Лаура Дейв - Мое простое счастье

– Питер, можно задать тебе один вопрос?

– Конечно, любовь моя.

– Ты сказал, что в последнее время я не сосредоточена на работе. Разве мои статьи тебя не устраивали?

– Разумеется, устраивали, но с некоторых пор ты стала другой.

– Что ты имеешь в виду под словом «другой»?

– Другой – частично или полностью отличный по своей природе, форме или качеству. Иной, непохожий…

– Применительно ко мне, я имела в виду.

– Любовь моя, ты можешь написать свои тысячу пятьсот слов и с закрытыми глазами. Ездить по городам и описывать их великолепие ты тоже можешь с закрытыми глазами. Я прекрасно это знаю, и дело не в том.

– В чем же?

– Ты правда хочешь вести «Сто открытий» до конца своей жизни?

– Не уверена, – честно ответила я.

– Я знаю и это. Есть время собирать камни, любовь моя, и время разбрасывать камни.

Я кивнула:

– Но что мне делать теперь?

Я словно ждала от Питера ответа, но, думаю, мы оба понимали: обращалась я скорее к себе самой.

И неожиданно мне вспомнился тот вечер, когда Ник сказал, что мне цены нет. Я помогла ему подкорректировать последнюю сцену фильма, он произнес: «Тебе просто цены нет!» – и добавил, что у меня хороший глаз. Тогда я подумала о зеленой, обтянутой тканью коробке под кроватью, где хранила фотографии – сотни, тысячи фотографий, которые сделала за годы работы в колонке.

Я показывала Нику некоторые из них, и он меня хвалил – обычно сдержанно, иногда с энтузиазмом. И вот после того, как он сделал мне этот комплимент, я набралась смелости и задала вопрос, который не решалась задать раньше: не попробовать ли мне заняться фотографией всерьез? Но пока я медлила, Ник уже с головой ушел в сценарий, исправляя что-то еще. Я не стала его отвлекать и так и не узнала, что бы он ответил.

Я посмотрела на Питера:

– Может, все еще образуется? Может, мне поручат какую-нибудь другую колонку? Это ведь не исключено, правда?

Питер снова перегнулся через огромный стол и крепко сжал мою руку:

– Правда. Но не думаю, что стоит на это рассчитывать. Говоря словами Стейнбека, «после долголетней борьбы каждому становится ясно, что не мы командуем путешествиями, а они – нами»[11].

Он выпустил мою руку, и я закрыла глаза.

– Питер, думаешь, тебе все еще следует цитировать Стейнбека?

– Нет, любовь моя. Наверное, нет.

Когда много путешествуешь, очень скоро понимаешь, что даже в самой жалкой, неудачной, отвратительной поездке бывает один незабываемый момент. Вообще-то именно на фоне такой незадавшейся поездки этот момент выделяется особенно ярко. Взятая напрокат машина ломается посреди ночи. Пятизвездочный отель оказывается пропахшей плесенью хибарой. Прямо из аэропорта тебя увозят в больницу с острым приступом гастроэнтерита. Но зато ты успеваешь прокатиться на велосипеде по залитому лунным светом берегу моря где-нибудь в Ирландии; совершаешь прогулку по окрестностям летнего Аспена; просыпаешься, полностью выздоровевший, на Ангилье в последнее утро перед отъездом и любуешься прекраснейшим в твоей жизни восходом. И кажется, что этот волшебный миг, стоивший тебе так дорого, и есть самое главное. Благодаря ему вся поездка становится ненапрасной.

На обратном пути из Нью-Йорка в Уильямсберг битком набитый поезд дважды отказывался ехать: первый раз мы простояли сорок пять минут при въезде в Стамфорд, штат Коннектикут, а второй – прождали больше часа у самого Бриджпорта. Когда я наконец добралась до дома, было почти десять вечера. Свет в окнах не горел, и я решила, что все уже спят – вернее, все, кроме Гриффина, который, наверное, до сих пор в ресторане. Оно и понятно: до предварительного открытия времени оставалось немного, и на его месте я бы тоже готовилась, не жалея сил.

К тому же в последнее время на меня обрушилось столько перемен – новый дом, новая жизнь, а теперь еще и потеря работы, – и я почти убедила себя, что даже рада немного побыть в тишине.

А потом я включила в гостиной свет и увидела Гриффина: он стоял, держа в правой руке нарцисс. Вся комната у него за спиной была заставлена такими же нарциссами в банках из-под желе, а на подоконнике выстроились свечи.

Мои губы сами собой сложились в улыбку.

– Что тут происходит? – спросила я.

Гриффин протянул мне цветок.

– Ничего особенного, – улыбнулся он. – Просто с этих пор я всегда буду так тебя встречать. Комната, полная цветов… Ужин при свечах… Могу даже приготовить омлет с омарами.

– А где Джесси? И близнецы?

– Я отправил их в соседний город – есть пиццу и смотреть кино. Дом в нашем полном распоряжении так долго, как нам захочется…

Я обняла Гриффина за шею и приникла к его груди. Он прижал мою голову к себе, и я почувствовала, как меня наполняет его сила.

– Прости, что все время пропадаю в ресторане… что бываю с тобой реже, чем хотел бы…

– Не надо просить прощения… Я не хочу, чтобы ты в чем-то себя винил… – ответила я и добавила: – Меня уволили.

– Я это предчувствовал.

Я со вздохом опустилась на мягкий диван и медленно провела пальцами по волосам.

Гриффин сел рядом со мной.

– Наверное, все к лучшему. В последнее время мне казалось, что колонка мне даже мешает: без нее я бы волей-неволей задумалась, чего на самом деле хочу. Но теперь, когда колонку у меня отобрали…

– Теперь, когда колонку у тебя отобрали?..

– Я поняла, что ее-то я и хочу!

Гриффин тихо рассмеялся и начал осторожно массировать мне спину.

– Все будет хорошо – обещаю, – сказал он. – Конечно, начинать сначала нелегко, особенно здесь. Бергширские холмы трудно назвать оплотом журналистики…

– Ты правда сказал «оплот» или мне послышалось?

– Правда. Подумал, тебе понравится.

– Мне понравилось, – улыбнулась я.

– Вот видишь? Уже шаг вперед.

Я невольно рассмеялась, но тут же посерьезнела:

– Я всю дорогу сидела и думала, что мне теперь делать. И так и не придумала ничего похожего на ответ.

– А что ты сама хочешь делать?

– Понятия не имею.

И тут в памяти у меня всплыл разговор с Ником, о котором я вспоминала у Питера в кабинете. Наш предпоследний разговор. Или, вернее, недоразговор.

– Что такое? – спросил Гриффин. – Ты о чем-то думаешь, я же вижу.

– Да так, пришла в голову одна глупость. Даже рассказывать не стоит.

– А ты все-таки попробуй.

– Когда я начала вести «Сто открытий», мне стало интересно, как живут люди в разных странах, и я решила фотографировать… дома. Дома, которые чем-то меня зацепили и могли научить, как создать свой собственный… если понимаешь, что я хочу сказать…

С минуту Гриффин молчал.

– Они у тебя здесь? – спросил он наконец.

– Кто? Дома?

Он улыбнулся, не обращая внимания на мой язвительный тон:

– Ну да. Или хотя бы фотографии.

– В зеленой коробке в спальне.

– Можно посмотреть?

– Прямо сейчас?

Гриффин поднялся и протянул мне руку:

– А почему бы нет?

Мы разложили их прямо на полу – фотографии, негативы, непроявленные пленки. Перед нами предстал плод моей шестилетней тайной страсти: дома в самых разных городах, от Хайфона во Вьетнаме до Мариетты в Джорджии, дома у подножия крутых утесов в рыбацкой деревне Клима на Милосе, загороженные ремонтными лесами дома на берегу крошечной речушки в Винчестере, штат Теннесси, одинокое кресло-качалка перед однокомнатным домом на Кубе…

Гриффин долго и не по разу рассматривал каждую фотографию, не произнося ни слова.

Наконец он заговорил – сначала серьезно, потом с улыбкой:

– По-моему, хорошо. Даже очень хорошо.

Я недоверчиво посмотрела на него:

– А ты мне не льстишь?

Гриффин покачал головой и снова принялся разглядывать фотографии.

– Думай что хочешь, но, по-моему, у тебя вполне профессиональные снимки – интересные, неожиданные, своеобразные. – Он посмотрел прямо мне в глаза и продолжил: – Если бы я увидел их до того, как мы встретились, мне бы захотелось с тобой познакомиться. А это верный признак, что передо мной нечто стоящее.

Я невольно улыбнулась:

– Правда?

– Чистейшая правда.

Я смущенно закрыла лицо руками.

– Пожалуйста, давай сменим тему… – Я осторожно выглянула между пальцев. – И спасибо…

– Не за что, – с улыбкой ответил Гриффин.

Он осторожно отодвинул фотографии в сторону и, уже менее осторожно, усадил меня к себе на колени так, что мои ноги обвили его талию.

– Но мне по-прежнему нужен план, – сказала я. – Еще ни разу в жизни я не оставалась без плана.

– Может, пришло время это изменить?

– Что-то я не очень тебя понимаю.

– По-моему, иногда мы строим планы просто потому, что не уверены в себе… – Гриффин немного помолчал. – У тебя есть дело, которое тебе нравится. Дело, которым ты умеешь и хочешь заниматься. Почему бы не начать с этого? Скажи себе: пока хватит и такого плана.

– Не могу же я просто взять и так себе сказать.

Гриффин наклонился вперед, почти касаясь губами моих губ:

– А ты попробуй…

Я поцеловала его – легко и нежно. Один раз, другой…

– Я очень тебя люблю, – проговорила я.

– И это взаимно.

Гриффин стал раздевать меня – сначала медленно, потом все нетерпеливее, беспорядочнее… Он ласкал мою шею, мои бедра – прямо так, на полу, не теряя времени на то, чтобы добраться до кровати.

И внезапно я осознала, как же я счастлива – несмотря на тяжелый день, несмотря на все последние дни. И я чувствовала, что еще об этом вспомню.

Пока Гриффин срывал с меня оставшуюся одежду, мне пришло в голову, чем станет для нас эта минута – поворотным моментом, новым началом в нашей новой жизни.

Но чем бы ни стала эта минута, для встречи со свекровью она явно не подходила…

– Здравствуй, Гриффин!

Мы так и подскочили. Мать Гриффина стояла на пороге нашей спальни неподвижно, точно статуя, а мы лихорадочно пытались привести себя в порядок: Гриффин схватился за джинсы, я натянула через голову платье, впопыхах не смогла найти лямку и неловко прижала его к груди. Вжикнула молния на штанах Гриффина, и от этого звука я чуть не умерла со стыда. Зато моя новоиспеченная свекровь не испытывала ни малейшего смущения. Для столь позднего времени суток выглядела она удивительно элегантно. В ней было что-то от обоих сыновей – кожа Гриффина, красивые глаза Джесси. Серебристые волосы чуть-чуть не доходят до маленьких плеч.