Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

© Игорь Павлович Соколов, 2015

© Игорь Павлович Соколов, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

В творчестве Игоря Соколова эротика занимает важное место, но она всегда переплетена в нем, как с метафизикой человеческих взаимоотношений, так и с метафизикой человеческих инстинктов.

Инстинкты тем и драгоценны, что в них нет ничего обдуманного и намеренного.

Герой романа «Мнемозина или алиби троеженца» – судмедэксперт, пенсионер Иосиф Розенталь не просто объединил вокруг себя женские инстинкты, он создал невероятную семью, в которой каждая из трех его жен ощутила себя жрицей любви, и исполнила свое земное предназначение, родив ему ребенка.

В реальном мире всякий человек составляет собой часть социума, имеющего множество сложных связей с ним, и делающих его зависимым от него. В романе автор, будто нарочно отрывает своих героев от социума, от привычных денежно-материальных отношений, на которых построена вся цивилизация, отчего в его героях чувства неожиданно сгущаются до высоты полета и порыва молитвы.

С одной стороны Иосиф шантажирует Мнемозину, обещая разоблачить ее преступление перед законом, то есть нанесение ею своему мужу травмы, от которой тот сделался идиотом, а она стала богатой наследницей, но с другой стороны он ничего не требует от нее взамен, кроме любви и брака, чему она удивлена, и чему она так отчаянно сопротивляется.

Как ни странно, сначала физическая близость, а потом и беременность Мнемозины сближает ее и Иосифа духовно. Он также сближается и с Верой, и с Капитолиной, и во всех трех случаях Иосиф высвечивает их женское существование какою-то «новою, святою влагою», превращая сам половой акт в священнодействие.

Вместе с тем, писатель создает не просто роман, а самый настоящий апофеоз Любви и Смерти.

Так старость Иосифа противопоставлена юности его женщин, рождение сына Филиппа противопоставлено смерти многогрешного Филиппа Филипповича, отца Капитолины, который пытался разбить невероятный по своей природе брак Иосифа со своей дочерью, и одновременно с Мнемозиной и с Верой, и даже пытался сжечь Иосифа с его женами в запертом его же людьми доме, чтобы избавить от него свою дочь Капитолину, как от наваждения. Очень глубокомысленно и весьма метафизично звучит разговор героя с Филиппом Филипповичем (Ф. Ф.) перед его смертью в финале романа.

Ф. Ф. пытается исповедоваться перед Иосифом, и одновременно получить от него какую-то жалость и понимание. Исповедь Ф. Ф. представляет собой странное переживание греха и смерти во всем своем блеске и величии, и тщетности человеческого бытия.

Ответ Иосифа Ф. Ф., напротив, исполнен сарказма, иронии и юмора, а вместе с тем, и жизненной правды, отчего само откровение Иосифа выглядит не просто издевательской эпитафией на приближающуюся кончину Филиппа Филипповича, а квинтэссенцией борьбы человека самим с собой, и со всеми окружающими его пороками…

Это произведение можно назвать и апофеозом размножения. Вспомним, что сказал Бог Адаму с Евой, выпроводив их из рая: «Плодитесь и размножайтесь!»

Именно в этом соблазнительном наказе, автор, уподобившись Богу, подталкивает своих героев к размножению, превращая свой роман в гротескное зрелище.

Юмор, которого здесь хватает с избытком, постоянно растворяется в зажигательных инстинктах героев, и в их борьбе за свою Любовь.

И даже при их безумном существовании в необычном браке, Иосиф, как мифологический старец, дает продолжение человеческому роду, как захмелевший Лот дал продолжение всему еврейскому роду. Иудейская мифология пронизывает весь роман своей невидимой символичной канвой по всему хитросплетению сюжета.

Аарон Грейндингер

Что заставило меня стать писателем, или, скажем, послужило причиной тому, что я стал писать абсолютно все, что только взбредало мне в голову?! Наверное, ощущение какого-то всеобщего абсурда и беспричинности нашей жизни!

Еще возможность обнаружить невозможность пересказа целой жизни, ибо за жизнь свою человек может сменить множество личин и масок, что не позволяет мне, как писателю, сделать о любом из нас какой-то основополагающий вывод.

Именно поэтому контур бытия моих героев размыт, сами они по себе фантастичны, и всегда независимы, и бессмысленно мужественны, как и безумно страстны!

Но, говоря, афоризмом Станислава Ежи Леца, «все на этой земле тяготеет к падению», именно поэтому я и создаю грешный мир, всегда держащийся на пороках и на любых духовных изъянах. В некотором сакральном смысле, я как Бог, издеваюсь над собственным творением, и получаю от этого некое мистическое удовольствие, наблюдая за непрекраща-ющимся падением своих героев, как за результатом собственной невменяемости.

Если верить Священному писанию, то мы ощутили свою аморальность еще в раю, за что и были в безумной спешке изгнаны оттуда.

Следовательно, цена нашей Аморальности – Бессмертие, которое мы продолжаем искать в телах и в душах наших женщин, словно пытаясь слиться воедино, мы изгоняем черную тоску, а с ней и наше заблужденье, «что с телом вместе я в земле приют найду!»

В своих ощущениях, в творчестве я близок Луису Бунюэлю, который в сценарии к фильму о себе написал следующее: «Эта сюрреалистическая мораль шла вразрез с общепринятой моралью, которую мы считали ужасающей, поскольку отвергали общепринятые ценности.

Наша мораль основывалась на других критериях, она превозносила страсть, мистификацию, оскорбления, злорадную шутку, притягательную силы бездны…»

А что, как ни Любовь и Секс в едином сплаве имеют притягательную силу бездны. Мне очень нравится античная литература, ибо даже в своем зарождении, в своих истоках она показала убедительную силу абсурда в возмутительной для спокойствия многих, возможности соединять чистое с грязным (пример поэзии Овидия, который при жизни был объявлен порнографом за свою поэму «О любви» и изгнан из Рима, а в настоящее время его произведения во многих странах включены в обязательную школьную программу).

Лично я для себя многое взял из античной литературы. Мои любимые писатели и поэты – Сапфо, Аристофан, Платон, Овидий, Катулл, Ювенал, Луций Аней Сенека, и, конечно же, Апулей с его «Золотым ослом», чьи произведения для меня стали основным критерием общечеловеческих ценностей и знаком равенства – тождества между ними и мной и моими современниками.

Даже проникнув в космос, и закачавшись на созданной нами технике, как ребенок в люльке, мы не ушли далеко от них в своем сознании, ибо всех нас оплетает пол, «пол как магическая точка отсчета» (Розанов В. В.)

Розанов В. В. тоже помог мне уловить сладкое равенство души и тела, также благодаря Розанову я понял, что для писателя не существует времени.

Думаю, он смог преодолеть страх перед Смертью = Вечностью благодаря своей любви к женщине. Эта Любовь владела им даже тогда, когда уже с отнявшейся из-за инсульта рукой, у постели умирающей жены, окруженный голодными детьми, в г. Сергиев Посаде, во время гражданской войны и падения российской монархии, чье падение он воспринял как страшную трагедию русского народа, он продолжал писать о самых светлых и возвышенных чувствах, и объясняться в Любви к женской Красоте (как к совершенному идеалу), к Богу, в которого он сам верил, к Космосу, который в его глазах остался вечной Тайной, как впрочем, и для нас…

Еще мне очень близок по духу Витольд Гомбрович, который смог в романе «Космос» духовно охватить целый космос одного человека за несколько дней отдыха в польской деревушке… И вообще я не люблю писать о собственных творениях, пусть люди сами читают и делают какие-то выводы… Лично я знаю одно: «Все, что живет, никогда не умрет, но когда-нибудь и во что-нибудь перевоплотится…»

Автор

Достаточно один раз побывать в Шарм-Эль-Шейхе, чтобы понять, почему древние египтяне так страстно покланялись Солнцу, и почему их море было названо Красным.

Солнышка здесь жри – не хочу, а лучи его так и бьют тебя по морде, а когда оно рано утром выползет из-за горизонта, то можно увидеть, как его огромный красный шарик заполняет собой почти всю линию горизонта.

Арабы вокруг наших домишек опять заливают иссохшую землю ядовитым белым дымом, чтобы злые тропические насекомые и всякая прочая зараза немедленно уничтожалась. Ко всякому здесь деревцу, растеньицу протянута тонкая резиновая кишка, из которой каждый день оно бережно поливается, чтоб ему не околеть и не превратиться в мумию фараона. И все же самым пугающим и отвратительным зрелищем для меня были девочки, разодетые здесь как на грех, то есть совсем почти раздетые.

Вот уж болото, где черти найдутся! О, Боже, как же я прятал глаза от их так нагло и бессовестно обнаженных тел, от их более чем наполовину оголившихся задов, сисек, и как часто чувствовал головокружение, слабость во всем теле, будто я от этого всего уже лишился рассудка. И все же есть какой-то свой особый шик отдыхать на новый год здесь в восхитительном море, а что касается жаркой плоти, полное всяких Муси-Пуси, то и ее можно свалить с больной головы на здоровую, приняв немного успокоительного, и затормозив в черепушке всю похотливую дурь, после чего можно было уже безо всякого волнения разглядывать этих экзотических рыбок, девочек-конфеточек, их прекрасные личики, ярчайшие улыбочки, шуры-муры и амуры!

Окружающее их солнечным блеском море так и звало их занырнуть в себя, и раскрыть свои грешные глубины!

Вот только с купанием у меня были проблемы!

Еще с детства приучив себя к абсолютной чистоте, к исключительной гигиене своего тела, я очень боялся подцепить в морской воде какую-нибудь невидимую заразу! Вокруг нас и так полно всяких микробов, ну, а в морской воде их было видимо-невидимо, просто кишмя кишит, это и дураку понятно! Хорошо еще, что день назад мне попался Кацунюк, доктор, и к тому же прекрасный специалист в области инфекционных заболеваний.