Будь осторожен, хочется сказать мне. Он сражается нечестно. Так делают все. Байрон, Кип. Даже я.

Я сражалась так грязно, как могла, удерживая Клару подальше от Байрона, сохраняя ее в безопасности, и мне это удалось. Это джунгли, и выживает только сильнейший. Хотя, возможно, теперь я не очень в форме, потому что чувствую, что угасаю. Падаю. Слава Богу, на моих запястьях веревка. В противном случае я ушла бы под землю.

Вместо этого я подвешена, ожидая.

Пули свистят по комнате. Это я могу сказать по взрывам, доносящимся до моих барабанных перепонок. Но Кип загнан в ловушку. Привязана я, но это он в уязвимом положении — прямо передо мной. Он не может спрятаться за кроватью, где он будет в безопасности. Я думаю, он не может даже ворваться в ванную, потому что это оставит меня открытой. Единственное прикрытие — это вторая кровать. Он использует ее, чтобы защитить себя, и стреляет, когда Байрон пытается прицелиться, поэтому вынужден отступить. Хотя, это не продлится долго.

Он бросится под пулю, и в этом будет моя вина. Моя. Я не могу этого допустить.

Я заставляю себя вернуться к настоящему. Прежде я ускользала от него. Боль и шок позволили мне плыть в какой-то другой реальности. Но теперь я полностью чувствую каждый синяк и порез на коже, остро осознавая, как сильно они болят. Я тяну привязанную руку — ничего не происходит. Веревка, может, и ослабла, но она все еще достаточно крепко держит, я не могу освободиться.

Я снова тяну, сильнее, крутясь, так как пули рикошетят от стен. Одна врезается в матрас под мной, ударяясь о пружину с громким щелчком. В любой момент вторая может попасть в Кипа. Он все еще блокирует меня. Все еще защищает меня.

Петля между рукой и веревкой слишком маленькая, и кажется, мне придется сломать руку, чтобы вытащить ее.

Что-то опускается на меня. Уверенность. Безрассудство. Иногда это одно и то же. Так пусть моя рука будет сломана. Трудно сломать собственную руку, так же, как трудно умереть. Я должна отпустить инстинкт самосохранения. Должна сломаться.

Тяну, используя все свои силы, напрягая лодыжки, чтобы обрести большую силу. Кровать скрипит.

Что-то в моей левой руке трещит.

Теперь она свободна. Это дает мне достаточно места, чтобы снять петлю со столба, так что моя правая рука тоже освобождается. Левая рука висит — сломана? — но правая все еще дееспособна. Я подскакиваю, чувствуя дрожь в ногах.

И, спотыкаясь, падаю на пол. Здесь безопаснее.

— Оставайся внизу, — приказывает Кип, прежде чем расстрелять всю обойму.

Безопасность больше ничего не значит.

Если кого-то застрелят, это будет Кип. Он имеет значение.

Я ползу к одному из мужчин на полу и беру его пистолет.

Дело в том, что мужчины всегда меня недооценивают, потому что я маленькая и слабая. Потому что у меня киска вместо члена. И мой отец, он держал меня под замком. Учитывая все эти факторы, я плохо подготовлена к миру. Но единственное, что я знаю, это насилие. Всю мою жизнь меня окружали мужчины, несущие насилие. Я была рядом с ними, когда они вытаскивали свое оружие, когда отталкивали границы безопасности. Была рядом с ними, когда они стреляли. И я смотрела.

Я целюсь и стреляю. Отдачи достаточно, чтобы отбросить мое тело назад, и в стене появляется новая дыра благодаря мне.

Я привлекаю внимание Байрона. Конечно, он ухмыляется.

Поэтому я иду к нему. Кип бросается ко мне, но этого я и жду. Я уклоняюсь от него и направляюсь к Байрону. Я знаю, что не прицелюсь так, чтобы убить его. У меня не было месяцев или лет практики в стрельбе. И моя рука, возможно, сломана. Похоже, она горит. Но если я окажусь рядом, то смогу убрать его.

Это предполагает, что он не станет стрелять в меня первым. Он мог бы. Сейчас я не против, но не думаю, что он это сделает. Потому что он больше всего недооценивает меня.

Между нами уже всего пара футов. Кип прямо позади меня, вот-вот раскроет себя, сделает уязвимым, чтобы спасти меня. Я не могу этого допустить.

Я наставляю пистолет на Байрона. Теперь он смотрит в дуло. Считается он один.

— Ты не посмеешь, — холодно говорит он. Уверенно. Выходит, не считается.

Я стреляю. Целюсь по центру его груди. Отдача от пистолета и мучительная боль в руке означает, что я попала ему в плечо. И чувство от этого хорошее. После всех его издевательств, что вынесло мое тело, после всех дней, когда он трахал меня. Причинял мне боль. Боже, как болит рука. Но я все равно чувствую себя хорошо. Сладкая победа.

Хотя это не похоже на победу, если ему удается схватить меня. Он поворачивает меня и приставляет пистолет к моей голове.

Он хочет использовать меня в качестве заложника, и это уже работает. Я вижу, как глаза Кипа темнеют от гнева. И страха. Он боится за меня, потому что у моей головы пистолет. Но я уже сломала себе руку. Я чертовски непобедима. Он направляет свое оружие на нас обоих, но я знаю, что он не станет стрелять. Он не может, не потеряв меня.

— Привет, младший братец, — произносит Байрон, и этого достаточно, чтобы шок от этого увел меня от моего плана.

Кип слегка кивает.

— Хотел бы я сказать, что рад тебя видеть.

Байрон смеется.

— Правда? Ты искал меня уже несколько недель.

— Не тебя. Ее.

— Ах, да, — Байрон смотрит на меня, опуская дуло пистолета к моему боку. — Она отлично трахается, но не стоит всех этих неприятностей, если ты спросишь меня. Девушек вроде нее пруд пруди.

Кипа охватывает ярость. Его ноздри трепещут. Вероятно, он собирается сказать что-то, чтобы защитить меня. Или, может быть, он всего лишь начнет стрелять. Я не даю ему шанса. Потому что я сама могу себя защитить.

Если я хочу выжить, я останусь единственным заложником Байрона. Но с меня хватит выживания.

Я тянусь рукой вниз и хватаю пистолет. Он мог бы остановить меня, попытайся я выхватить его у него, но я не делаю этого. Вместо этого я нажимаю на курок. Стреляю в себя. Захлопываю ловушку. Теперь ему нечего предложить взамен. У него даже нет моего тела, чтобы прикрыться им как щитом. Я падаю на пол и слышу выстрелы, которые убивают Байрона — один, два, три — прежде, чем он валится рядом со мной.

Тогда Кип переворачивает меня, прижимает руку к моему боку, молясь, ругаясь и молясь, снова и снова.

— Боже, Хонор. Почему ты… Иисус. Пожалуйста, живи. Пожалуйста, не забирай ее. Боже, пожалуйста.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Это похоже на сон.

Я под водой. Огни и тени танцуют перед моими глазами. Все приглушено, даже боль. Но он там. И голоса. Я узнаю ее голос. Впрочем, она не разговаривает со мной. Она далеко.

— Клара, — говорю я, но слово получается как хрип. Грубый звук, похожий на камни, падающие друг на друга.

Она все равно слышит меня.

— Поспи еще немного, — говорит она, и что-то прохладное и мягкое касается моего лба. Кажется, все плохо, раз она говорит это. Все кажется еще серьёзнее, если она заботится обо мне, сохраняя меня в безопасности. Разве это не моя работа?

Безопасность.

Я должна убедиться, что она в безопасности. Я борюсь с водой, но она такая тяжелая и густая. Единственное, что я вижу — это стерильный белый потолок. Единственное, что я чувствую — это резкий запах чистящего средства. Я на больничной койке.

— Все в порядке, — успокаивает ее голос. — Просто отдохни.

Но я не могу отдыхать, когда беспокоюсь о ней. Я никогда не могла отдохнуть. Я так устала.

— Ты в порядке? — слова все еще искажены, но она отвечает мне.

— Я в порядке. И ты тоже. Мы все в порядке благодаря тебе.

Только тогда я могу снова расслабиться. Только тогда я могу дышать.

Это как вырваться на поверхность, к воздуху. Безопасность.

Ее рука обхватывает мою, даря тепло там, где я чувствую холод. Я впитываю ее жар, купаясь в ее лучах.

— Я знаю, что тебе больно, — мягко произносит она. И даже в моем бреду я знаю, что она говорит не о физической боли. Она говорит о каждом холодном взгляде на мое тело и каждом жестоком слове. Она говорит о страхе. И я боюсь, только не по тем же причинам, что раньше.

— Кип? — с грустью спрашиваю я.

— Его сейчас здесь нет. Если ты подождешь минуту, я смогу…

Но действие медикаментов, боль и усталость слишком сильны. Они утаскивают меня, как якорь, привязанный к моим лодыжкам. Я опускаюсь на дно, уплывая из сознания. Я знаю только одну вещь. Возможно, я потеряла Кипа. Возможно, он никогда и не был моим. Но у меня есть Клара.

Я освободила ее.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я просыпаюсь, словно взмывая в воздух — внезапно и с толчком. Сажусь в постели, и в бок стреляет боль. Пуля. Байрон. Кип.

Память возвращается ко мне в спешке, и я ложусь обратно в кровать.

Закрываю глаза.

Хотела бы я снова уснуть.

Корабль уплыл. Я открываю один глаз и осматриваю бледно-желтые занавески и узор в виде танцоров балета на них. Пол цвета корицы, стены — мягкого серо-коричневого. Это больше не палата в больнице. Элементы комнаты общаются друг с другом, вот, как это чувствуется. Они обоюдные друзья и доверенные лица, и мое присутствие здесь, кажется, нарушает их личное пространство.

Я не уверена, сколько времени проходит вот так, в дрейфе, в беседе с дверными ручками и гипсокартоном. Я поворачиваю голову и смотрю в окно, а потом вижу силуэт, очерченный оранжевым свечением. Это Мадонна из комнаты нашего мотеля.

— Клара, — шепчу я.

Что-то движется в углу комнаты. Кип.

Моя голова все еще немного кружится от каких-бы там ни было медикаментов, что они мне дали, но я бы узнала его где угодно. Несмотря на то, что он в потрепанной одежде, с кругами под глазами, с темной щетиной. Он смаргивает дремоту так же, как я, только он спал на твердом стуле в углу, а я на кровати.