Глава 23

Отец Альбины продолжал звонить время от времени, узнавая о состоянии дочери. Альбина исправно сообщала ему, что все так же, никаких изменений не наблюдается. Он никогда не настаивал на встрече с Альбиной, принимая все, как есть. Но однажды, когда он позвонил после некоторого перерыва, голос его звучал более взволнованным, чем раньше.

— Мне необходимо увидеться с ней, — сказал он.

— Вы же знаете, что это невозможно, — удивилась просьбе Альбина. — Она не хочет никого видеть.

— Но… это действительно необходимо, Катя. Ей надо сообщить кое-что.

— Скажите мне, я передам.

— Я … не могу. Надо ей сказать, объяснить. Так много надо объяснить. — казалось, он едва сдерживает слезы. Это было так непохоже на отца, что Альбина не на шутку встревожилась.

— Может вы записку напишите, а я передам? Я не могу организовать вам встречу без информации, ведь она спросит, в чем дело, понимаете?

Отец тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я завезу вам записку.


Он приехал в тот же вечер, небритый, уставший, внезапно постаревший. Альбина едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею и спросить, что случилось. А случилось что-то страшное. Что-то, что потрясло отца до глубины души. Перевернуло его жизнь.

— Вы не хотите зайти и выпить чего-нибудь? — предложила она.

Он заколебался и Альбина буквально втащила его в квартиру, усадив в кресло. Налив коньяк, она вложила бокал ему в руки и заставила выпить, зная, что коньяк всегда приводил его в себя.

— Так что у вас случилось?

— Там.. там все написано. Вы передайте ей как можно скорее. Потом может быть поздно. Она должна успеть…

— Успеть что? Да объясните вы, наконец. Мне же легче будет ей передать вашу просьбу, если я буду знать.

Борис Дормич вдруг как-то обмяк, ссутулился, Альбина не узнавал в нем своего подтянутого, щеголеватого отца, всегда казавшегося моложе своих лет.

— Это касается её матери… Она больна.

Альбина моментально успокоилась. Если это касается матери, то ничего страшного. У Руны вечно проблемы и всегда мирового масштаба. Странно, что отец воспринимает это так близко к сердцу, ведь он уже давно привык к её спектаклям.

— Она очень больна, — продолжил он, поставив дрожащими руками бокал на стол. — Передайте это, пожалуйста, Альбине. Она должна знать.

— Хорошо. Я передам, но не уверена, что она согласится встретиться с ней. Ведь, вы уж извините, но, по словам Альбины, ваша супруга часто болела и раньше. И это никогда не оказывалось в итоге серьезным заболеванием.

— Нет, сейчас другое… На этот раз другое… Она умирает, понимаете? Умирает! Альбина должна с ней увидеться.

Она налила ему еще коньяку.

— Умирает? От чего?

— Рак. Метастазы. Обнаружили слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать. Она умирает. Сказали, еще несколько недель и все… И её больше не будет.

Он уронил голову на руки и заплакал. Как ребенок, бессильный перед трагедией.

— Но… как же так? Ведь я же видела её недавно. Она же прекрасно выглядела. Разве так бывает? — растерянно бормотала Альбина. Рак… Умирает… Её мать, родная мать умирает.

— Она хочет увидеться с Альбиной перед смертью. Теперь вы понимаете? — поднял он голову. Глаза — полные отчаяния. Бездонного отчаяния.

Альбина молчала. Она не знала, что сказать. Мама умирает. И ничего нельзя сделать.

— Вы не знаете, наверное, но у них с Альбиной были очень сложные отношения. Там много чего было между ними, все так запутанно…

— Я знаю, — тихо ответила Альбина. Но он, казалось, её не слышал.

— Руна не всегда была справедлива к ней, но она и сама много страдала, эта её психическая болезнь… она душила её, мучила изнутри. А Альбина — она была так красива и удачлива, словно живой укор неполноценной увядающей Руне. Она не могла спокойно смотреть на это. Не могла видеть расцвет своей родной дочери на фоне собственного заката. Но это не от того, что она не любила её. Просто… та её болезнь… И я не всегда понимал её, не всегда поддерживал, как должен был. И вот теперь она умирает. Это… так ужасно.

— Ты … ты любил её?

Никто из них не заметил, что Альбина перешла на «ты».

— Да. Я любил её. Но только сейчас я это почувствовал так остро. Мы развалили нашу семью. Каждый постарался. И даже Альбина не приложила никаких усилий для сохранения отношений. Видите, она и сейчас предпочла нас не видеть. Нас, родителей! Но я не виню её, нет… Она имеет право не любить нас. Семья эгоистов, вот мы кто, если хотите знать. Но сейчас… Теперь все по другому. Руна умирает. Ей очень плохо. Она хочет видеть дочь. Она заслужила умереть в мире с собой. Она хочет видеть Альбину. Она хочет сказать ей лишь то, что всегда любила её, но не умела этого показать. Она только об этом и говорит сейчас все дни напролет. С утра до вечера. И даже по ночам, когда бредит. Только об этом и говорит… — он покачал головой. Это убивало еще больше, чем приближение смерти. Упущенные слова, возможности, чувства. Невозможность ничего вернуть и наверстать. — Ведь вы мне поможете?

В голосе его звенела такая надежда, словно эта последняя соломинка могла чем-то помочь им всем.

Альбина взяла его за руку.

— Где сейчас Руна?

— Дома. Теперь всегда дома.

— Поехали.

— Куда?

— К ней. К вам домой. Я хочу видеть её.

Отец позволил усадить себя в машину, как сомнамбула, не пытаясь даже вникнуть в смысл происходящего.


Руна лежала среди множества подушек, без привычного макияжа, сильно похудевшая и бледная. Даже не бледная, нет, а серая, как тень от прежней Руны Дормич, экстравагантной и яркой, жадно ищущей внимания каждое мгновение её жизни. Её волосы, всегда ухоженные и блестящие, сейчас лежали тусклыми прядями на подушке. Казалось, они первыми сдались смерти, пока другие органы еще слабо сопротивлялись.

Услышав, что в комнату вошли, Руна приоткрыла глаза. В них мелькнула тень слабого удивления.

— Зачем вы здесь?

Альбина молчала, прижав руку к горлу, сдавленному спазмом рыдания. Несколько мгновений она не могла произнести ни слова. Отец подошел к Руне, поправил подушки и дал воды.

— Дорогая, она хочет помочь нам привезти сюда Альбиночку. Она обещала…

— Я не хочу видеть человека, отнявшего у меня дочь, — прохрипела Руна. — Я хочу видеть мою дочь.

— Дорогая, не нервничай, она же хочет нам помочь.

— Помочь? Она встала между нами и Альбиной, она заняла место семьи, она скрывает от нас Альбину. Я всегда была уверена, что тут не обошлось без какой-то аферы. Мою девочку обманули и использовали. Моя бедная девочка…

Руна устало прикрыла глаза, как будто эти несколько слов использовали всю её энергию. Отец молчал, подавленный всем происходящим. Защищать неизвестную ему девушку казалось занятием бессмысленным. Если ей хочется, пусть сама оправдывает свой приход, ведь она сама напросилась. Он хотел видеть дочь. И все.

— Да, ты права, мама. Тут не обошлось без аферы.

Руна с усилием повернулась к Альбине и нахмурилась. Отец обеспокоено посмотрел на неё. До его уставшего мозга не дошел смысл сказанного Альбиной, он лишь заметил нарастающую тревогу в глазах жены.

— Мама? — Руна судорожно глотнула слюну и вцепилась в одеяло.

— Ты говоришь «моя бедная девочка», — тихо продолжала Альбина. — а ведь ты даже не почувствовала, что я — это и есть твоя девочка. Ты никогда так не называла меня, мама. Никогда. Разве что в интервью. Ты не навещала меня в больнице, я стала тебе неудобна. А теперь ты говоришь «бедная девочка». Впрочем…

Альбина замолчала. Разве она пришла сюда для обвинений? Время обвинений давно прошло, моменты выяснения отношений упущены. А что теперь? Теперь она здесь для того, чтобы слушать.

— Я не понимаю… — отец вглядывался в её лицо, но не мог найти ответов на свои вопросы. Руна, напротив, все поняла. То ли приближение смерти сделало её более чувствительной к молчаливым звукам других душ, то ли болезнь истощила её привычную оболочку эгоизма и открыла доступ к материнским чувствам и инстинктам.

Альбина обернулась к отцу и в нескольких словах рассказала, что произошло. Он слушал совершенно ошеломленно, словно это происходило не с ними здесь, в этой комнате, а с кем-то ирреальным. Когда Альбина вновь повернула к матери, у той на глазах стояли слезы.

— Ну, мама, не плачь. — она осторожно провела пальцами по её влажным глазам. — Теперь уже не о чем плакать. Что произошло, то произошло. Ты хотела меня видеть — я здесь. Мы обе сделали много ошибок в нашей жизни. Но это уже в прошлом.

— Нас обоих судьба вывернула наизнанку, — Руна накрыла своей прозрачной ладонью руку дочери. — Я бы так многое хотела сказать тебе, но …. у меня просто нет сил… нет сил сказать все, что я хочу.

— Не надо, мама. Не терзай себя. Я все понимаю.

Альбина кусала губы, но это не помогало. Слезы было не сдержать.

— Ты не можешь понять, Альбина. Я не дала тебе шанса понять меня, как мать. Я…

— Мама, — Альбина положила голову рядом с ней на подушке. — я пришла просто повидать тебя. Не терзай себя воспоминаниями и сожалениями.

— Не останавливай меня. Я должна сказать это. Я не дала тебе любви в достатке, я не дала тебе тепла, понимания, поддержки. Я обделила тебя всем тем, что нужно маленькой девочке от матери. Я не прошу понимания сейчас. Ты никогда не поймешь все равно. Я прошу простить меня. Слышишь? Просто скажи, что прощаешь меня и уходи. Тебе незачем смотреть, как я превращусь в кучку костей.

Альбина испытывала только одно чувство — острую жалость. Злость, неприятие, обличающие слова, миллиарды раз вертевшиеся у неё в голове, обиды, затаившиеся еще со времен далекого детства — все это поблекло, стерлось, потеряло свои очертания перед лицом такого отчаяния. Она не видела в глазах матери ни любви, ни раскаяния, ни радости от встречи с дочерью. Не было в них и принятия ситуации, как это бывает у тех, кто умеет стойко воспринимать удары судьбы. Она видела в них страх — страх перед близкой смертью, страх перед невыносимой болью, поджидающей её каждую следующую секунду. Страх умереть и продолжать страдать и после смерти. А вдруг правы те, кто обещает судный день? Не найдя покоя в этом мире, она так надеялась обрести его хотя бы там, после смерти.