В его глазах я обладаю как минимум двумя плюсами. Лобстер и чистый унитаз. Но как с остальным? Каким еще высоким требованиям нужно соответствовать, чтобы растопить это ледяное сердце?

И тут я почувствовала зверское, сводящее с ума желание немедленно его увидеть или хотя бы услышать его голос. Яростным усилием воли я заставила себя убрать в сумку его визитку. Запах сандалового дерева выветрился, и визитка пахла так, как все в моей сумке. «Пачули» от Etro.

С какой стати он выберет меня? Есть ли хоть одна к этому причина?

Я вспомнила слова Глеба.

– Причина есть, и она решает все – вы, Янушкевич, его хотите.


Но именно теперь я могла все испортить, оттолкнуть его чересчур явным проявлением своей заинтересованности.

Молчи, скрывайся и таи все чувства и мечты свои.

Я не сомневалась, что увижу его снова.

До его возвращения из Бразилии оставалась уйма времени, и я была уверена, что смогу придумать какой-нибудь потрясающий план по завоеванию Глеба Гостева.

С этими мыслями я включила «Завтрак у Тиффани».


Утром небо было серым, дул тревожный ветер. В такие дни сердце, что называется, мчится вдаль, приходят в голову мысли о быстротечности жизни и хочется петь героические песни. У меня не было намечено ничего конкретного на этот день. Единственной моей заботой было экипироваться к походу в Мариинский театр. Я взяла себе самый дорогой билет в царскую ложу, он был последним в кассе. Да и понятно, Ульяна Лопаткина танцевала «Лебединое», билетов, естественно, не было.

Я отыскала книгу про Одри Хепбёрн и стала прикидывать, какая из ее причесок подошла бы мне. Платье шестьдесят первого года, значит, Одри было тридцать лет. Так же как мне. Я проверила, в тридцать лет Одри носила длинные волосы, прическу типа ракушки и челку. Я задумалась, не пойти ли мне сделать челку. Однако уверенности в том, что она меня украсит, не было. Я пошла на кухню приготовить себе кофе с молоком, когда мне позвонили в дверь. Было двенадцать часов, и я никого не ждала.

Филонова в роскошном пеньюаре попросила у меня пару яиц.

– Мой новый привык с утреца яичничку кушать, – сообщила она мне, – а я об этом не знала.

Я позвала ее на кухню.

В открытую дверь спальни она увидела подаренное Глебом платье.

– Боженька мой, что это у тебя? – Филонова застыла как вкопанная.

Я вкратце объяснила ей что и как.

– Жди меня здесь! – прокричала она и, забыв про яйца, умчалась к себе.

Вернулась с собольим палантином. Не новым, но вполне носибельным.

– Вот, сходишь в театрик как белая женщинка.

– Слушай, как ты думаешь, мне челка пойдет?

– Давай так, – сказала Филонова, – я вернусь часа в четыре и сделаю тебе причесочку.

Оставшись одна, я поняла, что обуть мне нечего. Меня могли спасти только Lagerfeld’ы, но они, судя по всему, были у дурацкого Глеба Гостева. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос.

В конце концов, это мои туфли.

Я достала карточку и набрала номер.

– Я хочу назад свои туфли, – объявила я, когда он взял трубку.

– Куда-то идете?

– На Лопаткину.

– Одна?

– Ну одна – и что такого?

– Да ничего, просто я тоже иду на Лопаткину, и тоже один. Дашка наотрез отказалась.

– Так что же насчет туфель?

– Давайте так. Вы обуете свои замечательные кеды, мы встретимся перед входом, и вы переобуетесь в машине. Идет?

– Вообще-то, в театр я езжу на такси.

– Переобуетесь в моей машине.

Мне оставалось покориться.

Некоторое время я сидела на кровати и тупо икала.

Вот услышала его голос.

Хорошо бы, в театре наши места были подальше друг от друга, а антракт можно пересидеть в туалете.

Может, надеть что-нибудь другое?

Ну уж нет. Ни за что не пропущу свой триумф.

Тогда придется покупать новые колготки. Ношеные надевать нельзя.

Я дорулила до торгового центра на набережной. Купила колготки, всякой еды, лак для волос, сотейник, ортопедическую подушку, двадцать свечей, вантуз, ушные палочки. Посмотрела в багажник на все купленное и поняла, что мне надо успокоиться. А успокоившись, поехала в магазин Ives Delorme и купила там мужской купальный халат и домашние тапки сорок шестого размера. Когда получила назад от кассира свою кредитку, поняла, что потратила деньги напрасно. Он ненавидит антикварные кровати, а у него дома – Даша. Так что ни при каком раскладе ничего не получится. Тогда я задала себе вопрос, а где в нашем районе можно купить кровать. Из мебельных мне знаком только IKEA, мы с Филоновой были там на экскурсии, но в такую даль мне не успеть.


В чувства меня привел звонок Филоновой, которая осведомлялась, где, черт подери, я бегаю, она битый час безрезультатно трезвонит в мою дверь. За сотейниками и вантузами я таинственным образом провела три с лишним часа.

Вернувшись домой, ткнула пальцем в фотографию Одри, и Филонова принялась за дело.

– Слушай, Янушкевич, как ты считаешь, я похудела? – спросила она.

– Повихляйся. Да, похудела. Бледная только очень, губы бескровные.

– Да, желудочек побаливает, но какой результатик!

– На диете сидишь?

– Ну да.

– И что за диета?

– Делаешь домашний яблочный уксус, рецепт в Интернете есть.

– И что?

– Ну и пьешь его перед завтраком, перед обедом и перед ужином. Аппетитушку как ручкой сняло.

– И давно ты так?

– Месяцок.

– А посоветовал кто?

– Андрюшкина бывшая. Она мне и уксус дала.

– Тогда понятно.

– Что тебе понятно?

– Извести тебя она хочет, до ужасной болезни довести.

– Какой болезни?

– Язва называется.

Филонова – девушка чрезвычайно мнительная. Как ей самой в голову не пришло, что от уксуса можно заболеть, меня удивило.

– Янушкевич, запиши меня к своему докторишечке, будь человечком.

– Телефон передай.

Мне было неловко звонить Остину, но дело важное: помрет Филонова от своей диеты – кто одолжит мне в другой раз соболий палантин? Никто.

Остин ответил далеко не сразу. «Ну, отлично, – подумала я. – Неужели они с Сологуб поладили?»

– Как тебе Сологуб?

– Много курит и кидает пальцы.

– Не впечатлила?

– Не очень.

– Предлагала встретиться еще?

– Предлагала.

– Будешь?

– А почему это так тебя интересует?

– Ну, ты же не чужой мне человек.

– Вот и пригласила бы в гости нечужого человека.

– В театр иду. Попросить тебя хотела, одна моя подруга…

– Может, хватит с меня твоих подруг?

– А как же клятва Гиппократа?

– Завтра в девять, сменная обувь, пеленка, натощак.

И он повесил трубку.

Я испытывала беспокойство и муки совести.

Между нами говоря, Сологуб действительно довольно противная баба. И душенька Остин слишком хорош для нее. Но что теперь будет с моей заметкой? Как она поступит с ней? Однако звонить ей и спрашивать было бы с моей стороны опрометчиво. В любом случае об этом я могла подумать завтра.

Тем временем прическа была готова. Я осыпала Филонову комплиментами, и та, польщенная, ушла к себе.

Я сделала макияж. Долго и тщательно рисовала стрелку на верхнем веке.

Не спеша водрузила себе на шею новообретенные бриллианты, надела колготки, платье, бабушкины шелковые перчатки на двадцати четырех пуговицах, палантин и… кеды. В руки взяла бабушкин же, украшенный бисерными попугаями ридикюль. Выглядела я безумно, но весело. Не хватало последнего штриха. Я стала обзванивать парфюмерные магазины с вопросом, выпускают ли еще духи «Интерди» фирмы Givenchy, которые были созданы специально для Одри. Мне сказали, что самые старые духи Givenchy, которые продаются сейчас в магазинах, – это «Амариж». Я попросила Филонову сходить мне за духами. Она поворчала, но сбегала, благо магазин – через дорогу.

Мой перфекционизм радовался вместе со мной.

Я вызвала такси и отправилась в театр. Перед выходом я хлопнула для смелости пятьдесят грамм виски и заела их жвачкой.

Глеб в белом плаще стоял справа от консерватории, прислонившись к своему оцинкованному зверю.

Он подал мне руку, чтобы помочь выйти из машины.

Такси уже давно уехало, а он все держал мою руку в своей, осматривая меня сантиметр за сантиметром.

– Безупречно, – наконец произнес он.

– Это хорошо или плохо? – спросила я и чуть приподняла подол платья, чтобы обратить его внимание на кеды.

– А, да, сейчас.

Глеб распахнул широкую дверь и жестом пригласил меня сесть на водительское место. Открыл противоположную дверь, взял пакет и вернулся ко мне.

Он вынул из пакета коробку. На ней было написано «Jimmy Choo».

Это были не мои туфли.

Он присел передо мной на корточки. Полы плаща упали на асфальт, но он этого даже не заметил.

Расшнуровал правый кед, погладил мою ногу по подъему, затем каждый палец. Я умирала от неловкости.

– Э-хе-хе, – пробормотала я голосом Бивиса, – надеюсь, мои ноги не слишком воняют.

– Что? – переспросил Глеб, явно поглощенный своим занятием.

– Ничего, – ответила я.

Затем он достал из коробки чрезвычайно изящные шпильки того же цвета, что и платье, и обул меня. Подошли идеально. Нигде не жало и не терло.

Он не говорил комплиментов. Но это и не требовалось.