Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

Мои пальцы исступленно гладят короткую стрижку Капы, и вскоре она затихает, прекращая свой бессмысленный разговор.

Опять сладкозвучная тишина, все во сне шевелятся, дышат и проживают еще одни невидимые никому жизни.

Почему-то я гляжу вниз в окно и вижу в свете луны кем-то отброшенную тень. Мне кажется, что это не тень столба или забора, а тень уже умершего человека.

– И что ему надо? – думаю я.

Неожиданно тень подлетает к окну и окно само становиться тенью. Какой, однако, странный разговор, состоящий из одного только молчания, я и тень беседуем с помощью созерцания.

Душа моя бессильна что-то вытащить из себя, и весь я как будто парализован каким-то неведомым страхом.

Будто какой-то странный туман окутывает весь курятник, я вижу, как тень за окном дрожит и увеличивается в размерах.

Я хочу закричать, но боюсь напугать своих жен, и больше всего боюсь напугать беременную Веру.

Дверь курятника неожиданно открывается, кто-то входит, тут же включает свет, я приглядываюсь и вижу, что это Филипп Филиппович, а сзади него вижу двух мужчин в черных плащах.

В руке одного из них пистолет.

– Просыпайтесь, дорогие, к вам гости приехали! – смеется Филипп Филиппович, глядя вверх на сеновал, и хотя нас за соломой почти не видно, уже понятно, что он знает, что мы спим на сеновале.

– Что такое?! – проснулась встревоженная Капа.

– Это я виновата, девочки, – заплакала уже проснувшаяся Мнемозина, – это я не выдержала и послала письмо своим родителям!

– Ну, и дура же ты! – заругалась Вера.

– Не надо ругаться, – сказал я и первым спустился по лестнице с сеновала вниз, следом за мной спустилась Капа, а Вера с Мнемозиной остались наверху.

– Ну, что, зятек, потешил себя, – усмехнулся с иронией Филипп Филиппович, – у вас тут гляжу целый зоопарк, и куры, и кролики! Только собаки почему-то нет! Никто вас не охраняет! Сами что ли себя охраняете?!

– Папа, пожалуйста, прекрати! – Капа взяла мою руку в свою, и я сразу же почувствовал ее нервное дрожание, дрожанье пальчиков, дрожанье тела и самой души!

– Даже не знаю, что с вами делать?! – Филипп Филиппович обвел рассеянным взглядом курятник, и с брезгливой гримасой смахнул с себя петушиное перо, случайно упавшее ему на плечо.

– Папа, ну, оставь нас! – заплакала Капа. – Ведь я люблю его! Неужели, тебе это не понятно?!

– Ишь, ты, как разошлась! – Филипп Филиппович подмигнул мне как старому знакомому, – дорвалась до сладкого!

И я задумался в эту минуту о том, что мы все несовершенные и незавершенные Богом создания, и что ни одному из нас никогда не откроется свет всемирной истины, свет, ослепляющий разум до безумья неведомых сил!

Может поэтому, сознание человека очень часто бывает похоже на муху, бьющуюся в паутине неведомых сил, особенно когда страх находит в нас свое уязвимое место.

– Оставайтесь здесь! А дочь я забираю! – Филипп Филиппович кивнул одному из своих подручных, и тот увел силой Капу за собой.

– Надеюсь, что мы не будем держать зла друг на друга?! – спросил меня Филипп Филиппович, протягивая мне свою руку.

– А за что я должен держать на вас зло, – ответил я хмуро, не протягивая ему своей руки.

– А действительно за что?! – Филипп Филиппович изобразил глупое удивленное лицо, и со смехом вышел из курятника с другим мужчиной, который держал в руке пистолет, сразу захлопнув дверь курятника.

Я попытался ее открыть, но она была чем-то закрыта, тогда я окликнул Веру с Мнемозиной, а сам побежал в избу. В избе входная дверь тоже была чем-то снаружи заложена.

– Ой, горим! – закричала из своей комнаты Нонна Львовна, уже взявшая из кроватки девочку.

Я вбежал в ее комнату и увидел в окнах взлетающие вверх языки пламени.

– Что будем делать?! – вбежали в комнату Мнемозина с Верой.

– Берите вещи, деньги, одевайтесь! – крикнул я, а сам, набросив на себя теплую куртку, и схватив топор, бросился в курятник.

Через какую-то минуту мне удалось выломать дверь топором. Дверь была закрыта, вставленной в дужки замка монтировкой.

Я выбежал на двор и увидел отъезжающие от нас два черных джипа. Потом кинулся обратно в избу, и помог женщинам с девочкой быстро собраться и выйти из избы.

Потом вынес коляску, тепловую пушку, пооткрывал клетки с кроликами, открыл люк в загоне свиньям, и выбежал.

Мнемозина, Вера и Нонна Львовна стояли около коляски с нашей Нонночкой, и плакали. Я подошел и приобнял их.

– Ничего, самое главное, мы живы, – выдохнул я, и плача вместе с ними, и радуясь тому, что все мы живы. Слава Тебе, Господи!

Послышался треск, я оглянулся и увидел, как падает крыша нашего дома. Из деревни на своем УАЗе к нам уже подъехал фельдшер Игнатов.

Он тут же усадил женщин с ребенком на заднее сиденье УАЗа, а мне помог поймать несколько кур и кроликов, и посадить их в один большой ящик с крышкой, который мы поставили в машине сзади вместе с тепловой пушкой.

– Хороший был домишко, – сказал Игнатов и закурил вместе со мной. – Отчего загорелся-то?! – спросил он.

– Наверное, от проводки, – соврал я.

– Так вам же совсем недавно проводку мой кум менял?! – удивился Игнатов.

– А может от сигареты, – смущенно улыбнулся я.

– Ну, ладно, не буду тебе душу бередить, – сказал Игнатов, – поехали, пока у меня поживете-переночуете! Сейчас самогоночки глотнете, успокоитесь!

– А как же жена?! – спросил я.

(Я уже знал, что жена фельдшера Олега Сергеевича Игнатова Ирка не любила нашу семью, особенно меня, и распространяла о нас по деревне нелестные слухи).

– А х*й с ней, с женой! – сплюнул Олег Сергеевич, – знаешь, как говорят, страшно видится, а выпьется – слюбится! – и бросил сигарету, и мы все сели в УАЗик, и поехали.

– Кстати, а где ваша Капитолина?! Чай, не сгорела?! – всполошился Игнатов.

– Да, нет, она уехала с отцом, – вздохнул я.

– Да уж не папашка ли ее, *бать его кости, вас поджег-то, а?! Небось ох*ел и сразу же в амбицию полез?! – оживился Олег Сергеевич, и вскоре замолчал, встретив в нас тяжело повисшее молчание, в котором легко плескался только журчащий сладким ручейком голосок нашей маленькой и ничего не понимающей Нонночки.

Утро словно похмелье легло на мозги своей непомерной тяжестью. И все же, то, что мы были вместе, хотя и без Капы, как-то еще вселяло надежду.

К тому же у нас были деньги, без малого около трехсот тысяч евро, которые Мнемозина получила за то, что сдала все магазины и предприятия по изготовлению унитазов, доставшиеся ей от бывшего мужа, в лизинг, то есть в аренду с правом управления на три года.

Разумеется, Нонна Львовна ничего об этом не знала, и поэтому больше всех охала.

Но бросать ее мы не хотели, к тому же за последнее время привыкли к ней как к близкому и родному обществу. Надо было что-то делать, оставаться здесь слишком долго было опасно.

Люди Филиппа Филипповича могли сюда еще приехать, чтобы выяснить, что стало с нами, поэтому уединившись на некоторое время с Верой и Мнемозиной в полутемном хлеву Игнатова, где жила их Буренка, мы договорились между собой срочно выехать в Москву.

Чтобы ускорить процесс своего отъезда, мы решили договориться с Олегом Сергеевичем, что он нас довезет до Москвы за две тысячи рублей. Нонна Львовна совсем не понимала нашей спешки и злилась на такое расточительство.

– Вам бы только деньгами сорить! – говорила она, покусывая нижнюю губу.

– Нонна Львовна, подойдите ко мне, – попросила шепотом Мнемозина, и когда Нонна Львовна подошла к ней в угол комнаты, Мнемозина раскрыла перед ее глазами наш желтый саквояж, набитый деньгами.

– Банк ограбили! – ахнула Нонна Львовна, хватаясь руками за сердце.

– Да, нет же, это мое! – усмехнулась Мнемозина. – Мне это от бывшего муженька досталось, который сейчас в психушке лежит! А сейчас все это наше общее!

Услышав за дверью шаги Олега Сергеевича, Мнемозина тут же захлопнула саквояж.

– Ну, что решили в Москву возвращаться? – зашел к нам в комнату Олег Сергеевич.

Маленький щупленький Олег Сергеевич производил большой контраст по сравнению со своей женой Ириной, которая, невзирая на свою худобу, была на три головы выше мужа. Она работала дояркой в колхозе и довольно часто колотила Олега Сергеевича, когда он приходил домой с работы под хмельком.

– А вы бы не помогли, – обратилась к нему Нонна Львовна, – довезти нас?!

– А сколько дадите за проезд?! – сразу же прищурился Олег Сергеевич, хитро поглядывая на нас.

– Тысячу рублей, – быстро сказала Нонна Львовна, опередив меня с Мнемозиной.

– А вся ваша живность мне остается? – оживился Олег Сергеевич.

– А кому же еще! – улыбнулись мы вместе.

– Ну, тогда идет! – и Олег Сергеевич пожал мне крепко руку.

– Только ты, Олег Сергеевич вези нас тихо и осторожно, – поглядели на него с беспокойством Мнемозина.

– Не волнуйтесь, все будет путем! – обрадовался Олег Сергеевич. – Сейчас только к жене на ферму съезжу, предупрежу! А вы пока собирайтесь!

Через полчаса мы уже ехали с Олегом Сергеевичем на УАЗе в Москву. Машина у него была теплая. Мнемозина все равно укутала Нонночку в два ватных одеяла. Я сидел с Олегом Сергеевичем на переднем сиденье, и слушал, как он читал нам по памяти стихи великих поэтов, но в которых всегда попадались нецензурные выражения.

– А вот это, из Пушкина, – оживился Олег Сергеевич.