали… человеческие головы, – разумеется, каменные. Головы эти покоились на невысоких постаментах, выстроившихся вдоль всего коридора. То были древние римляне и греки с суровыми лицами – целая галерея невидящих глаз и массивных челюстей, которыми, вероятно, следовало любоваться.

– Ну и ну… – пробормотал Резерфорд. Освободившись от своей ноши, он подошел к графине. – Интересно, кем был этот парень справа от нас? Наверное – какой-то значительной личностью, раз уж его голову высекли из камня и хранили в течение многих столетий.

Упомянутый субъект пялился куда-то в пространство своими совершенно пустыми глазами. Его ноздри были чуть раздуты, а шевелюра кучерявилась.

– Когда-то, может, и был, – отозвалась Эстелла. – Но какой ему теперь прок от того, что на него глазеют? Его никто уже не помнит. Никто не знает, кем он был и что именно совершил. И ничего бы не изменилось, если бы он отошел в мир иной еще до того, как кто-то принялся его ваять.

– Миледи, да вы философ…

– Вздор… Философы – это длинноволосые мужчины в тесных штанах, которые клянчат деньги у своих родственников. А я просто… – Она умолкла и вздохнула.

И действительно, заканчивать фразу с полной откровенностью было бы неразумно. Резерфорд лишь одарил бы ее снисходительной улыбкой, а она бы всматривалась в его глаза, пытаясь понять, какого цвета ободки вокруг его зрачков – голубого или серого (хотя подобная информация, как правило, совершенно ее не интересовала).

– Я просто вполне готова к тому, чтобы выпить бренди, – чуть помолчав, добавила Эстелла.

– Бренди – это хорошая идея, но нам необходимо его заслужить. – Едва заметным движением ноги Резерфорд придвинул к ней часть лежавших на полу веток. – Приступим, ваша светлость. Давайте украсим этих забытых парней лавровыми венками.

– Но у нас здесь только остролист и можжевельник.

– Они наверняка будут рады и можжевельнику. – Резерфорд как ни в чем не бывало уселся на пол – словно на мягкую подушку. – Возможно, им удастся извлечь из этих ягод джин, и тогда они устроят ночную вакханалию, оставшись без присмотра.

– Какой вздор… – пробурчала Эстелла. Но все же, не удержавшись, улыбнулась. Присев на корточки рядом с Резерфордом, она тоже принялась сплетать венки из колючих веток. – Да уж… Такое впечатление, что эти ягоды ядовитые… – пробормотала графиня.

– Тогда вы их ни в коем случае не ешьте. – Американец бросил на нее взгляд и резким движением закончил изготовление первого венка. Казалось, он прямо-таки излучал жизнерадостность, каковой сама она, к сожалению, не испытывала.

– Должна вас поблагодарить, мистер Резерфорд, – проговорила Эстелла. – За то, что отвлекли леди Дадли от разговора о моей причастности к проституции. Предполагаемой, конечно.

– Я просто подумал, что вам не очень-то приятно обсуждать свое скандальное прошлое, миледи. – Он подмигнул в ответ на ее возмущенное фырканье.

– Ох, Резерфорд, у вас… довольно-таки опасное чувство юмора.

– Вы так думаете?.. По-моему, гораздо опаснее вообще не иметь чувства юмора.

Поднявшись на ноги, он водрузил венок на ближайшую мраморную голову. Эстелла переместила вес тела на каблуки – ее лодыжки прямо-таки ныли от ужасного холода, исходившего от пола, – и воткнула веточку можжевельника в венок, изготовленный ею самой.

– Вот… Можете напялить это на голову еще одного древнего истукана. – Опираясь на холодную стену, она тоже встала. – Не понимаю, зачем нам нужно украшать чужое жилище. Вряд ли мы останемся здесь до Рождества.

– Зато супругам Дадли это доставит радость. – Каждый шаг Резерфорда отдавался гулким эхом. – Ведь им самим уже трудно украшать свой замок. Мы оказываем им любезность. – Он сначала примерил переданный ему венок на голову очередного то ли римлянина, то ли грека, после чего возложил его поверх диадемы какой-то мрачноватой на вид женщины. Зеленое украшение несколько изменило выражение ее лица. До этого она как бы хотела сказать: «Ужасно противно быть мраморным бюстом». А теперь она, казалось, говорила: «Считаю этот венок жутко нелепым, но так уж и быть, я его поношу, чтобы доставить вам удовольствие».

– Я не оказываю никому никаких любезностей, если мне не оказывают любезностей в ответ, – сообщила Эстелла.

– Отчего же так?

– А почему я должна это делать?

Резерфорд молча пожал плечами – как бы говоря: «Я с вами не согласен, но с моей стороны было бы невежливо вступать с вами в спор». Еще немного помолчав, он все же сказал:

– А мы как раз и оказываем ответную любезность. Лорд и леди Дадли предоставили нам возможность пожить у них, а Софи доверила Джилсу свою шкатулку, чтобы тот раскрыл заключенный в ней секрет.

– Почему вы так уверены, что там есть какой-то секрет?

– Потому что, уже умирая, жена сказала мне, что я должен отправиться в Англию и найти эту самую шкатулку с секретом. Она сказала, что это будет ее наследством для всей нашей семьи.

– Ах вот как?.. – Эстелла провела ладонью по своему тюрбану, прикоснувшись к граням искусственных бриллиантов.

– Понимаю, это кажется маловероятным, – продолжал Ричард. – И Джилс тоже так думает. Беатрис очень долго болела, а облегчала свое состояние настойкой опия и потому не всегда говорила осмысленно. Так что эти ее слова действительно могут показаться всего лишь бредом. Но она ведь покинула Англию с пустыми руками… И куда же тогда делись ее драгоценности? Ну, хотя бы та самая алмазная парюра, подаренная ей по случаю первого выхода в свет… Мы с ней познакомились, когда она принесла ее для оценки к ювелиру, у которого я был в учениках. – Лицо Резерфорда смягчилось от светлых воспоминаний, и он пощекотал мраморный подбородок женщины с мрачноватым лицом. – То украшение стоило несколько тысяч фунтов, и оно куда-то исчезло.

– Хм… странно… Почему же тогда никого не посадили в тюрьму за кражу или не сослали на каторгу?

– Ну, в каком-то смысле сосланы были мы. – Резерфорд вернулся к куче зелени и, подняв ее с пола, пошел вдоль пассажа, раскладывая ветви по пьедесталам. – Нам пришлось покинуть Англию сразу после венчания. Хотя знаете, леди Ирвинг… Нам было даже легче от того, что мы не имели груза богатства.

– Какой вздор!.. Богатство не может отягощать супружескую пару. Может только бедность.

– Да, возможно… В том случае, если в семейное состояние вкладываются оба супруга. Но у нас-то все было по-другому. – Резерфорд распределил последние ветви и снова подошел к Эстелле. – У нас с женой не было ничего, кроме небольшой семейной мастерской и желания работать. Мы с ней были на равных, и это имело немалое значение.

Да уж… Сорок лет назад главными богатствами самой Эстеллы были миловидное личико и покладистый характер – только поэтому она и сумела завоевать своего графа. Однако теперь ее основным и в общем-то единственным достоинством являлось солидное состояние.