* * *

...Этот день был солнечный и теплый, и ничто в городе не напоминало о прошедшей недавно буре. Про такие ласковые, не изнуряющие жарой летние дни моя тетушка говорила – как будто боженька спустился на землю.

Но сейчас было не до метафорических изысков, да и погода не имела никакого значения.

– Уже первый час, – сказала тетушка. – Пора.

Я надела темное платье и покрыла голову черным платком. В доме было тихо – остальные уехали еще с утра в морг, даже Клавдия Степановна ушла, утащив за собой своего беспутного и пьяного супруга.

– Как ты? – робко спросила тетушка. Она, конечно, тоже переживала из-за смерти Инессы, но никак не ожидала, что моя скорбь может достигнуть таких размеров.

– Уже ничего.

Похороны своей лучшей подруги я пропустить не могла.

Мы оказались на кладбище как раз вовремя, в тот момент, когда автобус с гробом приехал после отпевания.

Огромная толпа теснилась на узких аллеях кладбища, рядом тарахтел экскаватор, разгребая землю, невнятно и с воодушевлением играл духовой оркестр. Это были обычные, провинциальные похороны, и в первый момент я даже не поняла, зачем я здесь. «Ах да, Инесса умерла...»

Мы протиснулись сквозь толпу и оказались рядом с Аристовыми.

– Зиночка! – всхлипнула Любовь Павловна.

– Любочка! – Моя тетя бросилась ей на шею.

Чуть поодаль стояли Борис и Глеб, в черных костюмах, такие красивые и мрачные, что все смотрели только на них. Я огляделась и увидела в толпе много знакомых лиц – весь Дом моды с моделями, одетыми будто в интернате в эти маленькие черные платья, которые годились как для торжественных вечеров, так и для похорон – слава Коко Шанель! Во главе отряда моделей был Рафик Буранов, с нарисованной на щеке слезой, – немного театрально, но все искупалось его действительно убитым видом, редакционные тетеньки, тоже под предводительством главного редактора «Тишинских ведомостей», были соседи и знакомые, была Поля Полетова, ее бывший муж Баринов, мужчина демонического вида, пришел библиотекарь Марк и еще множество каких-то людей, наверное, даже случайных, ибо в провинции и похороны являются неким театральным действом.

Присутствовал Костя – стриженый и худой, он вертел в руках свою проволоку и глядел куда-то в сторону, но почему-то я точно знала, что он смотрит именно на меня.

Мы находились на новом кладбище – для обычных жителей Тишинска, – заросшем бурьяном и высокой травой, в которой густо пестрели живые цветы и искусственные венки. Поначалу я надеялась, что моя подруга будет лежать на Тишинском мемориале, но она не была ни киноактрисой, ни лауреатом Госпремии... впрочем, какая разница, где лежать!

Чуть поодаль, на полураспаханном поле, которое еще не успели застолбить крестами и гранитными плитами, стояла блестящая иномарка, в которой я вдруг узнала машину Владимира Ильича.

– Бедный! – равнодушно прошептала я. – И ты здесь!

– Что? – обернулась тетушка встревоженно.

– Нет, я так...

Крышку с гроба сняли в последний раз, и все начали прощаться с Инессой – ее родители, потом дети. Какой-то человек вышел вперед и стал очень прочувствованно говорить о ней в прошедшем времени. Я ничего не понимала.

– Смотри, теть Зин, – нерешительно произнесла я. – Она как живая... Послушай, а, может, эти врачи что-то напутали? И у нее просто летаргический сон?

Тетушка моя залилась слезами и ничего не ответила.

Ко мне подошел Глеб, и мы судорожно обнялись.

– Убийцу не нашли? – спросила я.

– Нет, – мрачно ответил он. – Потапов в бегах. Да, я думаю, ему много не дадут, – с каким-то злым скепсисом добавил он. – Учтут все обстоятельства и все такое...

– А Люсинда?

– Кто? Ах, эта толстая дура... стоит там в кустах, плачет. Маскируется под памятник.

Я вдруг и вправду увидела неподалеку Люсинду, закутанную в непривычно темные одежды, – она утирала слезы большим зеленым платком. Она явно чувствовала себя виноватой, но чего-то боялась, как будто родственники погибшей могли предъявить ей счет.

– Послушай, Оленька... – издалека начал Глеб, страдальчески морщась. – Ты там была, ты все видела... Потапов правда... виноват?

Сколько себя помню, я никогда не могла ответить определенно, всегда мучилась многозначностью мира и свои ответы сопровождала неизменными пометками – «мне кажется», «наверное», «может быть»... А сейчас от моего ответа зависело слишком многое, сын погибшей Инессы ждал от меня определенного ответа.

– Я не знаю, кто виноват, – с ужасом сказала я. – Так получилось... Был жуткий дождь, всю дорогу размыло! Мы шли вдоль забора, но нас все время сносило в сторону, к грузовику... Нам надо было подождать. Нам вообще не надо было никуда ходить! И ночь, безумный ревнивец, который ничего не видел и не соображал...

– Ты говорила об этом со следователем?

– Да... Нет! Он заходил к нам, но тетя Зина не пустила, потому что я плакала все время и говорить не могла, только икала...

Я почувствовала, что снова плачу.

– Ты так любила маму...

– Я и сейчас ее люблю! Я ее всегда буду любить. Лучше б... лучше б Потапов наехал на меня, было бы больше смысла, если бы я умерла вместо нее!

Глеб молча смотрел на меня, и по его бледному лицу пробежала какая-то тень.

– Не надо так, – неожиданно мягко произнес он. – Я хотел убить этого дурака, я его искал по всем гаражам, облазил все стройки...

– Ты?! Господи, Глеб, тебя бы посадили! И вообще, Инесса – если бы она...

Меня позвали.

Не переставая плакать, я попрощалась со своей подругой, ощутив ледяной холод ее спокойного лба, на котором не было ни единой морщинки, – и далее опять впала в какую-то прострацию. Такая холодная! Нет, врачи, наверное, не ошиблись... Люди говорили и говорили речи о достоинствах умершей, но я ничего не понимала. В самом деле, как могла произойти такая нелепость, как Инесса могла уйти от всех нас!

Костя, не глядя на меня, вдруг завыл, закусив зубами проволоку, как будто понимал значение происходящего... Нет, он не понимал, но чувствовал.

Слезы городского дурачка произвели на публику неожиданное впечатление – зарыдали все, кто еще не успел это сделать, одна из тощеньких моделек, вероятно изнуренная диетами, закатила глаза и хлопнулась на руки Буранову.

И в тот момент, когда гроб уже закрывали, произошло нечто неожиданное – сквозь толпу протолкнулся некто в рабочем комбинезоне, небритый и грязный, и бухнулся на колени прямо посреди небольшого пятачка, на котором мы стояли.

– Мишка! – ахнула рядом со мной тетя Зина. – Мишка Потапов!

Потапов, словно какой-нибудь герой Достоевского, просил прощения у Инессы и у ее родных, он каялся публично. Оркестр, издав фальшивую ноту, затих.

– Виноват! – прохрипел он, поводя красными белками. – Казните теперь...

Все молчали, ошеломленные.

– Нет! Не надо казнить! – нарушила мертвую тишину Люсинда, выламываясь из своих кустов. – Мишенька...

Она добежала до мужа и тоже бухнулась на колени, но перед ним.

– Люди добрые! – заголосила она, заломив руки. – Пусть меня посодют вместо него! Это я виновата... Бес попутал!

«Чернейший демон в черный день...» Теперь я знаю, когда был этот день. Только кто был черным демоном – Потапов, Виргиний? Или черный демон летал в то время по черному небу, пуская обманчивые зарницы, застилая глаза пеленой дождя?.. Нет, не Миша Потапов убил Инессу, а страшный Минотавр – я видела его лицо, когда он склонился ко мне из сырой, словно пахнущей серой темноты, я даже слышала его голос, он спросил меня: «Кто ты? Зачем ты здесь?» Он выбрал Инессу, я ему почему-то была не нужна в тот момент.

– Мамочки! – пискнула я, отступая. Тетя Зина где-то потерялась. Я успела заметить, как Глеб мрачно смотрит в сторону, Михаила Потапова поднимает с коленей капитан Фоменко, заливаясь нежнейшим румянцем, а Любовь Павловна с Валентином Яковлевичем, сцепившись друг с другом, словно сиамские близнецы, рыдают, в последний раз глядя на свою дочь.

– Ольга! – кто-то нетерпеливо позвал меня, и я обернулась в полной уверенности, что Минотавр пришел за мной, и наткнулась на чье-то синее от щетины лицо.

– Что? Что вам надо? Кто вы?.. – прошептала я, чувствуя, что окончательно уплываю в какие-то иные, параллельные миры. Может быть, мне не надо упираться, а стоит пойти вслед за Инессой?..

– Кто? Да это ж я, Автандил... – Это и вправду был жених Машеньки Соболевой, весь в черном. – Не бойся, не укушу...

– Что вам надо? – пролепетала я, с трудом возвращая себя в реальность.

– Я все смотрел, как ты плачешь... – с каким-то грубым, животным умилением заявил он. – Так плачешь... Мне захотелось тебя утешить!

Он вознамерился обнять меня, но я шагнула в сторону.

– Ну что ты, глупенькая? Ты мне нравишься, ты все-таки на нее не похожа – она не умеет так плакать, она только смеется!

Я догадалась, что он говорит о своей невесте, он был на ней зациклен – тоже своего рода сумасшествие.

– Оставьте... – с тоской пробормотала я, не зная, как избавиться от очередного наваждения, и вдруг из толпы передо мной материализовался Вадим Петрович.

– Вы! – вскрикнула я, бросаясь ему на шею. – Уведите меня отсюда! Уберите его!

Похоже, Вадим Петрович совсем не ожидал от меня такой реакции.

– Оленька... – Он стиснул меня с такой силой, что я едва не задохнулась. – Что?.. Он? Опять он мешает тебе?

Не в силах говорить, я несколько раз кивнула головой.

– А ну... – так свирепо начал Вадим Петрович, что стало ясно: он и в этот раз готов биться до самой смерти.

Автандил мрачно отступил, видимо, не желая публичных сцен.

– Еще не его время... – пробормотала я. – Еще не мое время...

Вадим Петрович во все глаза смотрел на меня, ничего не понимая, но горя только одним желанием – прописать лечение. Эскулаповская привычка.

– Идем... идем домой, – решительно заявил он. – Тебе надо лечь, ты не в себе! Я дам тебе успокоительного...