Он открыл застежку и обнаружил в ней три вещи: губную помаду, электронный ключ отеля Hilton с номером 1214 и потасканную открытку с надписью на русском языке: «Моя жизнь обрела смысл с тех пор, как Ты появилась в моей скучной Судьбе. С любовью, М.»

Жак закрыл этюдник и, закинув его на плечо, направился в Hilton Paris Opera.

Фрагмент 2К

– Ты меня не увидишь… ты меня не увидишь… – Кей закрывала ладонями глаза лежавшему на кровати мужчине и весело хохотала. Он пытался скинуть ее с себя, но она сопротивлялась…

– Кей, – ласковым и все еще полусонным голосом говорил он, – хватит, дай на тебя посмотреть и спокойно полежать, – он, наконец, скинул ее и, схватив за талию, поцеловал в затылок.

– Ты самый скучный человек во вселенной! Угораздило же в тебя влюбиться, лучше бы нашла себе музыканта или какого-нибудь байкера. Нет, лучше художника. А… – и она залилась смехом… – Я тебе сейчас кое-что покажу, ну пусти.

И, ласково чмокнув его запястье, Кей спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты. Уже через секунду она вновь оказалась на прежнем месте, но теперь ее руки прятались за спиной, а губы рисовали загадочную улыбку.

– Угадай, что у меня?

Взгляд мужчины находился в каком-то нежном опьянении, он смотрел на свою «любимую девочку» (Кей была намного моложе) и бесконечно радовался ее шутливому расположению духа и таинственным гримасам. Он, казалось, немного забылся в своем любовании и продолжал улыбаться, не отвечая на вопрос.

– Ну, что ты не отгадываешь, Марк, так не честно… – она сделала насупленный вид, и тут же захохотала, – Ах, я опять забыла, что ты – зануда…

Она не успела осознать, как он дернул ее за локоть, и она оказалась в его объятьях… Ее тайна открылась… Портрет уже был в его руках. Он хохотал, а она обиженно щебетала…

– Марк, так нечестно, ты… ты…

Он поднес к ее губам палец и, произнеся “тссс”, начал внимательно рассматривать портрет. Марк молчал, казалось, его что-то озадачило, улыбка исчезла с его губ, и теперь на них лежала какая-то сжатая проблема.

Кей сидела по-турецки на кровати и, теребя свою длинную сережку в ухе, наблюдала за его странной реакцией. Наконец, это молчание начинало ее тревожить, и она, пытаясь придать голосу шутливую ноту, произнесла:

– Этот портрет, случайно, не превратил тебя в рыбу? Ты что молчишь?

Марк не отрывал взгляд от картины. Совсем не в тон Кей, он спросил сухим жестким голосом:

– Откуда это?

Кей удивилась такому повороту событий, ей вдруг стало страшно. Она подумала: а вдруг его что-то оскорбило, или, возможно, он просто приревновал? Кей мягко и одновременно виновато ответила:

– Пока ты спал, я решила прогуляться по Парижу, и вот… Попросила написать свой портрет первого попавшегося мне художника…

– Что это был за художник? – все так же сухо проговорил Марк, не глядя на Кей.

– Откуда я знаю? Да что за ерунда? Марк, ты меня пугаешь, что такого ты там увидел, к чему эти странные вопросы?

– Мне странно, что какой-то «первый попавшийся художник», которого ты видишь впервые, смог увидеть тебя так, как вижу тебя я, но спустя почти три года… – он запнулся, – если даже не лучше… Кей, ты здесь голая, ты понимаешь? Я тебе так скажу, у меня двоякое чувство… Я одновременно восхищаюсь этим портретом и ненавижу человека, который может знать и видеть то, что принадлежит мне. Этот портрет, будто похитил часть тебя. Одна только мысль, что кто-то дотронулся до сокровенного, рождает во мне какую-то непонятную тревогу. Не знаю… Скажи, ты правда видела его только раз? – и он пристально посмотрел в ее напряженные глаза. Марк знал, что она не обманет, он знал движение каждого мускула ее лица, он выучил наизусть все фальшивые ноты голоса.

– Что ты, милый, – и Кей бросилась к нему на шею, – дурачок, как ты мог подумать!

Марк верил, но почему-то этот утренний инцидент оставил в его мыслях странный привкус, от которого он не мог избавиться весь последующий день.

Он знал, что Кей говорит правду, но на его настроение уже упала грустная тень. Марк не мог смириться с мыслью, что кто-то пролез внутрь его самого дорогого существа на свете, а тем самым проник в него: Кей была его воздухом и кровью. Марк не представлял своей жизни без неё, он знал, что случись что-нибудь с Кей, он перестанет быть, все станет для него бесцветным и пасмурным, как сегодняшнее парижское небо.

Фрагмент 3К

Был август, солнце, казалось, решило не покидать небосклон и упрямо пялилось на землю. Калифорния, привыкшая к пеклу, начинала сдавать, выйти на улицу было почти невозможным, и все сидели как в клетках в своих офисах, домах, машинах, боясь сгореть от страсти Аполлона. Марк ненавидел этот задыхающийся день и ждал заката. Сегодня его все раздражало, он был зол на себя за своё серое настроение, которое уже успело испортить день его близким. Для тех, кто его любит, он готов на многое, но сегодня Марк задумался, а любит ли он? У него была замечательная жена, которую он уважал, но не любил, была любовница, которой он был бесконечно признателен и всегда думал, что, наверное, любил, но сейчас он вдруг засомневался… Почему? Он подумал о том, что ему СКУЧНО жить, и никто не может разбудить эту скуку, даже она, его прекрасная N. Его сердце будто скрылось за какой-то скорлупой, у него было все, но не было чего-то самого главного. Что это главное, – думал он, – почему мне так скучно? Он перебирал в уме всех своих знакомых, пытаясь мысленно примерить на себя их жизнь. В результате, Марк неожиданно для себя осознал, что никому не было так скучно как ему. Все чего-то хотели, к чему-то стремились: к покупке новой машины, к свадьбе дочери, к отпуску, ко встрече с любовницей. Каждый не переставал желать, и ждал от жизни, как от волшебной палочки, исполнения своих надежд.

Он вглядывался в свой мир, и чем глубже опускалась его мысль, тем ярче проступала убогость его существования, которое вот уже много лет сводилось к накоплению и жажде новых вещей, удовольствий и развлечений. Марк понимал, что удовольствие стало единственной и самой существенной основой его жизни. Оно как-то незаметно опутало его своей мягкой паутиной, и теперь он оказался связан по рукам и ногам. Он превратился в раба собственной плоти, и теперь чувствовал, как смялась его душа, как съежились его свобода и смелость.

Он всегда хотел, чтобы его жизнь была не напрасной, и, как это ни парадоксально, оглядываясь назад, он не увидел ничего такого, что могло бы оправдать его существование. Что сделал он важного? – эта мысль не покидала его. Вся его жизнь – череда накоплений и трат. Ему казалось, что он создан для чего-то великого, но это великое так и не открывалось ему. Поэтому очень часто его веселый взгляд вдруг сменялся грустью, ещё недавнее воодушевление – какой-то тревогой и сомнением. Он смотрел на свои сорок восемь лет и не мог понять, как так получилось, что он потерял собственную жизнь?

Марк задумался о том, сколько лет он хотел бы оставить из своей жизни, и с ужасом осознал, что он с удовольствием выбросил бы всю свою успешную жизнь и оставил бы всего-навсего несколько лет из студенчества и раннего детства.

В этот унылый день он решил не идти на надоевшую ему работу (он был владельцем рекламной фирмы) и сделать что-нибудь абсолютно бессмысленное и бесполезное. Он свернул на светофоре в противоположную от офиса сторону, и, нажав на педаль, дал волю своему Мерседесу. Автомобиль проворно перестраивался и обгонял машины, он был быстрый, юркий и наглый, как настроение, вдруг им овладевшее. Движение уводило его мысли назад, и перед ним вперемешку с домами и пальмами мелькали фрагменты из прошлого. Ему хотелось что-то осмыслить.

Марк жил в Америке уже более двадцати лет, но так и не стал американцем, каждый раз он чувствовал, что он другой, и не только радовался этому, но иногда даже специально подчеркивал собственную инаковость. Американцы смотрели на него с восхищением и непониманием, для них он был «русский», и слово «русский» объясняло им все странности. Он часто говорил, что думал, улыбался, когда считал нужным, не жалел для людей ни денег, ни времени, всегда был терпелив и все контролировал. Марк любил людей, он быстро обзаводился друзьями, знакомыми, но в последнее время он все больше избегал общения: люди стали навевать на него скуку и вызывали болезненную душевную аллергию.

Он ехал по фривею, задумчиво всматриваясь в удивленное рыжеватое небо, по радио заиграл «Отель Калифорния». Марк прибавил звук и начал мысленно подпевать. Наконец, показалась заправка с вывеской SHELL, он свернул и остановился. Ему всегда нравилось брать кофе на заправке, в нем заключалась какая-то романтика, от заправок веяло уютом и путешествием. Он стоял в очереди за романтическим напитком, когда его внимание вдруг зацепила рыжеволосая девушка, в узких джинсах и синей клетчатой рубашке, завязанной в узел на талии. Девушка долго что-то искала в сумочке, и, когда, наконец, достала из нее десятидолларовую купюру, у нее выпали ключи. Она извинительно улыбнулась и тихо сказала: «Ой, ну вот».

Марк поднял ключи. Девушка засуетилась, ей приходилось одновременно держать снеки, бутылку Бон-Аквы и сдачу. Он понял ее замешательство и, забирая у нее воду, улыбаясь, произнес по-русски: «Я вам помогу».

Они сидели в дорожной кафешке, Марк пил свой кофе, а она маленькими глотками опустошала бутылку. Девушка была очень весела, в ее голосе таилась какая-то удивительная мелодия, которая очень быстро опутала его настроение, и скоро от скуки у него не осталось и следа.

– Меня зовут Кристина, но все называют Кей, как ключ по-английски.

– Может поэтому, ты теряешь ключи? – шутливо спросил он.

– Да, – весело рассмеялась девушка, – жизнь вообще сплошные потери, дурак тот, кто хочет в жизни что-то приобрести или сохранить. Я теряю каждый день: дни, молодость, вечер, разговор. Единственное, за чем я устраиваю ежедневную слежку, и чего боюсь – потерять себя… А это ведь так легко, почти так же, как ключи… – Кей оборвала фразу и живо спросила: – Ты куришь?