Виргиний тоже на этих прогулках не присутствовал – и он чувствовал себя третьим лишним и все больше крутился возле нашего дома.

– Я таки не понимаю, – однажды заявил он мне. – Вы, как женщина, имеете безразличие ко всем окружающим вас мужчинам?

– К вам – особенно... И ко всем остальным! – заявила я, обессилев от его бесцеремонности. – Я собираюсь в монахини.

Ни в какие монахини я не собиралась, но Виргиний поверил мне безоговорочно.

– В монахини? – ахнул он. – С такими формами – и в монахини?! Нет, лучше в гроб, я извиняюсь...

С этих самых пор он потерял ко мне всякий интерес, но возле дома крутиться не перестал – досаждал глупыми беседами Валентину Яковлевичу, пытался учить уму-разуму Бориса с Глебом, давал педагогические советы моей тетушке... до тех пор, пока на него не снизошло новое чувство.

Однажды он увидел Люсинду.

Она как раз шла на работу – в коротком атласном сарафанчике, ее пухлые руки-ноги были выставлены всему миру, низкое декольте внушало мистический страх, кукольное личико Мэрилин окончательно ломало психику.

– Я извиняюсь, кто это? – бросил мне камушек в окно Виргиний – бледный, несмотря на жару. Я подумала, что Люсинда тоже испугала его, как и меня когда-то.

Он стоял под моим балконом и вовсю таращился ей вслед. Белый атлас перекатывался волнами на ее филейной части.

– Это Люся, – сказала я, перегнувшись через балконные перила.

– Какая женщина, я таки в ошеломлении! – прошептал он, и я тут же поняла, что жизнь Виргиния наполнилась новым смыслом. Мой образ целиком и полностью заслонился Люсиндой, благо ее размеры не шли ни в какое сравнение с моими. Я, можно сказать, была тростинкой, чахлой речной девой по сравнению с этой Брунгильдой...

Виргиний уже принял стойку – совсем как охотничий пес, наконец взявший на охоте след.

– Она замужем! – громко прошептала я ему. – У нее очень ревнивый муж!

– Муж? – пробормотал он, словно не веря своим ушам. – А чего тут удивительного – чтобы такая женщина была одна?.. Нет, у нее правда муж?

Он как будто был уже в забытьи.

– Истинный крест!

– Ну и что – да хоть звезда Давида! – пробормотал он более решительно. – А что мне муж? Ревнивый, я извиняюсь?.. Ай, да будь хоть сам король Лир!

Он, наверное, имел в виду Отелло, но и это уже не имело значения – он бросился вслед за Люсиндой... я подозреваю, что аномальная погода подействовала и на него.

Весть о том, что и второй приезжий американец нашел свое счастье, скоро разнеслась по всему Тишинску. Виргиний преследовал Люсинду с таким энтузиазмом, которого местные жители не видели даже в мексиканских сериалах. Он целый день проводил возле ее магазина – то в кафе напротив, то непосредственно в самом магазине, среди фикусов, кактусов и гвоздик, во влажной и теплой полутьме искусственных тропиков, занимая неприступную Люсю своеобразными речами, он сопровождал ее во время походов на рынок, когда та покупала грудинку для борща и картошку для гарнира, он украдкой, словно ветерок, трусил вечером вслед за ней – если пассию его встречал после работы муж, Виргиний поджидал ее за всеми мыслимыми заборами и углами – чтобы, выскочив оттуда, изобразить на лице радостное изумление – надо же, я извиняюсь, какая неожиданная встреча!

Поначалу Люсинда была действительно неприступна – она привыкла к такому вниманию со стороны многих тишинских донжуанов, и потому ее было трудно сдвинуть с позиций добродетели, но потом в ней вдруг словно дрогнуло что-то.

Я подозреваю, это произошло после того, как мадам Молодцова решила взять инициативу в свои руки...

Однажды я увидела Клавдию Степановну возле забора Потаповых – небрежно опершись на этот самый забор, она что-то втолковывала мрачной Люсинде. Сначала я не придала этому никакого значения, но потом до моих ушей донеслись слова, которые заставили меня поежиться, словно от холода, – и это несмотря на нестерпимую жару!

Честное слово, подслушивать я не собиралась, да и не хотела, но обрывки их разговора сами полезли мне в уши – не закрывать же из-за этих двух кумушек все окна в такую-то погоду...

Мадам Молодцова на все лады расхваливала Виргиния. Какой он интересный мужчина – не красавец, но интересный, что получше этой дурацкой красоты! – как он умеет пылко выражать свои чувства, как он трогательно влюблен, как он умен (!), у него свой бизнес в Америке, а самое главное – Америка, Америка, Америка... Люсинда внимала ей, развесив уши.

Эта Америка расписывалась как рай на земле. Клавдия Степановна убеждала нашу глупую соседку, что только в сытой и благополучной Америке женщина может быть счастлива. Люсинда была согласна – а что ей оставалось делать, она с мрачным видом осознавала свою тяжелую долю в скудной лесостепной полосе.

Потом Молодцова стала сравнивать Мишу Потапова и Виргиния, и все не в пользу первого. Она очень умело обрабатывала Люсинду и явных сравнений не делала – все достаточно тонко, деликатно, но хочешь не хочешь, а Виргиний при таком раскладе казался настоящим заморским принцем. Я к молчаливому Потапову теплых чувств не испытывала, но, слушая Молодцову, мне вдруг стало его очень жаль, я бы на месте Люськи закричала в лицо Клавдии Степановны: «Дура ты, дура – он хороший, а главное – я его люблю, и он меня любит...» Но, видимо, Люсинде такие мысли в голову не приходили, она стояла и тупо, покорно слушала Молодцову. Этой Америкой кого угодно с толку собьешь...

А потом прошел слух, что Виргиний катал Люсинду на белом лимузине за городом, и, говорят, зрелище было феерическое – Люся в своем белом платье на белом лимузине... Не знаю, правда это или нет, но наша местная Мэрилин как будто стала добрее к заморскому принцу и не хмурила больше брови, когда он выскакивал к ней из кустов, изображая случайную встречу.

И, главное, Потапов посуровел еще больше, и однажды даже кто-то слышал, как он грозился убить Виргиния и даже как будто гнался за соперником на своем грузовике, и Виргиния спасло только то, что он вовремя спрыгнул с дороги в канаву со стоячей водой...

А тем временем из Москвы приехал Владимир Ильич.

Что он обнаружил? Он обнаружил, что потерял свою невесту!

– Я говорила с ним, – сказала мне Инесса как-то поздним вечером, когда мы стояли на балконе. – Сразу же. Надо сразу же обо всем говорить!

– О том, что ты с Ником...

– Да. Я пришла к нему домой и сказала...

– Значит, у вас с Ником все так серьезно! – ахнула я. – А что бедный Владимир Ильич?

– Он не поверил сначала. Сказал, что мир не мог перевернуться за одну неделю, что не могла я за одну неделю полюбить другого... А я полюбила! – гордо произнесла она. – Я, может быть, впервые за много лет...

– Да-да, мне очень жаль Владимира Ильича, но что поделать! – горячо согласилась я. – Ты же не можешь...

– Он плакал потом, – шепотом сказала Инесса. – Он стоял на коленях! Ах, я не поступила бы с ним так жестоко, но моя мечта, мой Николай Александрович Ивашов...

– Да-да, словно возродившийся Феникс!..

Вскоре стало известно, что владелец швейной фабрики ушел в глубокий запой. Поначалу это никого из жителей Тишинска не удивило – обычная реакция брошенного жениха, все нормальные люди уходят в таких случаях в запой, но потом стало как-то тревожно, и даже прокатился слух, что дела на фабрике стоят, потому что хозяину наплевать на все... Поскольку благосостояние местных жителей целиком и полностью зависело от этой фабрики, обстановка в городе стала накаляться, и ощущение безнадежности и ужаса охватило многих...

...Уже которую неделю стояла жара, и все ждали хотя бы одного дождика, и тетушка моя спала ночами, завернувшись в мокрую простыню, словом, было действительно тревожно – во всех отношениях, тем более что прокатился новый слух, еще более страшный – якобы над Тишинском должен пронестись ураган.

– Наш барак снесет, – однажды заявила Молодцова, вглядываясь в сизую дрожащую даль. – Сильным ветром. И мы понесемся по воздуху, как...

– Как в сказке «Волшебник Изумрудного города», – меланхолично подсказал ей Глеб, который в это время проходил мимо.

– Тебе бы только шутки шутить... – рассердилась Молодцова.

– А что делать? Давайте тогда серьезно, давайте каяться в своих грехах, пока не поздно. У вас много грехов, Клавдия Степановна?..

– Не мне, не мне наказание, а этой крашеной стерве, которая увела Акима Денисовича! – завыла вдруг она.

Инесса все свое время проводила с Ником, забросив все дела, но однажды она нашла время для меня – и мы вышли вдвоем на прогулку, как много раз до того. Я была счастлива, и даже жара не смущала меня.

– А что? – сказала я тетушке, которая отговаривала меня выходить из дома. – Скоро мы привыкнем к этой погоде и станем черные, как негры... ах, пардон, как коренное население Африки!

Мы отправились с Инессой в парк – там было тихо, и разросшиеся липы скрывали солнце.

В старом парке было, как всегда, безлюдно, из всех живых существ мы обнаружили там только тощую бродячую собаку, которая бегала по аллеям с высунутым языком...

– Я не могу ничего делать, – с улыбкой пожаловалась моя старшая подруга. – Такая жара!

– А как Ник? – с любопытством спросила я.

– Он? Прекрасно. Сидит у себя в номере, не вылезает из Интернета. С ним Виргиний, чем-то они там занимаются... Я не стала им мешать.

– Все бизнес, бизнес какой-то, – проворчала я. – Что за бизнес у этого клоуна, и вообще, что его связывает с Ником – они такие разные!

– Ах, дитя мое, что мы можем знать об этом, мы с тобой еще одной ногой в совке, – легкомысленно промурлыкала Инесса, и мне очень не понравилось ее высказывание – выходит, она тоже, как и Люсинда, была заворожена Америкой. – Ник – танцор, и чтобы организовать его выступления, чтобы оформить все эти технические и юридические тонкости...

– Выступил бы он у нас! – вдруг с вдохновением подхватила я. – Ах, я бы посмотрела... да, а ты видела, как он танцует? Он танцевал для тебя – для тебя лично?