Кип отворачивается. Мышцы на его челюсти дергаются, грудь поднимается и опускается, как будто он заставляет себя успокоиться, но когда он смотрит на меня, то излучает все, кроме спокойствия. В его глазах пылает ярость.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Отвращение? Думаешь, ты отвратительна?

Он говорит, словно это абсолютно смехотворно, но я не думаю, что это вообще смешно.

— Ну, я имею в виду… это было довольно отвратительно.

Отметины не зажили. Я вижу их каждый раз, когда принимаю душ, хотя Кларе приходится помогать мне. Она вздрагивает при взгляде на них. Я предполагаю, что некоторые из них более глубокие и оставят шрамы, но в конце концов они обретут обычный цвет вместо черно-синего, как сейчас.

Кип просто пялится на меня сейчас. Безмолвно.

Я превращаю разговор в сумбур, но не уверена, каким образом.

— Послушай, я не хочу, чтобы ты думал, будто я жду от тебя чего-нибудь. Типа отношений или что-то в этом роде. Я знаю, что мы были просто… что ты был просто… Я знаю, кем я была, — заканчиваю я бессвязно.

Кип встает, напряжение от него исходит волнами. Он подходит к двери, и думаю, он хочет уйти. Открываю рот, чтобы позвать его, чтобы извиниться, попросить его остаться, но затем он поворачивается на пятках. Даже с такого расстояния я чувствую, как его взгляд обжигает меня.

— Позволь мне прояснить, — говорит он. — По твоим словам, я просто использую тебя для секса. Думаю, что ты отвратительна, потому что тебе было больно. И хочу выбросить тебя на холод, пока ты все еще выздоравливаешь. Я все правильно излагаю?

Мой голос ослаб.

— Когда ты так выражаешься, это звучит плохо.

Его глаза похожи на расплавленную медь, текущий металл. Он тяжело дышит, как бык, готовый напасть, а мои слова кажутся ему красным флагом.

— Нет, Хонор, — говорит он, делая шаг вперед, — я не хочу, чтобы ты уходила. Никогда, если это будет от меня зависеть.

Мое сердце грохочет в груди.

— Оу, — говорю я очень-очень тихо. Потому что… оу.

Еще один шаг.

— И когда я увидел тебя, связанную на той кровати, я хотел разорвать каждого, кто помог сделать такое с тобой, каждого, кто причинил тебе боль. Я хотел забрать твои раны на свое тело, почувствовать боль вместо тебя. Я думал только о том, насколько ты красива.

Я с трудом сглатываю.

— Кип?

— А что касается использования тебя ради секса… — он достигает края кровати, но не останавливается. Он наклоняется ко мне, опираясь руками по обе стороны от моей головы, его лицо оказывается в футе от моего. С такого близкого расстояния его глаза напоминают чистую энергию, вихрь, который всасывает меня и крадет воздух из комнаты.

— Это правда. Я хочу снова и снова использовать тебя для секса. Я не хочу, чтобы когда-либо наступало время, когда я не смогу использовать тебя для секса, для дружбы, для каждой проклятой вещи, потому что я люблю тебя. Блядь, я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я. Это чувствуется почти волшебно, и если я заговорю слишком громко, то разобью заклинание. Как он мог любить меня после всего? Как я могу любить его? Но это так.

Любовь не задает вопросов. И любовь не лжет.

— Нет, — говорит он, отступая.

Хм…

— Что?

— Ты не любишь меня, — категорично заявляет он. — Ты даже не знаешь меня.


* * *

Ночь наступила к тому времени, когда я вышла на улицу. Мне пришлось подождать, пока Клара не заснет. В противном случае она бы волновалась.

Приятное чувство — искать его в темноте, вспоминая как мы гуляли, держась за руки, как лежали на крыше. Луна с нами в тайном сговоре, поливает нас достаточным количеством света, чтобы мы могли увидеть очертания друг друга, но недостаточно, чтобы увидеть все шрамы.

Кип сидит на перилах веранды, глядя на двор в его темном утреннем великолепии. Он не поворачивается, когда я выхожу. Не двигается, когда я приближаюсь. Но он знает, что это я.

— Полагаю, бесполезно просить тебя вернуться в кровать, — говорит он без тепла.

— Ты мог бы попробовать.

Кип бросает на меня взгляд.

— Почему у меня такое чувство, что тебе бы это понравилось?

— Потому что ты меня знаешь, — я понижаю голос, изображая серьезность. — Ты знаешь обо мне все.

— Думаешь, это шутка?

— Я не смеюсь. Я просто… Ты не можешь сделать такое расплывчатое заявление и ожидать, что я просто приму это. Если ты меня не любишь… — Мне приходится проглотить комок в горле. — Я пойму это. Но ты любишь меня, и это похоже на чудо. Я не могу просто притвориться, будто ты не говорил мне этого. Только если… если ты не имел это в виду.

Он приподнимает мой подбородок костяшками пальцев, поэтому мне приходится встретиться с его взглядом.

— Я имел это в виду. Никогда не сомневайся, что тебя любят. Не сомневайся, что я сделаю для тебя что угодно.

— Тогда будь со мной, — шепчу я. И телом, и душой. Он отдаляется от меня, и он это знает. Это больно. Больнее, чем удары ремня Байрона.

Кип перекидывает ноги через перила, поэтому теперь сидит ко мне лицом. Проводит рукой по моему предплечью.

— Ты действительно должна быть в постели. Хоть и не в моей. Ты должна быть подальше от меня.

— Ты продолжаешь предупреждать меня, но я знаю человека, которым ты являешься. Этот человек хотел помочь мне, когда все остальные отвернулись. Этот человек спас мне жизнь. И ты отказался от вознаграждения, чтобы сделать это…

— Нахер вознаграждение, — говорит он, сурово и громко. Слово «вознаграждение» отскакивает от кирпича и дерева на крыльце. За металлическим забором есть озеро. Я вижу, как оно выглядывает из-за деревьев, подмигивая отблесками лунного света, маня. Я чувствую себя внезапно уставшей, словно единственный отдых, что я могу найти, это под водой. Я помню стихотворение, о том, что ключ сокрыт под землей. Теперь я понимаю его больше, чем раньше, как кто-то может желать смерти. Не поспешной, не насильственной и не быстрой — всего лишь медленное погружение на дно пруда.

Я смотрю на этого человека передо мной, такого сильного, такого злого. На себя?

И моя сестра внутри дома, неизменно веселая, хоть и потеряла всю свою жизнь. Отца, которого она знала, и того, кто оставил ее до рождения. Она потеряла все.

Я подвела их обоих, Кипа и Клару. Я потерпела неудачу. Я думала, что раньше смотрела опасности в лицо. Считала каждый вдох, когда взяла Клару и сбежала, зная, что любой из них может оказаться последним. Я столкнулась с сумасшедшим и получила пулю. Но ничего из этого не приносило столько боли, как это пустынное умиротворение.

Глаза Кипа находят мои, темные и знающие.

— Ты заслуживаешь лучшего, — бормочет он.

Когда я отвечаю, мой голос хрипит.

— Ты все, что я хочу.

Он закрывает глаза. Когда снова открывает их, я вижу в них решимость, новую открытость. Нет никаких сорняков, нет шипов. Существует только широкое пространство, бесконечная земля.

— Ты появился там, — мягко говорю я. — Как?

— Я сказал тебе, что мой отец обеспечивал твоему безопасность. Я был просто ребенком, бродил по территориям, по которым мне не разрешалось бродить. Видел, как ты играешь. Ты выглядела одинокой. Красивой. Даже тогда, я думаю, что любил тебя.

— Когда ты понял, что это я? — спрашиваю я. Мне немного больно, что он не сказал мне. Мы оба выглядим иначе теперь, старше, но он ясно осознал это в какой-то момент.

— Я всегда знал, — говорит он. — Это то, что я имел в виду в комнате. Я всегда знал, что это ты. В ту первую ночь, когда я увидел тебя на сцене и в приватной комнате, я точно знал, кто ты.

Мой желудок переворачивается. Может, то, что он знал, не должно ничего означать. Он мог потянуть меня за волосы и заставить меня трахнуть его сапог, если бы я была незнакомкой. От этого было бы легче. Знать, что я для него почти семья, и позволять себе унижаться перед ним.

— Я ненавижу то, что мне нужно было сделать в комнате в мотеле, но я не жалею об этом. Байрон всегда… слетал с катушек. Когда он стал старше, стало еще хуже. Жалобы от других детей. Мертвые животные во дворе. Мы водили его на консультации, но я отправился в армию, был слишком занят, пытаясь не получить пулю в задницу, чтобы беспокоиться о том, что происходит дома.

— Кип…

— Затем я возвращаюсь, чтобы узнать, что он теперь является частью гребаной семьи. Я чертовски гордился, когда услышал, что он стал копом, и тогда я узнаю, что он так же коррумпирован, как и они. У него всегда был этот ебаный пунктик по поводу драгоценностей, и он думал, что они наши, что он заслужил их. — Кип проводит рукой по голове. — Я должен был остановить его раньше. Должен был усыпить его, как бешеное дикое животное, которым он стал.

— Это ты и сделал, — говорю я, чувствуя головокружение от того, как мой мир рушится вокруг меня. Вроде рассказов моего отца. Delitto d'onore. — Почетное убийство.

Одно дело думать, что он планировал использовать меня, когда я была ему не знакома. Другое — то, что он знал меня все время, что пришел ко мне и позволил мне испугаться. Сейчас я в отчаянии. Достаточно, чтобы оправдываться. Я не хочу потерять то, что у нас было в спальне. Блядь, я тебя люблю.

Он смеется неуверенно.

— Значит, ты и это простишь? Забудешь о том, что я не сказал тебе, кто я? Забудешь то, что я не защищал тебя с первого дня? Ты все спустишь мне с рук, не так ли? — Он берет прядь волос в ладонь, протирая ее между большим и указательным пальцами, точно так же, как в старом открытом бальном зале. — Ты моя собственный мученик.

Я отклоняюсь, пораженная.

— Я знаю, ты не причинишь мне вреда.