– Я хочу лишь одного – помочь тебе. Это все, чего я хотел за последние шесть месяцев. – Его голос срывается на шепот. – Поговори со мной, расскажи, что ты чувствуешь. Я люблю тебя, и любая твоя боль… она и моя тоже.

Услышав от него такие слова, я облегченно вздыхаю. Я хочу, чтобы для него это было важно. Для Синклера Монтгомери.

Я набираю полную грудь воздуха.

– Она сказала, что я плохая мать. – Когда я это говорю, мой гнев отступает и сменяется грустью. Это нелепо. Мы с Риган помирились. Но этот момент – наглядное свидетельство того, что можно простить кого-то, но никогда не забыть его слов.

– Виктория, это неправда, – мягко говорит Синклер. – И ты сама это знаешь, верно?

Я молчу.

– Она просто подначивала тебя.

Я горько усмехаюсь и вытираю со щек слезы.

– Да. Что ж, это сработало. – Внезапно я чувствую себя круглой дурой.

Синклер обнимает меня за плечи и нежно притягивает меня к себе.

– Неправда, ты хорошая мать. И плохой никогда не будешь.

Я поднимаю голову.

– Может, она и права. Она ненормальная, но некоторые из самых ненормальных – самые умные. Они говорят то, что у других в голове!

– Нет, – говорит он тихо, но яростно. – Никогда так не думай.

Я продолжаю говорить, как будто не слышала его слов.

– Когда Риган сказала все это, я взглянула на свои руки и увидела, что Эвелин со мной нет. Я отдала ее медсестре.

– Всем мамам нужен отдых.

– Хорошим мамам – нет. Хорошие мамы всегда защищают своего ребенка.

– Неправда, – возражает он.

Мы молчим. Мне не нужно открывать ему частичку моей души, чтобы он увидел, насколько обидны слова Риган. Он уже внутри меня. Он все это видит.

Я отрываю глаза от пола и смотрю на Синклера из-под ресниц.

– И теперь ты откажешься от меня?

Синклер хмурится. Он выглядит побежденным, его плечи опущены, как будто на них взвалена тяжесть всего мира.

– Однажды я сказал, что не оставлю тебя здесь одну, и я не разбрасываюсь обещаниями.

В ответ я могу лишь улыбнуться.

Синклер оглядывается по сторонам и понижает голос.

– Ты вспомнила что-то еще?

Я киваю.

– Да. Вчера вечером доктор Кэллоуэй показала мне еще несколько фотографий.

В его глазах вспыхивает интерес.

– И что же ты вспомнила?

Я подаюсь вперед. Нас разделяют всего несколько дюймов. Я вынуждена напомнить себе, что мы здесь не одни.

– Тот вечер, когда мы доставили цветы вместо твоей сестры, помнишь?

Синклер оборачивается. На его губах играет лукавая улыбка.

– Ну конечно! – Он пару мгновений молчит. – И ты его помнишь?

– Да. Я помню, как наткнулась на тебя в магазине твоей сестры. Помню, как пришла к тебе домой… Ты не ожидал меня увидеть, и в итоге я осталась ночевать. – Я умолкаю.

– Ты это помнишь?

Синклер опускает очки и смотрит мне в глаза. Сила его взгляда по-прежнему такая же мощная, какой я ее помню. В моем мозгу тотчас происходит короткое замыкание, дыхание застревает в горле.

– Я отчетливо помню тот момент, – хрипло говорит он.

Горячий румянец заливает мне лицо и шею. Эта ночь мелькает в моей голове обрывочными кадрами. Ногти, которые впиваются в его кожу. Губы, скользящие по моему телу. Я стряхиваю эти воспоминания, прежде чем они полностью меня поглотят.

Взгляд Синклера прикован к моему лицу, и я знаю: он тоже проигрывает этот момент в своей голове.

– Ты вспомнила что-то еще?

– Нет. – Я шумно выдыхаю. – Я подхожу к последней черте. Я это чувствую. Я вот-вот узнаю правду, и мне страшно увидеть то, что привело меня сюда.

Я прочищаю горло, мне не терпится сменить тему.

– Учитывая, кем мы были и где мы сейчас. Скажи, ты бы… – Я на миг умолкаю и повторяю снова: – Ты бы сделал это снова?

– Абсолютно. Каждую секунду, – мгновенно отвечает он и тут же спрашивает: – С тобой здесь хорошо обращаются?

– Вообще? Или после «инцидента»?

– И то и другое.

Я пожимаю плечами.

– Думаю, в целом хорошо. Но все смотрели на меня, как на ненормальную.

– Я не считаю тебя ненормальной. Я никогда так не подумаю, что бы ни случилось.

Никто ни разу не говорил мне таких слов. Ни-ког-да. После них злость отпускает меня.

Я отдаю себе отчет в том, что Синклер всего в нескольких дюймах от меня. Нас разделяет стол, но это ничего не значит. Я ощущаю его рядом с собой. Чувствую его запах.

Я знаю: он тоже это чувствует.

Буквально день назад мне казалось, что я схожу с ума. Возможно, это все еще так, но когда Синклер смотрит на меня, безумие отступает от меня, и я почти чувствую себя человеком.

Мое сердце колотится о ребра, стучит, как барабан. Это прекрасный звук.

Не обращая внимания на окружающих, Синклер протягивает руку. Он так крепко сжимает мое лицо, как будто боится, что я исчезну. Он притягивает меня к себе, его взгляд пылает желанием.

Наш последний поцелуй был жадным и сильным. Мне бы хватило его до конца моих дней. Этот поцелуй медленнее, но в этом чувствуется отчаяние, как будто он пытается проникнуть внутрь меня и найти ту, кем я когда-то была.

Я приоткрываю рот, и Синклер стонет. Меня охватывают эмоции, они овладевают мной, контролируя каждое мое действие.

Я больше не чувствую себя несчастной и одинокой.

Я смелая.

Я храбрая.

Я решительная.

Как и мое прошлое, этот мужчина вдыхает в меня жизнь.

Руки, державшие мое лицо, скользят ниже, его большие пальцы касаются основания моего горла. Прямо там, где бьется мой пульс. Мой язык искусно скользит по его языку, как будто мы делаем это каждый день.

Я больше не хочу терять это чувство. Я машинально сжимаю кулаки, мои ногти впиваются в кожу. Я хочу протянуть руку. Я хочу прижать его к себе. Мне много чего хочется сделать.

Но пока этого достаточно.

И когда его нет здесь и его слова исчезают, у меня есть это.

– Никаких поцелуев, – рявкает медсестра. И для пущего эффекта хлопает в ладоши. Она приближается к нам, и я приоткрываю глаза.

– Вон! – тычет она пальцем в Синклера.

Но тот никак не реагирует и сверлит меня взглядом. Его глаза помутнели, потускнели от похоти, и я знаю, что ему, как и мне, не хочется прекращать наш поцелуй. Мои легкие расширяются, и я жадно втягиваю в себя воздух.

Похоже, ему есть что сказать, но эту стерву-медсестру это не остановит.

– Вам пора уходить, мистер Монтгомери.

– Да ладно! – огрызается Риган. – Это психушка, а не церковная молодежная группа! Такого шоу я не видела уже несколько недель!

Синклер медленно встает. Я не готова к его уходу, поэтому копирую его движения. Он засовывает руки в карманы и, похоже, собирается отойти. Прежде чем я успеваю передумать, я протягиваю руку и останавливаю его.

– Как ты можешь любить такую, как я? Я сижу в тюрьме для сумасшедших. У меня нет свободы, и я не могу вспомнить куски своего прошлого. Как ты можешь меня любить?

– Ты думаешь, что недостойна любви, и ожидаешь, что я тоже в это поверю, но нет. Ты другое произведение искусства, Виктория. Швы на твоей душе неровные и потрепаны по краям. Но ты была создана такой, и это самое прекрасное, что я когда-либо видел.

Я стою в полной растерянности, не зная, что на это ответить. Синклер грустно улыбается мне.

– Увидимся скоро, хорошо?

С этими словами он уходит. Он идет по коридору, а медсестра все время его ругает.

Я смотрю ему вслед и чувствую, как вокруг моего сердца что-то разбивается.

Слышите биение моего сердца?

Мне больно.

Мне больно.

Мне больно.

31

Мои ноги приводят меня к кабинету доктора Кэллоуэй.

Эвелин осталась со Сьюзен, но мне все равно.

Мне плевать.

Да-да, мне плевать.

Это делает меня ужасной матерью? Абсолютно.

Мой разум – боец на ринге, которого снова и снова бьют словами и объяснениями. Он весь в синяках и ушибах и очень близок к тому, чтобы разбиться вдребезги.

Прежде чем войти в кабинет доктора Кэллоуэй, я стучу. Дверь за мной тихонько закрывается. Я сажусь напротив доктора, сцепив перед собой руки. Мою нервную энергию невозможно сдержать. Она кружит вокруг меня, как пчелиный рой, угрожая атаковать меня в любую секунду.

– У тебя усталый вид, Виктория, – говорит доктор Кэллоуэй. – Ты плохо спишь?

– Я отлично сплю, – бормочу я. Это наглая ложь, но как мне объяснить ей, что голоса в моей голове со временем становятся громче, агрессивнее и требовательнее?

Очень просто: никак.

– Где сегодня твой ребенок? – спрашивает доктор Кэллоуэй. Я вижу в ее глазах легкую тревогу.

– Она со Сьюзен.

– Это хорошо.

– Почему?

– У тебя появился небольшой перерыв, – объясняет она. – Короткая передышка.

Я фыркаю.

– Ну, если вы так говорите.

– Каждому нужно время для себя, – говорит доктор Кэллоуэй. – В этом нет ничего плохого.

– В этом плохо все. – Слова вылетают прежде, чем я успеваю их осознать. После этого я уже не контролирую то, что говорю. Я должна сбросить с себя этот груз. – Хорошие матери любят и защищают своих детей. Независимо от своего самочувствия.

Я внимательно наблюдаю за доктором Кэллоуэй, ища малейшие следы осуждения. Но не нахожу.

– То есть тебе кажется, что ты не защищаешь своего ребенка? Обещаю, что Сьюзен хорошо о ней позаботится.

– Дело не в этом. Просто… просто…

– Что именно?

От бессилия я закрываю глаза, растираю виски и глубоко вздыхаю. Я пытаюсь разобраться в своих мыслях и чувствах, чтобы адекватно объяснить то, что я хочу сказать.

– Просто в последнее время моя дочь не выносит меня рядом с собой, – наконец признаюсь я.

– Что заставляет тебя так думать?

– Она только и делает, что плачет. – Я кладу руки одна под другую, чтобы не ковырять ногти. – Как бы я ни старалась ее успокоить. Как будто… как будто она ненавидит меня.