– Я чувствую себя Золушкиной теткой, волшебницей, которая наколдовала своей племяннице и наряд, и карету, и... что еще там было?.. Да – и жениха! – с веселой иронией произнесла Инесса. – Правда, жениха еще нет, но он непременно будет. Ты чувствуешь? Последние дни мая, утренняя прохлада и дневной зной, воздух вибрирует, словно кто-то играет на невидимой арфе...

– О да! – воскликнула я, подыгрывая Инессе. – Все полно предчувствием – грядет, грядет к нашей голубице жених из Ливана...

– Ну зачем же из такого далека? – важно произнесла она, продолжая строить из себя добрую волшебницу. – Мы найдем подходящую кандидатуру где-нибудь поближе.

– Это не он ли? – прыснула я, показав рукой назад. Шагах в двадцати за нами плелся Костя.

– Я не думаю...

– А почему нет? – окончательно разошлась я. – Как есть вылитый принц! Стоит тебе взмахнуть волшебной палочкой, и на нем окажется расшитый золотом камзол из английской шерсти, замшевые башмаки с модными пряжками – от Гуччи, шляпка из натуральной рисовой соломки, к которой пришпилены перья редкой птицы додо...

– Додо? Неужели есть такая птица? – удивилась Инесса и тоже прыснула, подозреваю, она представила Костика в этом наряде.

– Волосы... какие у него волосы! – пропела я, прижимая к груди свертки. – Разве ты не замечала, что это волосы настоящего принца?

– Дались тебе его волосы! – с досадой воскликнула Инесса.

– Нет, ты не понимаешь – чистое золото, девятьсот девяносто девятой пробы (через запятую еще одна девяточка, для полного впечатления!), густые, тяжелые и длинные. В них какая-то тайна! Знаешь, он, судя по всему, давно не мыл голову, но даже это не умаляет красоты его шевелюры. Волосы разделились на отдельные пряди, они лоснятся удивительным блеском, от них, наверное, пахнет... пахнет мускусом! Так, наверное, пахло от настоящих средневековых принцев...

– Перестань! – прервала меня моя спутница. – Тебя куда-то уносит. Боюсь, туда, где я тебе уже не смогу помочь...

– Ладно, не буду, – покорно согласилась я. – Как ты думаешь, Костя меня сейчас слышал?

– Не знаю и знать не хочу, – пренебрежительно повела она плечиком.

– Сейчас приду домой и лягу спать...

– Вот еще! – возмутилась она. – Дома мы переоденемся, причешемся, слегка подведем глазки и побежим с Владимиром Ильичом в ресторан. Будем пить вино и слушать хорошую музыку.

– Послушай, мне неловко, что ты так со мной возишься, я не хочу...

– Перестань! – опять перебила она меня. – Владимир Ильич вбил себе в голову, что ему хотя бы раз в неделю надо водить меня в ресторан. С тобой мне не будет так скучно...

– А он? Понравится ли ему, что ты...

– Владимиру Ильичу нравится все то, что нравится мне!

Дома Инесса заставила меня переодеться в тот бледно-лиловый костюм из шифона, сделала мне на голове нечто, что напоминало о легком морском бризе, подвела губы...

Я не сопротивлялась – я уже давно поняла, что эта женщина сильнее меня.

– Как, хорошо? – спросила я тетушку, которую подарки Инессы тоже привели в некоторую растерянность.

– Н-ну... в общем неплохо, только ты, Олюшка, немного странно выглядишь, будто тебя в кино собираются снимать...

Я растерялась.

– Вы ее вспугнете, Зинаида Кирилловна! – рассердилась Инесса. – Ей уже двадцать три года – третий десяток пошел, с ума сойти! – а она до сих пор ребенок. Она же красива, она интересна, дайте ей почувствовать себя женщиной.

– Может быть, лучше никогда этого не чувствовать? – робко предположила тетушка. – Знаешь, от красоты одни неприятности...

– О чем спор? – к нам без стука заглянул Глеб. – Мам, я услышал твой голос... – Потом он заметил меня. – Мамма мия, а это кто?

– Это у нас Оленька! – засмеялась Инесса. – Будешь у нас судьей? Вот Зинаида Кирилловна утверждает...

– Ничего не хочу знать! – серьезно воскликнул Глеб. – Оленька чудесна! Это я вам как мужчина...

– Мужчина! Да никто и не спорит, что Оля хороша! – воздела руки горе тетушка. – Я сейчас совершенно о другом говорю! Я говорю, что красота в нашем мире...

* * *

С этого дня у меня началась другая жизнь. То, к чему стремился безуспешно Ян Яныч со всей наукой психотерапией, вдруг совершила одна женщина по имени Инесса. Удивительным было то, что ничего особенного она не делала – просто стала для меня подругой и покровительницей. Она внушила мне, что я хорошенькая, – и, самое главное, я ей поверила, несмотря на свой сорок восьмой размер, она заставила меня улыбаться, показала мне, что не стоит бояться жизни. Я почти не плакала – только изредка, когда вспоминала свою бедную маму.

А однажды Инесса пригласила меня в редакцию «Тишинских ведомостей», посадила за компьютер, за которым работала сама, и заставила править какую-то исключительно корявую статью их нового сотрудника.

– У меня запарка! – объявила она. – Очень много необработанного материала. Да, откуда ты так хорошо знаешь Word?

– Научилась, пока работала в одной конторе курьером. Сидела, ожидая почты, смотрела, как девушки работают, они там тексты набирали... так, урывками, разобралась. Ничего особенного.

– Это правда... – улыбнулась Инесса. – Все очень просто. Не представляю, зачем люди на курсы записываются, большие деньги платят, чтобы их научили... Нет, правда, надо заплатить и надо учиться – но дел тут дня на три, максимум на неделю. Не представляю, зачем люди месяцами ходят на компьютерные курсы... Ну да, есть еще другие программы, есть Интернет, в котором тоже не сразу разберешься, но семь месяцев! Вот погоди, у нас в ведомостях рекламу этих курсов давали...

– Именно – чтобы денежки вытянуть! – нравоучительно произнесла я. – Послушай, а ничего, если я эти два абзаца местами поменяю?

– Делай как считаешь нужным, потом разберемся... Сорокин (это наш новый коллега) институт закончил, но такой дундук! Послушай, а давай я тебя вместо Сорокина возьму?

– Меня? А его куда же? – испугалась я, но испугалась более всего той ответственности, которой потребовала бы от меня работа.

– Нет, для него тоже дело найдется... Послушай, у тебя же врожденная грамотность, без всяких там институтов! – Она мельком взглянула на экран монитора, где я лихо исправляла неуклюжий стиль Сорокина – убрать все эти бесконечные «которые», разбить длинные предложения со сложными связями, где среди многочисленных запятых теряется смысл... – Ты чувствуешь слово... Отчего бы тебе не написать статью? Скоро показ моделей – давай ты об этом напишешь?

– Я, конечно, могу попробовать, но...

– Ты сможешь, ты столько книжек прочитала – тебе и институты не нужны, ты все сможешь!

Как ни странно – я верила Инессе, она возилась со мной не просто так – во всем этом был какой-то азарт, и мне самой любопытно стало – смогу или нет?..

Правда, ее жених, известный тишинский благодетель, относился ко мне как-то настороженно. И хотя Инесса в который раз пыталась объяснить мне, что так он относится ко всем прочим женщинам, кроме нее, разумеется, но я каждый раз в присутствии Владимира Ильича ощущала неловкость.

Он любил ее, до безумия любил, не любил даже, а обожал – как будто только в Инессе заключался смысл его существования, и, несмотря на свои деньги, связи, комплексы и почтенную бороду, относился к ней как к родной матери и одновременно единственной дочери – иначе я не могу обозначить чувства этого человека к моей подруге. Восхищение и трепет, молитвенный восторг и мелочные заботы... Я думаю, если б Инесса пожелала в тот же день переехать в весьма приличные апартаменты хозяина швейной фабрики, что находились на центральной улице, не дожидаясь свадьбы, он не только бы не возражал, он бы тайком заплакал от радости. Все, что захотела, она бы тут же получила.

Думаю, Владимир Ильич относился ко мне так настороженно потому, что я была человеком, к которому Инесса проявляла открытую благосклонность, я была ее подругой – а значит, часть ее любви доставалась мне, а не ему. Нет, обделенным он не был, но так явно читалось в его сердитых и беспокойных глазах – чтобы все и только мое... Он ревновал Инессу к ее детям, ее родителям, ее работе, ее мыслям, ее прогулкам по старинному кладбищу...

Кстати, тишинские обыватели тоже не вполне понимали, отчего она так сдержанна – не стремится переехать в роскошный особняк, не требует для себя личного автомобиля, не ест в ресторанах ложками черную икру и прочее, что ассоциируется у простых людей со счастливой жизнью.

Я и сама этого не понимала – отчего она точно боится сглазить свою жизнь, но в душу к ней не лезла. От любви до ненависти один шаг, равно как и наоборот, – уже очень скоро после знакомства с Инессой я почувствовала, что тоже обожаю ее, хотя чем ближе мы были, тем невозможнее казалось мне спросить о той давней истории, которая произошла с ней в юности. Я вдруг поняла, что никто и никогда не узнает ее тайны – скорее мой столетник, подаренный Филипычем, расцветет...

Иногда на Инессу нападал особый стих – она вдруг переставала быть подругой и начинала разыгрывать из себя добрую тетушку, которая жизнь положить готова на то, чтобы сделать счастливой свою племянницу.

– Обрати внимание на помощника Владимира Ильича, – шептала она мне, когда мы появлялись в ресторане с компанией. – Не женат и смотрит на тебя с таким умилением...

– Ты что, меня сватаешь? – тайком возмущалась я. – И это он не на меня, а на ветчину на блюде смотрит с таким умилением!

– Нет, на тебя!

– Я забыла, как его зовут... Не Никита ли Сергеевич, или Леонид Ильич?

– Гадкая девчонка – а вдруг мой жених услышит! – притворно сердилась она. – Ты что, хочешь, чтобы я осталась без жениха? Нет, хватит в нашей компании одного Ильича... Это Паша Хвостов.

– Ужасно, ты хочешь сделать меня мадам Хвостовой!

– Оленька Хвостова – очень мило... – смеялась она, и я видела, что она шутит, желая только одного – чтобы я могла говорить о любви и прочих с ней близких вещах без того ужаса, который шел из моего прошлого.