Мимо проходит социальный работник. Она разговаривает с одной из самых юных пациенток женского отделения. На вид девушке не больше восемнадцати. У нее испуганный вид.

Она слишком молода, чтобы быть здесь. Меня так и подмывает схватить ее за плечи и сказать, чтобы она поскорее убиралась отсюда. Пока у нее еще есть шанс.

Я ускоряю шаг и оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что все в порядке. Элис по-прежнему нигде нет. Впереди двери женского отделения, как всегда, закрыты. Чтобы пройти через них, нужен пароль. Я пару секунд паникую, но сквозь стекло вижу, как медсестра набирает код. Я замедляю шаг и смотрю в окно справа от меня, делая вид, что любуюсь видом. Она проходит мимо меня, и как раз перед тем, как дверь вот-вот захлопнется, хватаю дверную ручку.

Я уверенно захожу в свое отделение, как будто быть без сопровождения медсестры – это совершенно нормальное дело. Медсестра за стойкой регистрации даже глазом не моргнула, а та, которая сидит слева от меня, уткнулась носом в любовный роман. Начнись здесь пожар, она бы даже не заметила.

Дневная комната – самая большая комната в Фэйрфаксе. Здесь повсюду расставлены столики и всегда полно пациентов. Она могла бы выглядеть и поярче, и поуютней, но нет, стены здесь выкрашены в уныло-белый цвет. На противоположной стене висит одна-единственная картина – горные вершины на фоне заката. Похоже, она висит здесь с того дня, как это заведение только открыло свои двери. Вдоль левой стены тянется ряд окон. Жалюзи открыты, и внутрь льется солнечный свет, поэтому здесь не так уж уныло.

Помимо столовой, это единственное место, где мужчины и женщины собираются вместе. В больнице мы постоянно чем-то заняты – то сеансы, то терапия, то мероприятия, то прием пищи. Все виды занятий выложены перед нами, и мы должны лишь протянуть руку и взять их. Если же вы решите пойти в свою комнату и побыть в одиночестве, можете навсегда расстаться с мечтой покинуть это место. Медсестры будут стучать в вашу дверь каждые пять минут, чтобы «проверить, как вы там».

Стол, за которым я обычно сижу, пуст, и я спешу к нему.

Телевизор включен, но звук поставлен на минимум, а в нижней части экрана тянутся субтитры. Большинство из нас тратят время на просмотр ток-шоу, где женщины сидят за столом и «обсуждают» темы, но, на мой взгляд, это просто постоянный ор. Мы смотрим игровые шоу. Смотрим мыльные оперы. Смотрим новости. Мы смотрим все и вся, лишь бы не зацикливаться на собственных проблемах.

Не так давно эта комната была моим любимым местом в Фэйрфаксе. Я ходила по ней кругами, время от времени останавливаясь, чтобы Эвелин могла выглянуть наружу. Когда она плакала и капризничала, я напевала ей колыбельную.

Но теперь ни один уголок этой комнаты я не назову моим любимым. Я вижу, что это на самом деле. Тюремная камера. Да, она в оборках и рюшах, чтобы создать впечатление свободы, которой тут на самом деле и не пахнет. Эвелин на моих руках начинает ерзать. Я нежно поглаживаю ее по спинке и быстро целую в щеку.

Входные двери распахиваются. Люди все время приходят и уходят, а я обычно не обращаю внимания. Но сегодня я поднимаю голову и вижу, как входит мужчина. Он приносит с собой свежий воздух. Его порыв проносится по комнате, отчего по моей коже пробегают мурашки. Он идет, засунув руки в передние карманы брюк. Сначала я не обращаю на него внимания. Но затем он поворачивается и смотрит прямо на меня.

Мое сердце застревает в горле.

Это тот самый мужчина, в которого Уэс превратился вчера вечером. Я сажусь прямо. Он быстро моргает. Его брови сходятся над переносицей. Он смотрит с недоумением на меня, и я не знаю почему.

Медсестра за стойкой регистратуры здоровается с ним, но он не смотрит в ее сторону. Пациенты и персонал – взоры всех до единого прикованы к нему. У всех одна и та же мысль: почему он здесь?

На лице медсестры, что сидит за стойкой регистратуры, появляется растерянная улыбка.

Взяв бейджик посетителя, он записывает в тетради свое имя. Хотела бы я быть рядом с ним. Я хочу дать имя этому великолепному лицу.

С тех пор как я попала в Фэйрфакс, я научилась наблюдать за людьми. Главное, делать это незаметно. В таком месте нехорошо быть застуканным. Нет, нужно просто украдкой поглядывать, раз за разом. Мне этого обычно достаточно, чтобы создать историю жизни человека.

В лице этого мужчины я вижу силу. Власть.

Опершись локтями о стойку, он наклоняется ближе к медсестре. Она новенькая. Буквально на прошлой неделе закончила недельный курс подготовки. Как же она пялится на него! Я уже вижу: она отдала бы ему все, лишь бы он продолжил разговаривать с ней.

Он что-то говорит, и она качает головой. Я пытаюсь читать по ее губам, но она говорит слишком быстро. Затем незнакомец улыбается ей. Улыбкой, от которой глупеют даже умные женщины.

Медсестра вздыхает и в знак поражения опускает плечи. Затем украдкой оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклоняется над стойкой и указывает прямо на меня.

Мужчина смотрит в мою сторону. Его взгляд полон решительности. И силы.

Оттолкнувшись от стойки регистратуры, он идет в комнату отдыха. У него уверенная походка, как будто каждый свой шаг он завоевал в упорной борьбе. Подбородок гордо приподнят, глаза смотрят прямо на меня. Мои руки начинает бить дрожь. Кровь отливает от кончиков пальцев рук и устремляется к кончикам пальцев ног. Мое сердце бухает, как барабан.

Бум-бум.

Бум-бум.

Бум-бум.

Каждый новый удар громче предыдущего. Вскоре мне уже кажется, что все в комнате слышат стук моего сердца. Мужчина останавливается прямо перед моим столом. Я прижимаю к себе Эвелин и откидываю голову назад, чтобы встретиться с ним взглядом. Клянусь, это удар прямо в сердце.

– Могу я сесть, Виктория?

Откуда ему известно мое имя? Я отчаянно пытаюсь понять, что происходит. Неужели меня кто-то разыгрывает? Я оглядываю комнату – вдруг из-за угла выскочит кто-то из докторов и скажет, что это всего лишь проверка.

Я не отвечаю, и тогда он приподнимает бровь и садится напротив меня. Затем кладет руки на стол и переплетает пальцы. Они большие, грубые, с мозолями. Ногти неаккуратно подстрижены. Мой желудок скручивается узлом. Я помню эти руки, они держали меня прошлой ночью. Не руки Уэса. Вот эти.

Мы сидим молча, но что именно я должна сказать? Как мне начать разговор с незнакомцем? Я не знаю.

Он пристально смотрит на Эвелин. Затем его взгляд скользит с моей дочери на меня. Я беру Эвелин так, чтобы ее головка лежала у меня на груди, и нежно поглаживаю ее по спинке.

– Извините, мы знакомы? – Мой голос звучит твердо, но вежливо.

Он наклоняет голову набок и смотрит на меня из-под ресниц. Черный изгиб бровей подчеркивает его глаза.

– Я – Синклер.

Я молча смотрю на него. Я знаю, он ожидает, что я его узнаю. Но нет. Мы с ним никогда не встречались. Не считая прошлой ночи.

– Синклер Монтгомери, – уточняет он.

Это ничего мне не говорит. В ответ я лишь пожимаю плечами. Он закрывает глаза. Его губы сжимаются в ровную линию. Я не знаю его, но боль и досада этого человека очевидны. Я бы рада ему помочь. Но как? Я не могу помочь даже самой себе.

– Ты не помнишь меня, – говорит он. В его голосе нет ни гнева, ни обиды, но в его глазах буйство эмоций. Для меня это уже слишком.

– А я должна?

Его губы растягиваются в грустной улыбке.

– Да. Должна.

Это безумие: кто-то смотрит прямо на вас, и в его глазах мелькают тысячи воспоминаний. Вещи, которые вы даже при самом огромном желании не в состоянии вспомнить.

Безумные и ужасные.

– Ваше имя мне не знакомо, – тихо говорю я. Мой язык как будто слишком велик для моего рта, и все, что я скажу, будет звучать жалко.

Синклер.

Его имя Синклер.

С его внешностью и пристальным взглядом это имя удивительно ему подходит. Он улыбается мне. Улыбка медленно расплывается по его лицу, как будто он знает, о чем я думаю.

– Я знаю, что ты меня не помнишь. Вот почему я здесь, – говорит он. – Нам есть что наверстать.

Это кажется слишком… невероятным. Я еще крепче прижимаю к себе Эвелин.

– Вы меня не обманываете? – шепчу я.

Он наклоняется вперед.

– С тех пор, как мы познакомились, я ни разу не солгал тебе, – заявляет он.

– И давно мы знакомы?

Он сглатывает, и я вижу, как дергается его кадык.

– Два с половиной года.

В моих глазах отражается сомнение. Синклер вздыхает.

– Я знаю, что ты мне не веришь.

– Вы правы, – признаю я. – Не верю. Я здесь уже три года. Мы никогда не встречались.

Синклер хмурится. Его взгляд пару мгновений скользит по комнате и снова останавливается на мне.

– Три года? Ты здесь не три года.

Я, разинув рот, смотрю на него. Я готова твердо заявить, что я права. Кому как не мне знать, как давно я здесь, но, копаясь в воспоминаниях о Фэйрфаксе и возвращаясь к началу, я мало что понимаю. Разве все это было в… 2011 году?

Я начинаю злиться. Какой толк от памяти, если она не работает? Я закрываю глаза и растираю висок. Когда же я снова смотрю на Синклера, его лицо смягчается, как будто он видит кирпичную стену, в которую упирается мой разум.

– Ты здесь всего шесть месяцев.

Меня так и подмывает возразить ему. Мне нужны холодные, неопровержимые факты, но у меня их нет. Три года. Я провела здесь целых три года, и если мы якобы такие хорошие друзья, то почему он не приходил раньше? – спрашиваю я.

– С тех пор, как ты здесь, я стараюсь навещать тебя каждый день. – Его губы сжимаются в ровную линию. – Но каждый раз я получал отказ.

– И ты думаешь, что я в это поверю?

– Спроси любую медсестру. Посмотри вчерашний список посетителей, и позавчерашний, и за день до этого. Ты увидишь мое имя на каждой странице.

Я сглатываю застрявший в горле комок.

Мне никто не говорил ни про какие визиты. Меня душит гнев. Разве не мне самой решать, кто может, а кто не может меня навещать?