Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

Леонид Осипович с Елизаветой Петровной так и не смогли приехать к нам в Австралию, поскольку их загранпаспорта оказались просроченными, однако они встретили нас в Шереметьеве.

Для них было полной неожиданностью, когда они увидели трех моих жен с тремя дочками, да и у Мнемозины с Верой заметно начали округляться животики.

– Вы уж как-нибудь поосторожнее! – недовольно проворчала Елизавета Петровна.

– Мама, а разве плохо рожать?! – улыбнулась Мнемозина, прижимаясь с Нонночкой ко мне, и лица Веры с Капой тоже засветились безумными улыбками.

– Но если человек хочет и может, то почему он тогда должен в себе все это хранить?! – заступилась за меня Нонна Львовна.

– Мужик должен быть мужиком, – поддержал ее Скрипишин, успевший в полете выпить несколько маленьких бутылочек коньяка.

А тут и детишки разревелись, вроде как на защиту папашки родного проснулись.

– Ну, ладно, – вздохнула Елизавета Петровна, вроде как, понимая, что она все равно не в силах, что либо исправить.

Леонид Осипович с большой опаской взглянув на мне в глаза, очень долго и крепко жал мою руку.

Жить мы решили в квартире Мнемозины, на набережной, неподалеку от храма Христа Спасителя. Уже на следующий день Капа позвонила отцу и пригласила его к нам, чтобы он смог увидеться с ней и внучкой. Филипп Филиппович примчался с невиданной скоростью и, как всегда, со множеством своих охранников.

Каково же было его удивление, когда при входе в нашу квартиру его остановили вооруженные сотрудники вневедомственной охраны.

Идея заключить договор на охрану нашей квартиры пришла Мнемозине еще в Австралии, за три дня до нашего отлета, и сразу же по прилете в Москву она ее мигом осуществила.

Бедный Филипп Филиппович, с него сразу сошла вся спесь.

Весь какой-то притихший и скромный до неузнаваемости, он один, и уже без своей охраны, в нашей квартире выглядел как бедный родственник.

– К вам можно?! – тихим шепотом спросил он, увидев меня возле двух охранников, стоящих на входе.

– Конечно, – улыбнулся я, – милости прошу, дорогой мой тесть!

Как только Филипп Филиппович услышал, что я его назвал тестем, он скорчил такую безумно-отвратительную рожу на своем лице, что я чуть не лопнул от смеха.

– Да, заходите, что вы тут стоите?! – выглянул из-за моей спины Леонид Осипович. – Или вам надо обязательно со своей охраной зайти?!

– Да, нет, – сконфузился Филипп Филиппович, – я так просто, задумался!

– Да чего уж тут думать-то, – огорченно вздохнул Леонид Осипович, – моя дочь, вон, снова от Оси потомства ждет!

– Послушайте, я еще своей дочери и внучки не видел, а вы мне все о каком-то потомстве толкуете! – занервничал Филипп Филиппович.

– Так проходите, что же вы встали в дверях, – усмехнулся я, и, взяв за руку слегка вздрагивающего от моего прикосновения Филиппа Филипповича, провел его за собой в спальню к Капе, где вокруг нее с Леночкой уже сидели мои жены с детьми, Нонна Львовна со Скрипишиным и Елизавета Петровна.

Филипп Филиппович сразу же бросился целовать Капу и внучку, и видно от радости, а может быть, даже от огорчения, громко расплакался.

Я смотрел на плачущего Филиппа Филипповича, и у меня было ощущение, что я его обокрал самым немыслимым образом.

Во всяком случае, смотрел он на меня как на вора, и от его взгляда я немного покраснел, но всего лишь на какую-то долю секунды.

– Хватит папаша кукситься, а то детишек напугаете, – сказал Скрипишин, и по-простому хлопнул Филиппа Филипповича по плечу.

Филипп Филиппович вздрогнул, и с удивлением взглянул на Скрипишина, но все же промолчал. Все засмеялись. Одна только Капа с сочувствием поглядела на отца. Немного придя в себя, Филипп Филиппович тут же принялся объяснять Капе какие бывают противозачаточные средства, и как ими нужно пользоваться.

По-видимому, он, как и Леонид Осипович, начинал бояться меня. Бедный Филипп Филиппович, если бы он знал, что Капа снова беременная от меня, он бы, наверное, завыл волком, а слез бы из него вытекло столько, что можно было бы несколько раз промыть нашу двухуровневую квартиру.

Однако в этот день мы решили его очень сильно не расстраивать!

– Они молодые, им бы поучиться, опыту набраться! – дружно поддержали мысль о противозачаточных средствах Елизавета Петровна с Леонидом Осиповичем.

Правда, судя по их скучным лицам, никакого уже оптимизма в их глазах не существовало. Я обрюхатил их дочек во второй раз и не думал на этом останавливаться.

Идея Платона о продолжении рода, как об осуществлении своего бессмертия целиком захватила меня, и кажется, я очень успешно заразил этой ценной идеей своих молодых жен.

Теперь они готовы были рожать от меня постоянно, благо, что сама природа позволяла им это делать с неизменным упрямством!

А потом я так боялся их всех потерять, чувствуя свою приближающуюся старость, что желал привязать их к себе навеки нашими общими детьми, которые являются самыми прочными и живыми узами!

Теперь Филипп Филиппович, пользуясь любой свободной минутой, звонил Капе, и как только Капа брала трубку, так сразу же начиналась лекция о противозачаточных средствах. Капа с готовностью брала ручку и бумагу, и старательно выписывала все папины рецепты, но стоило мне только один раз прикоснуться к ней, как она тут же со смехом бросалась на меня!

Это было чудо! Я овладевал Капой даже в ту минуту, когда она по телефону разговаривала с отцом, причем их совершенно бесполезный разговор о противозачаточных средствах еще больше разжигал мою безумную страсть.

– Да, да, я обязательно буду предохраняться! – кричала она в трубку, в то время как мое драгоценное семя снова находило себе нежный приют в ее волшебном лоне.

Ее даже нисколько не тошнило как в прежнюю беременность, как впрочем, и Веру с Мнемозиной, настолько мои жены уже адаптировались, можно сказать, привыкли к своему беременному состоянию, как и к моему драгоценному семени.

Я надувал их животы как воздушные шарики, и чувствовал от этого величайшее наслаждение, и втайне даже радовался огорчительным вздохам своих родственников, и их невразумительному страху, который парализовывал их умственную деятельность.

Не знаю, существовало ли в моем сознании какое-то коварство или кощунство, но если оно и было, то оно было оправдано моей любовью и желанием обессмертить себя в своем же потомстве!

Я так заразил всех идеей размножения, что даже Нонна Львовна залетела от Скрипишина. Правда, сама Нонна Львовна объяснила этот феномен несколько иначе, оказывается, до Скрипишина она была девственницей, а поэтому ее Богом хранимая матка очень хорошо сохранилась!

Хотя такие феноменальные способности матки Нонны Львовны нисколько не обрадовали Скрипишина.

Возможно, потому что маленький и щупленький Скрипишин сам нуждался в материнской ласке и заботе, какую ему часто оказывала Нонна Львовна.

Борька Финкельсон просто офигел, когда после долгой разлуки появился у меня дома.

– У тебя не дом, а какое-то родильное отделение, да к тому же еще охраняемое государством, – восхитился он, поглядывая то на моих улыбающихся жен, то на охранников, посиживающих в кожаных креслах возле входа.

– Послушай, как тебе это вообще удается?! – спросил он меня полушепотом, когда мы с ним закрылись вдвоем в гостиной, где за нашу встречу пили коньяк.

– Что удается?! – не понял я.

– Да, ладно не прикидывайся, – похлопал меня по ноге Борис, – разве я не вижу, что ты все время в прекрасной форме, да и жены твои все до одной опять беременны!

– Видишь ли, Борис, все очень просто, – шепнул я, – просто у моих жен парадоксальная матка!

– Парадоксальная матка?! – переспросил Борис. – В первый раз слышу! Интересно, интересно!

– На свете все интересно и парадоксально, – улыбнулся я, – и вообще заниматься сексом с женой глубоко человечно!

– Даже если она тебе не нравится? – спросил Борис.

– А мне в моих женах все нравится!

– Ося, может вам приготовить пельменей? – заглянула в гостиную Нонна Львовна, тоже с уже выпирающим животом.

– Конечно, можно, – согласился я, и Нонна Львовна исчезла.

– И что, ее ты тоже?! – опешил Борька Финкельсон.

– Ну, нет, у нее есть Скрипишин! – засмеялся я.

В этот момент к нам заглянул и сам Скрипишин.

– Можно к вам присоседиться?! – спросил он, почесывая затылок.

– Да, ради Бога! – пригласил я его к нам за стол.

– Видно, у вас тут уже привычкой стало ко всем присоседиваться, – прищурился на него со смехом Борис, но Скрипишин, горевший желанием выпить, не понял его юмора, и поэтому, схватив свой бокал с коньяком, сказал: «За соседство!» – и мы все со смехом выпили. Потом я Бориса осторожно спросил, как живет Люба, и Борис ответил, что живут они нормально, но Люба очень обижается, что я не прихожу к ним в гости.

– Ну, ты же видишь, какой у меня кавардак?! – взмахнул я рукой.

– Да, уж, – вздохнул Борис, – даже не знаю, радоваться или сочувствовать тебе?!

– Да, конечно же, радоваться! – я уже опьянел и готов был говорить любые, любимые сердцем глупости, – женщина, это всегда стихийное бедствие, хотя в одиночку она совсем не страшна!

– Глядя на твою семейную жизнь, я бы так не сказал, – улыбнулся Борис.

– Сказать можно все угодно, главное, правильно подумать, – вздохнул я.

Борис хотел что-то сказать, но в этот момент зашла Нонна Львовна с тарелками пельменей на подносе.

– Да, вы, как я погляжу, уже наклюкались! – удивилась она. – Ну и старички!

– И никакие мы не старички! – обиделся Борька.

– А на обиженных воду возят, – засмеялся Скрипишин, но Нонна Львовна дала ему подзатыльник, и Скрипишин сразу затих.

Она быстро поставила пельмени на стол, расставила перед каждым из нас тарелки с ложками, и молча вышла.