Томас окинул его надменным взглядом. Впрочем, откуда ему знать? Щека была фиолетовой, точнее совершенно багрово–синей.

Одли взглянул на него поразительно вяло и сказал:

— Я перенес огнестрельное ранение в руку, а также колотую рану ноги. А вы?

Томас ничего не сказал. Но почувствовал, как сжались его зубы, и ему было мучительно слышать звук собственного дыхания.

— Щека — это ничего, — снова заговорил Одли, и, не дождавшись ответа, сосредоточил свой взгляд на изгибе дороги, смотря строго вперед.

Они находились недалеко от постоялого двора. Томас хорошо знал это место. Черт, половина всего этого принадлежала ему.

А может он только думал, что ему что–то принадлежало. Кто его знает? Возможно, теперь он не герцог Уиндхем. А это значит, что он просто один из кузенов Кэвендиша? А таких было достаточно много. Страна была наводнена если не двоюродными, то троюродными и прочими кузенами.

Вот интересный вопрос. Интересный — это, конечно, единственное слово, которое он мог использовать, и которое не заставило его захотеть взорваться безумным смехом. Если он больше не герцог Уиндхем, то кто же он, черт возьми? Принадлежит ли ему хоть что–нибудь? Палка или камень, или небольшой участок земли, который можно назвать его собственным?

И помолвлен ли он все еще с Амелией?

О Господи. Он посмотрел через плечо на Одли, который, черт его задери, уставился на горизонт и выглядел спокойным и невозмутимым.

Он получит и ее тоже? Земли, титул, каждый последний пенни с его счетов — ату, дружище! Так что же с fiancée, раз уж о ней вспомнили.

Судя по реакции Грейс на эту назойливую сволочь, Амелия, похоже, будет от него без ума.

Он раздраженно фыркнул. Если продолжать в том же духе, то он достигнет седьмого уровня ада еще до сумерек.

— Я за пинтой, — объявил он.

— Пива? — удивился Одли, будто не мог себе представить герцога Уиндхема, пьющего как плебей.

— Пока вы будете заниматься своими делами, — пояснил Томас. Он глянул на него краем глаза. — Не думаю, что вы нуждаетесь в моей помощи для того, чтобы сложить ваши штаны.

Одли повернулся, выгнув брови.

— Нет, если у вас нет привычки копаться в чужом мужском белье. Побудьте–ка пока подальше от меня к вашей радости.

Томас встретил его взгляд с холодной решимостью.

— Не заставляйте меня снова наброситься на вас.

— Вы бы проиграли.

— Вы были бы мертвы.

— Не от вашей руки, — прошептал Одли.

— Что вы сказали?

— Вы все еще герцог, — сказал Одли, пожав плечами.

Томас натянул уздечку несколько энергичнее, чем было необходимо. И хотя он точно знал, о чем говорил Одли, его охватила упрямая потребность заставить его все обстоятельно объяснить. Потому он сказал резким, но истинно герцогским тоном:

— Под этим вы имеете в виду…

Одли повернулся. Он выглядел ленивым и хладнокровным, полностью держащим себя в руках, что Томаса, как раз, вывело из себя, поскольку Одли был или выглядел таким, каким обычно был Томас.

Но только не сейчас. Его сердце бешено колотилось, а в руках чувствовался зуд, и что самое неприятное, мир, казалось, слегка закачался. Это был не он. Он никогда не был неуравновешенным. Все что угодно, но только не это… Он почти боялся закрыть глаза, поскольку, когда он их откроет, небо будет зеленое, а лошади заговорят по–французски, и каждый раз, когда он попытается сделать хотя бы шаг, почва станет ускользать из–под ног.

И тут вновь заговорил Одли:

— Вы — герцог Уиндхем. Закон всегда на вашей стороне.

Томас в самом деле хотел его снова ударить. Тем более, что это доказало бы правоту Одли. Никто не посмел бы остановить его здесь, в деревне. Он мог бы избить Одли до полусмерти, и все, что от него осталось бы, аккуратно лежало бы в сторонке.

Да здравствует герцог Уиндхем! Подумать только, сколько возможностей и льгот дает титул, которыми он никогда не находил время воспользоваться в своих интересах.

Наконец они достигли постоялого двора, и он бросил поводья мальчику с конюшни, подбежавшему, чтобы приветствовать их. Его звали Бобби. Томас знал его многие годы. Его родители были арендаторами — честными, работящими людьми, настоявшими на том, чтобы каждый год на Рождество в Белгрейве появлялась корзинка с песочными коржиками, хотя они прекрасно знали, что Кэвендиши ни в чем не нуждаются, тем более в еде.

— Ваша милость, — Бобби радосто ему улыбался, тяжело дыша поле пробежки.

— Ты позаботишься о них, Бобби? — Томас кивнул на поводья Одли, которые мальчик тоже успел взять.

— Наилучшим образом, сэр.

— Вот почему я не доверю их никому другому, — Томас бросил ему монету. — Мы будем… через час? — Он посмотрел на Одли.

— Думаю, да, — подтвердил Одли и переключил внимание на Бобби, смотря парню прямо в глаза, с удивлением отметил Томас.

— Тебя вчера здесь не было, — сказал он.

— Нет, сэр, — ответил Бобби. — Я работаю только пять дней в неделю.

Томас проследил, чтобы владелец гостиницы каждый месяц получал небольшую премию, позволившую ему предоставлять младшим мальчикам дополнительный свободный день. Но так, чтобы кроме владельца гостиницы никто об этом не знал.

— Ты видел Люси?

Люси? Томас с интересом прислушался.

— Черного мерина? — глаза Бобби заблестели.

— Вы назвали мерина Люси? — спросил Томас.

— Да, его, — подтвердил Одли Бобби. Затем бросил Томасу: — Это длинная история.

— Он — красавец, — сказал Бобби, и его глаза округлились от благоговения. Томаса это позабавило. Бобби сходил с ума по лошадям еще до того, как научился ходить. Томас всегда думал, что рано или поздно он наймет его управляющим конюшнями Белгрейва.

— Он мне очень дорог, — сказал Одли. — Несколько раз спасал мне жизнь.

Глаза Бобби стали размером с блюдца.

— Правда?

— Правда. У Наполеона не было шансов против этой прекрасной британской лошади. — Одли кивнул в сторону конюшен. — С ним все в порядке?

— Помыт и почищен. Я сделал это лично.

В то время как Одли занялся подготовкой своего мерина со смехотворным именем к поездке домой, Томас отправился в пивную. Он подумал, что Одли стал ему менее несимпатичен, чем прежде, поскольку мужчина, с такой любовью относящийся к своей лошади, вызывает уважение. Но, в любом случае, пинта пива в такой день, как этот, не помешает.

Он хорошо знал владельца гостиницы. Гарри Глэддиш вырос в Белгрейве, он был сыном помощника управляющего конюшнями. Отец Томаса посчитал его подходящим компаньоном для сына — он был настолько ниже Томаса по своему общественному положению, что не могло возникнуть вопросов о том, кто из них должен быть главным. «Лучше рука конюха, чем коммерсанта», — часто говаривал отец Томаса.

Обычно перед матерью Томаса, которая была дочерью коммерсанта.

Однако Гарри и Томас весьма часто спорили о том, кто же из них должен руководить. В результате они стали верными друзьями. Годы разделили их. Отец позволил Гарри присутствовать на уроках Томаса в Белгрейве, но не собирался дальше спонсировать его образование. Томас уехал в Итон и Кембридж, а затем в полный блестящих излишеств Лондон. Гарри остался в Линкольншире, занявшись, в конечном счете, гостиницей, которую купил его отец, когда жена получила неожиданное наследство. И не смотря на то, что Гарри и Томас теперь гораздо больше знали о различиях в их социальном статусе, чем когда были детьми, их юношеская дружба оказалась на удивление крепкой.

— Гарри, — произнес Томас, усаживаясь на табурет возле бара.

— Ваша милость, — поприветствовал Гарри с той свирепой улыбкой, которую он всегда использовал, чтобы изобразить почтение.

Томас начал было хмурить брови за его дерзость, но вдруг почти рассмеялся. Если бы он только знал.

— Симпатичный глаз, надо же, — произнес Гарри, как бы между прочим. — Всегда нравились пурпурные цвета королевской семьи.

Томас продумал десяток различных возражениях, но, в конце концов, недостаток энергии не позволил ему озвучить ни одно из них.

— Пинту? — спросил Гарри.

— Самую лучшую.

Гарри протянул пинту и поставил ее на барную стойку.

— Вы похожи на черта, — открыто высказался он.

— Такой же горячий?

— Не совсем так, — сказал Гарри, качая головой. — Ваша бабушка?

Гарри хорошо знал его бабушку.

— И она тоже, — неопределенно ответил Томас.

— Ваша fiancée?

Томас моргнул. Он не очень–то много думал об Амелии сегодня днем, хотя начался день замечательно, если считать, что он почти овладел ею на лугу всего лишь шестью часами ранее.

— У вас есть одна, — напомнил ему Гарри. — Где–то такого роста, — он показал рукой.

Она гораздо выше, рассеянно подумал Томас.

— Блондинка, — продолжал Гарри, — не слишком упитанная, но…

— Достаточно, — оборвал Томас.

Гарри усмехнулся.

— Тогда это ваша fiancée.

Томас сделал большой глоток пива и решил позволить ему поверить в это.

— Все довольно сложно, — наконец произнес он.

Гарри немедленно нагнулся над баром с сочувствующим видом. Похоже, и правда он был рожден для этой работы.

— Так всегда.

Поскольку Гарри женился на своей возлюбленной в возрасте девятнадцати лет и теперь имел шесть маленьких пострелят, носящихся по небольшому дому, который находился сразу за гостиницей, Томас не был уверен, что тому хватит опыта судить о сердечных делах.

— Только на днях был здесь один тип… — начал Гарри.

С другой стороны, он, конечно, слышал все грустные рассказы и слезливые истории, произошедшие на территории отсюда и до Йорка.

Томас пил свое пиво, пока Гарри продолжал трепаться обо всем и ни о чем в частности. Томас его почти не слушал, но вдруг понял, что еще никогда в жизни не был настолько благодарен за всю эту бессмысленную болтовню, продолжавшуюся до тех пор, пока он не выпил все, включая осадок.

Тут подошел мистер Одли.