Оливер Пирс фыркнул.

– Уймись, Пэдди! Отклики я могу организовать… скорее всего, но обеспечить хорошее мнение… Это невозможно! Этого я гарантировать не могу, тем более на страницах чужих газет. Это неразумное требование. Извини.

– Ладно. Согласен на отклик. Но во всех изданиях.

– И?

– И это все. Больше я ничего не прошу. Значит, договорились?

Оливер взглянул на часы. Шел уже двенадцатый час, но, черт побери, предложение было весьма заманчивое.

– Пэдди, я пока не могу сказать наверняка. Может, встретимся ненадолго в палате, поболтаем минут двадцать? Мне все-таки хочется разузнать кое-какие подробности.

Патрик заколебался. А, впрочем, подумалось ему, что он теряет? Все равно без нее ему ничего не нужно.

– Ладно, – ответил он. – Двадцать минут.

И повесил трубку.

Вставая, он нащупал в кармане бумажник и решил зайти в бар выпить. Но не успел дойти до двери, как раздался телефонный звонок. Он знал, что это звонит Маргарет – она всегда звонила поздно вечером, и не стал снимать трубку, дожидаясь, когда сработает автоответчик.

Услышав свой голос, он заторопился к двери. Ему не хотелось разговаривать с сестрой и даже не хотелось слышать ее голос. Во всяком случае, теперь, когда он принял решение, которое ее сильно расстроит. Он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Я должен это сделать, говорил он себе, должен. Любовь заполнила его целиком, и ему было все равно, как скажутся его поступки на других.

25

Утром следующего дня Джон спустился в вестибюль отеля и увидел там Франческу. Пробегая глазами список распоряжений для своей команды, он поднял голову и поймал глазами Франческу, выходившую из лифта.

– Один момент, мисс! – шутливо крикнул он, спеша ей навстречу. – Франческа! – Джон взял ее под руку. – Господи, что с тобой?

Она была смертельно бледной и выглядела так, будто всю ночь не смыкала глаз.

Франческа кивнула ему и выдавила улыбку. Ей не хотелось посвящать Джона в события прошедшего вечера, рассказывать о встрече с Патриком и о том, что это для нее значило: к чему волновать его, у него и так забот полон рот. Достаточно, что у нее голова шла кругом оттого, что все в ней всколыхнулось – прежняя боль, предательство и одиночество, но еще и загорелась искра радости, вспыхнувшая в момент, когда она увидела Патрика.

– Нервничаю немножко, вот и все, – ответила она Джону.

Он поцеловал ее в щеку.

– Все будет хорошо, – сказал он. – И ты будешь неотразима.

Он взял ее руки в свои. Ему самому было не по себе, но она еще больше нуждалась в поддержке.

– А теперь ступай позавтракай. Я сейчас покончу с делами и присоединюсь к тебе. Признайся все-таки, ты ничего себя чувствуешь?

Франческа размякла от его доброты и нежности и уже готова была сказать ему о том, как ей страшно и как потрясло ее свидание с Патриком. Но она лишь улыбнулась, на этот раз чуть оживленней, и сказала:

– Вполне нормально себя чувствую, Джон. Не беспокойся.

Она любила Джона и знала его гораздо лучше, чем он предполагал. И не стала тревожить его своими проблемами.

– Значит, увидимся за завтраком, – добавила она, дружески сжала его руку и направилась в обеденный зал.


В то утро они завтракали втроем. Стараясь одолеть и успокоить нервное возбуждение, заглушить мрачные предчувствия и страхи, они болтали, пытаясь казаться веселыми и беспечными. Завтрак продолжался недолго. У них еще было много дел в «Олимпии», и в полдевятого они уже туда отправились. Джон нанял такси до Кенсингтона, и машину нагрузили коробками с каталогами, пресс-релизами, «аптечкой первой помощи», укомплектованной ножницами, нитками, иголками, отделочными материалами, пуговицами, булавками, тесьмой, резинками и клеем. Так что, если возникнет необходимость, все будет под рукой.

Площадка, которую они забронировали для себя в «Олимпии», уже была полна народу и на ней кипела работа. Первыми их встретили три профессиональных костюмерши, которых пригласил для сотрудничества Джон, и Дейв тут же принялся проверять, насколько они освоились в его хозяйстве. Франческа стала контролировать кронштейны с моделями одежды, а Джон сверял по описи аксессуары. Когда вся предварительная работа подошла к концу, до начала показа оставалось два часа.

Вскоре появились манекенщицы, парикмахер и еще парочка каких-то личностей из числа профессиональных халявщиков. Все представили друг другу и проинструктировали, а затем началась подготовка к самой демонстрации. Площадка превратилась в один бурлящий котел.

В два часа, за полчаса до открытия, проверили освещение на подиуме, или, как тут говорили, на языке, звучание музыки, расставили кресла, разложили на них программки и пресс-релизы. Шум за кулисами усилился – костюмерши начали одевать манекенщиц, а те дали волю своим нервам. Не меньше нервничал и Дейв. Сотрудники фирмы Дэвида Йейтса заняли свои места и оттуда подавали советы.

До открытия оставалось пятнадцать минут.

– Ну как там? – встревоженно спросил Дейв Джона, зашедшего в закулисье из зала. Тот только пожал плечами.

– Плохо?

Джон кивнул.

Дейв сам вышел на подиум и увидел ряды пустых кресел. Его охватило отчаяние, и в сердце кольнуло ледяное предчувствие провала. Господи, столько трудов, такая блестящая коллекция, и все это пропадет втуне в пустом зале. Он сжал кулаки и повернул назад. Надо отменять показ, решил он. Нельзя же демонстрировать коллекцию перед пустыми стульями!

– Дейв!

Он обернулся.

– Что, народ запаздывает?

Навстречу ему по проходу шла Софи Энсон из «Телеграф». Дейв кинулся к ней и с чувством пожал ей руку.

– Рад тебя видеть, Софи!

Он тряс обеими руками ее руку и улыбался до ушей. Такого радушия ей не доводилось встречать уже много лет.

В зал вошли еще два репортера, один из них с фотографом. Софи Энсон приветливо улыбнулась ему и снова взглянула на Дейва.

– Я слыхала, «Нозерн лайф» собирается прислать целую бригаду фотографов. Видимо, ожидается нечто сногсшибательное! Представляю, как Эдди позеленеет от злости, когда его прогноз не оправдается!

Дейв рассмеялся вместе с ней и пробормотал что-то насчет права на ошибку. Тут он взглянул с подиума в зал и увидел, как словно по волшебству стали заполняться места. Он узнал Мэриел Хигсон из «Таймс» и фотографа из «Мейл», обратил внимание на суматоху, возникшую из-за телевизионщиков с камерами, продиравшихся сквозь толпу.

– Пока, Софи, увидимся после показа, я хочу познакомить тебя с моей партнершей, – сказал он.

– Буду рада.

Она прошла к своему месту и раскрыла каталог. Шум в зале становился все громче. Дейв спешил за кулисы.

– Джон, Фрэнки, Джон!

Они вдвоем стояли возле манекенщицы в топе с высоким воротом; Франческа что-то подшивала, а Джон держал подушечку с булавками и иголками и нитки.

– Идите-ка взгляните в зал! Я сам пришью, а вы бегите туда!

Он выхватил у Франчески иголку. Франческа вслед за Джоном поспешила к залу, посмотреть, как сходится публика. Через несколько минут они оба вернулись.

– Просто невероятно! Что случилось? Там даже телевизионная камера! – Джон смеялся, но в глазах у него блестели слезы, слезы радости. – Благодари Господа, Франческа. Спасибо тебе, Господи. – Он вытер глаза платком и улыбнулся Дейву. – Дейв, дорогой мой, тебе нужно срочно переодеться в тот замечательный костюм, который ты надел вчера, тебе ведь придется выходить на аплодисменты.

Дейв расхохотался и хлопнул Джона по спине.

– Давай все же погодим, пока меня позовут!

– Позовут, – ответил Джон. – Это я тебе гарантирую. Будут аплодировать, пока их не выгонят!


Он оказался прав. Вышли девушки-манекенщицы, демонстрировавшие первую часть коллекции, засверкали вспышки магния, заиграла музыка, манекенщицы стильно двигались, создавая вокруг себя вихрь красок и волшебных форм. Раздались аплодисменты. Затем последовала вторая часть, а костюмерши уже готовили к выходу первых манекенщиц, которым предстояло показать третью часть коллекции. Зазвучала совсем другая музыка, переменился свет, подиум утонул в ярких, сверкающих переливах красок. По залу опять прокатились аплодисменты. Так продолжалось и дальше.

Журналисты отдавали короткие команды своим фотографам, зал пульсировал в едином бешеном ритме с самой коллекцией, которая с каждой минутой становилась все более и более зажигательной. В задних рядах люди вставали, чтобы получше разглядеть детали, шум усиливался. Показ приближался к кульминационной точке.

Пришел черед вечерних костюмов – изящно выкроенных бархатных вещей, с ручной набивкой в духе восемнадцатого века, расшитых золотой или серебряной нитью. А потом вышли манекенщицы в тончайшем шелковом шифоне, почти совсем прозрачном, сквозь который виднелись элегантно выкроенные корсеты и шелковые чулки с вышитыми подвязками и подтяжками. Толпа ревела от восторга.

И наконец появилось свадебное платье. Одна-единственная манекенщица вышла на подиум без всякого сопровождения, без всякой суеты вокруг. Свет в зале погас, и только луч прожектора падал снизу на девушку. Музыка умолкла, и зрители тоже затихли, пораженные невиданным зрелищем.

Это было платье из белого шифона, затканное спереди серебром, ниспадающее каскадом волн, напоминающих сверкающий водопад. Волосы манекенщицы сверкали, словно каплями, блестками серебра, они были распущены и белы почти как снег. На ногах – серебряные сандалии, ремешки которых обвивали ноги до колена. Почти целую минуту она неподвижно простояла в луче света, а ветродуй развевал складки легчайшего шифона, переливающегося тончайшими оттенками цветов. А потом подиум озарился ослепительным светом, и началось что-то невообразимое.

Загремели фанфары, на невесту посыпались лепестки белых роз, и подиум заполнили манекенщицы. С потолка полетели разноцветные воздушные шары с торговыми марками дизайнеров, участвующих в Неделе, и адресами контор-посредниц. Радостное возбуждение достигло высшей точки накала.