– Только такая сумасшедшая, как ты, спит со старым мужем, а ездит с молодым водителем. Умная баба поменяла бы их местами. Как говорят французы, с кем спишь, так и выглядишь, – выговаривала Александре старинная подружка на кухне, когда Виктор случайно стоял очень близко в коридоре у книжного стеллажа. Мозгами он понимал, что у Александры ничего не может быть с красивым увальнем, но при воспоминании о нем кровь бросалась в голову. Тем более что постель разлаживалась все больше и больше.

Он не понимал ее вечного «я устала» и успешно проверял сомнения в своих мужских способностях на розовощеких аспирантках. Аспирантки были на седьмом небе; но, во-первых, Виктор действительно был хорош в нижнем плечевом поясе, во-вторых, они жаждали мажорной защиты диссертации. А Александра, вымотавшись за день, приходила, и уже у лифта внутри у нее все сжималось от предвкушения разборки. Ведь когда бытовая сторона жизни была решена с помощью тихой, как мышка, молодой беженки из Абхазии, у которой убили родителей, Виктор устроил поле боя из воспитания дочери.

Каждый день он придумывал, что именно Александра делает не так по отношению к дочери: не тот режим, не та еда, не та одежда, не та учеба. И надо сказать, делал это с совершенно искренним посылом, мол, моя жизнь кончена и затоптана каблуками жены, а ребенка надо спасать. Виктор совершенно не понимал, почему после этого дочка избегает его, а Александра брезгливо отодвигается, когда он дотрагивается. По вечерам ей нужно было только одного – понимания. И проще было позвонить Инке и Маринке, чтоб поплакаться про то, как продают, подставляют и кидают на работе, чем грузить этим иностранным языком мужа да еще и вместо поддержки получать оценку хренового руководителя.

Инка сама пахала как сумасшедшая, занимала солидный пост в коммерческой фирме и тоже волокла на себе семью, пока муж сладострастно искал себя в новой экономике. Брак у нее тоже стремительно сползал к подножию горы, но она считала, что семья и любовь вещи разные, и особого счета мужу не предъявляла. Личной жизни почти не строила, все какие-то романтические замки, как у пятнадцатилетних, и подруги смеялись, что у нее «задержка развития».

Маринка была журналистка-новостница, долго не могла сидеть на одном месте, часто меняла мужей и любовников, и, постоянно ощущая собственную легкую заменяемость, они вели себя прилично. Маринка бесконечно кого-то с кем-то сводила и кайфовала, когда что-то получалось. При возможности она бы весь мир уложила в постель. Вокруг нее было легкое обаяние греха.

– С твоей Маринкой не спал только ленивый, – презрительно говорил Виктор. Маринка раздражала ощущением бесконтрольности Александры в ее обществе. У него у самого был такой дружок Колька, и они как-то, раздавив пару бутылок, почему-то оказались утром в Сочи с двумя бойкими стюардессами. Пришлось врать Александре про инфаркт шефа на даче, но он вернулся в таком употребленном жизнью виде, это выглядело правдоподобно. Мысль о том, что жена способна также легко проснуться в чужой постели, все двадцать лет брака казалась ему невыносимой.

Короче, Маринку возле семьи он ощущал как минное поле. И видимо, не без этих бессознательных соображений однажды на дачном дне рождения по пьянке полез к ней под кустом. Маринка тут же протрезвела и рявкнула:

– Ты, Витек, сложи член обратно. У меня он в жизненных планах не числится.

– Что уж, я хуже твоего Владимира? – удивился Виктор.

– Не знаю, не думала на эту тему. Может, и лучше, только в мире мужиков – как грязи, а подруги у меня всего две.

Виктор был подавлен, потому что ни секунды не предполагал отказа. Опасался, что настучит Александре, но, к чести Маринки, это никуда не выплыло.

Машина остановилась у витиеватого офиса новодела «под старину», из тех, о которых Лужков говорил «отреставрировать», что означало для него снести под корень и выстроить такой же. Александра поднялась по ступенькам и, минуя знакомую охрану, поднялась к кабинету горького аристократа, где юная секретарша преградила дорогу пышной грудью.

– Извините, у него переговоры, – сказала секретарша с голливудской улыбкой. – Чаю, кофе?

– Чаю. Но учтите, ровно через десять минут я вытащу его оттуда, даже если после этого ваша фирма разорится, – строго ответила Александра, и секретарша пожала плечами. Разведенный горький аристократ для женского населения фирмы был как кусок торта: благородный, отлично образованный, красивый и вежливый «новый русский». Укорачивая юбки все больше и больше, девчонки не могли понять, почему он, не даваясь им в руки, обломился сорокалетней, не сильно ухоженной тетке.

Секретарша четыре раза в день доставала тушь «Макс Фактор» и красила ресницы длинными нежными слоями, чтобы под вечер нанизать начальника на томный взор и полуоткрытый рот. А он однажды, когда она перепутала важные бумаги, бестактно заорал:

– Надо не ресницы целый день удлинять, а укрупнять и наращивать личность!

Да еще и выглядел в присутствии Александры как неистово влюбленный, позволял хамить, краснел и все путал. Но это было другое, и не сексуальное, как читалось девчонками, это была встреча близкого интересного человека, с которым хорошо, но непонятно, куда вставлять его в свою жизнь. Горький аристократ по имени Евгений в сложнейшей закрученной им самим же карусели обнаружил нефункционально комфортного для себя человека женского пола, и давление стереотипов загнало в постель, хотя в их случае без этого можно было обойтись.

К своему возрасту он объелся браков; девочек, планирующих присосаться к его деньгам и телу; конкурентной борьбы; показухи и бессмысленного общения. Как-то после переговоров в зарубежном отеле стало плохо с сердцем. И он испугался. Не того, что сейчас умрет, не дождавшись медицинской помощи, а того, что умрет ни с чем. Не оставив после себя ничего, кроме детей, с которыми редко виделся; денег; фирмы, которую тут же растащат по кускам; и записной книжки с телефонами баб, готовых приехать по первому свистку как к нему, так и к любому его положения и кошелька. Он вернулся домой с новым выражением лица.

А тут появилась Александра снимать про него передачу, и внутри что-то на нее заныло. Не в штанах, а в сердце. Потому что она была женщина-подруга и женщина-собеседник. Как честный офицер, он, конечно, оказался в постели в соответствующий ритуальный момент, но не там поймал с ней главный кайф.

– Десять минут прошло, – сказала Александра секретарше, допив чай, и толкнула дверь кабинета. Евгений сидел напротив пожилого здоровенного дядьки с золотыми зубами.

– Ваше время истекло, сэр, – сообщила Александра гробовым голосом, от чего Евгений засиял, а его собеседник вскочил и начал раскланиваться.

– Знакомьтесь, – сказал Евгений. – Это Александра Васильевна, муза современного телевидения. А это Степан Петрович, наш компаньон из Сибири.

Компаньон приблизился к Александре с пластикой разбитого параличом медведя, взял ее руку, потискал-потискал, поцеловать не решился. Боялся сделать это слишком неуклюже.

– Мы можем еще две минуты договорить? – спросил Евгений, явно бравируя своей шелковостью перед дамой в вечернем.

– Даже не обсуждается. В пять съезд гостей, – объявила Александра голосом фельдфебеля на построении. – Мы поедем на мне или на тебе?

– На мне. Отпусти водителя. Никогда еще не видел, чтоб ты была так хороша.

– Еще губы были. Как в фильме «Гостиница убийц», но пали жертвой сосиски, – уточнила Александра.

И вот они ехали в его «мерседесе», весело поглядывая друг на друга, как молодые заговорщики.

– Как тебе мой компаньон? Хозяин здоровенного производства, – спросил Евгений.

– У него вид медвежатника, который после тюряги работает на мясокомбинате, чтобы свежей кровью вылечить туберкулез, заработанный на нарах, – хихикнула Александра.

– Ошибаешься. Бывший главный кагэбэшник области. Совесть безразмерная, и все в жизни просто, как в игре в кубики.

– Завидуешь?

– Конечно. Я по сравнению с ним просто рефлексирующий придурок. Предположим, сегодня я лучший менеджер страны в своей области. И что? Это как олимпийский чемпион, уже взявший все медали. Еще заводит атмосфера состязания, но по большому счету новая победа непринципиальна. Могу продолжать, могу уехать делать то же самое за границу, могу поселиться в буддистском монастыре. Ужас в том, что это ничего не изменит. В русской сказке у молодца были три дороги, а у меня, куда ни пойдешь, ничего не изменится.

– Ты сегодня с места в карьер. Что-то случилось?

– Да нет, ничего. Друг уехал на полгода в Индию в ашрам. Говорит, так наладил дела, что сегодня фирма спокойно работает без меня. Говорит, сегодня я не нужен даже им… Понимаешь, Саша, сначала был горячий воздух, витамин устанавливающейся демократии. Может быть, мы слишком тонко организованны для спокойной жизни? Счастье, по Шопенгауэру, – это отсутствие несчастья, но нам этого мало, мы не американцы. А превращаться в американцев нам в лом.

– Знаешь, я как-то с дочкой отдыхала в Италии и каждый день видела женщину, идущую мыть полы в церкви. У нее было такое лицо, что я обзавидовалась. Понимаешь, Женька, у меня все то же самое. Деньги появились, но организм изношен, как рубашка под мышками. И изношен несоразмерно деньгам. Но я уже не смогу без работы, я уже на нее подсела. А прямой эфир – просто ходьба по проволоке над огнем. Самая интенсивная половая жизнь по переживаниям рядом не лежала.

– А я недавно понял, что я типичный лишний человек. И собственно, все мы. Мы все даже эротичны как лишние люди. Хотя нас общество и ангажировало, и в элиты произвело.

– Слушай, когда я еще была интеллигентным человеком, я размышляла о лишних людях и пришла к выводу, что лишний человек отличается от нелишнего в основном тем, что в бога не верует и у него в башке космос рассыпается. Можешь вспомнить, чтоб Онегин или Печорин хоть раз в церковь сходили?

– Но мне тоже поздно. Классик говорил, большинство нуждается в боге потому, что у них нет ничего, кроме этого, а меньшинство потому, что у них есть все, кроме этого. Видимо, я посередине.