Мария Баррет - Миражи

– Да, падре, это я.

Она нежно коснулась губами щеки старика, сидевшего с газетой в руках.

Он похлопал ее по руке и посмотрел на нее. Длинные темные волосы мягкой густой волной рассыпались по ее плечам, на губах играла та особая полуулыбка, сдержанная и затаенно грустная, которая была свойственна только ей. От нее исходил аромат свежего утра и семнадцати лет; смотреть на эту юную чистую прелесть было для него удовольствием.

– Ну что, Франческа, принесла книжки, почитаешь мне?

– Конечно, падре, – ответила она и нахмурилась.

– Умница, – сказал он, шутливо погрозив пальцем. – А хмуришься зря. Английским нужно заниматься каждый день, иначе ничего не получится. Каждый день, поняла?

Она кивнула. «Каждый день». Потом с улыбкой открыла сумку и выложила книги на стол. Это был их ежедневный ритуал.

– А когда приходит служка?

– В полдевятого. Ужасный мальчишка. Приходится все за него переделывать. Но… – отец Анжело взглянул на часы. – У нас еще целый час. Начнем.

Он подвинул к себе стул.

– Сядь и дай мне скорее насладиться твоим английским.

Франческа рассмеялась.

– Как же ты похожа на свою мать, девочка. Ты больше англичанка, чем итальянка. Настоящая роза. Роза.

Он поцеловал себе кончики пальцев. При свете упавшего на ее лицо луча солнца глаза Франчески еще ярче зазеленели. Как же она напоминает мать, опять подумал старик. Жаль только, что она не в силах повлиять на Лено, как это удавалось Элизабет, которая одна только и могла обуздать его дикий нрав.

– Что почитать, падре?

Отец Анжело очнулся от своих дум.

– На твой вкус, дитя мое.

– Тогда стихи Кристины Росетти, – сказала Франческа, выбирая из стопки книг изящный томик в кожаном переплете. «Элизабет Кэмерон», прочла она про себя надпись на титульном листе, сделанную рукой ее матери. «Любовь, что сильна, как смерть, умерла…» – начала читать девушка.

Спустя час отец Анжело, дав ей дочитать последнее в книжке стихотворение, закончил урок. Ну что ж, подумал он про себя, ее английский почти безупречен. Покойная миссис Макбрайд, упокой, Господи, ее душу, оказалась славной учительницей. Сколько лет Дафна Макбрайд была ему верным другом и помощницей. И девочку отлично выучила. Не просто отлично – блестяще; слыша английскую речь Франчески, старик живо воображал Англию, которую знал по акварельным пейзажам, развешанным в комнате Дафны.

– Падре, вы меня не слушаете?

Голос Франчески вернул старика из страны воспоминаний, куда он в последнее время уходил все чаще и чаще.

– Прости, девочка, задумался. Что ты сказала?

– Я говорю, может, выпьем по чашечке кофе?

– Кофе – это замечательно. Я пойду взгляну, не пришел ли служка, а ты ступай в кухню. Я сейчас вернусь.

Франческа сунула стихи вместе с другими книгами в сумку и помогла священнику подняться.

– Не медли, девочка, знаешь, ведь синьора Франелли не терпит посторонних в своем святилище.

Он улыбнулся и шутливо воздел руки к небу.

– Дай мне сил, Господи, сладить с этой женщиной!

Франческа тоже улыбнулась и проводила старика до двери. Ей хорошо было известно, как сварливая старая дева донимает его своими капризами.

– А вы без нее жить не можете, падре, – засмеялась Франческа.

– Ну конечно, куда же я денусь! – подтвердил он и добавил: – Через минуту буду здесь.

И коротко махнув ей рукой, он заспешил к церкви, подметая своей длиннополой сутаной каменные плиты паперти.

А Франческа спустилась через темные сени в кухню и принялась готовить кофе.

В девять часов отец Анжело отправился служить мессу, а она, вымыв чашки и прибрав в кабинете священника, чтобы не дать повод разыграться гневу синьоры Франелли, вышла из просвирни.

С последними ударами колокола она подошла к калитке. Навстречу ей торопились одетые в черное старушки-прихожанки. Шустрой стайкой они просочились в церковные врата, и двор опустел.

Франческа постояла в наступившей внезапно тишине, потом сунула под мышку сумку и зашагала в сторону набережной, туда, где сверкало голубизной море.

Когда Франческа спустилась к берегу, его пологий каменистый склон еще покрывала тень. Пробираться по мшистым камням было нелегко, но девушка хорошо знала дорогу.

Когда перед глазами Франчески открылись белый песчаный пляж и ласково поблескивающее под солнцем море, сердце ее забилось сильнее. Здесь было ее тайное убежище, сюда приходила она, чтобы насладиться недолгим покоем.

Девушка спрыгнула на песок, разулась и зажмурилась от удовольствия, чувствуя, как нежный песок обтекает ступни. Солнечные блики сверкали на мелкой ряби волн, теплый соленый воздух ласкал кожу.

Быстро раздевшись, она аккуратно сложила одежду стопкой и сверху поставила сандалии. Скрестив руки на обнаженной груди, Франческа медленно пошла к воде.

Море, солнце, прозрачная голубизна теплой воды – все это было ее. Засмеявшись от охватившей ее радости, девушка побежала навстречу волне.

С вершины утеса, невидимый с берега, наблюдал за ней Винченцо Монделло. Лежа на покрытом колючей травой камне, он жадно всматривался в морскую гладь, ища глазами место, откуда вынырнет девушка. Вот она нащупала ногами отмель и стала по пояс в воде, радостно приветствуя плещущие на нее волны. Длинные темные волосы намокшими прядями облепили ей плечи и грудь. Наконец она выбежала на берег, подняв тучу брызг, а он медленно перевернулся на спину и, заслонив рукавом от солнца глаза, мысленно представил себе картину, которую только что увидел.

Эта девушка была сущим ребенком, невинным, не знающим стыда, естественным в своей прелести, как море, как небо. Ничего прекраснее Винченцо не видел за всю свою жизнь.

Ему становилось не под силу справляться с зовом плоти; глядя, как она бежит вдоль берега, он чувствовал, что его терпению приходит конец. Долгие годы ожидания его измотали.

«Франческа», – прошептал он, исходя мутной истомой. Ее образ сгущался в его воспаленном мозгу, она принадлежала ему, он властвовал над ней, ее красота и сама ее душа были в его руках.

Франческа не спеша одевалась, позволяя теплому бризу высушить соленую влагу на коже. Где-то поблизости крикнула чайка – значит, возвращаются с лова рыбаки и ей пора домой. Она быстро кончила одеваться и, подойдя к прибрежным скалам, бросила прощальный взгляд на свое убежище. Теперь оно уже не казалось таким манящим. Мысль о доме отравляла даже самое лучшее в ее жизни. Застегнув сандалии, она повесила сумку на шею и стала подыматься по каменистой тропе на дорогу.

С тяжелым сердцем одолев подъем, Франческа оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что ничей взгляд не проник в ее тайну, и побрела в сторону селения навстречу еще одному тяжелому и тоскливому дню.

И только Энцо Монделло провожал ее глазами.

Стоя над берегом, Винченцо Монделло мог охватить взглядом обширные земли, принадлежащие его семейству.

Склон горы, на которой разместилась Митанова, прорезала узкая полоса дороги, а по обеим сторонам ее вилась виноградная лоза, достояние клана Монделло. Укрытые утесом от холодных ветров с Адриатики, теснились белые лачуги, а выше по склону опять росли виноградники. Ему нравилось бродить глазами по этим просторам, сознавать, что эта земля принадлежит ему, и мечтать о том, чтобы стать ее полновластным хозяином.

Но, подымаясь по извилистой тропе, ведущей к дому, он с тоской вспомнил о предстоящем дне, полном утомительного труда под немилосердными лучами солнца, грубые шутки и гогот поденщиков. Он вспомнил острый запах пота, смешанный с тяжелым запахом земли, оскомину от кислого винограда, вспомнил про непроходящую боль в спине, про изрезанные ладони.

В жизни все было не так, как в мечтах. Ничего тут ему не принадлежало. Он был средним братом и в свои двадцать два года не владел ничем.

Подходя к дому, он увидел во дворе старшего брата Джованни. Он запивал чашку кофе стаканом вина и громко хрустел сухарем.

– А, Энцо! Где это ты пропадал? – издали закричал ему брат, смахивая со стола крошки. – Вместо того, чтобы шляться невесть где, давно бы уж был на винограднике!

Энцо передернул плечами от отвращения: от брата разило перегаром, он не просыхал со вчерашнего вечера.

– И ночью тебя не видать было! – Джованни больно шлепнул Энцо по спине. – Ступай скорехонько переоденься и за дело. Повкалываешь маленько, у тебя снизу зуд-то и оттянет! – Он загоготал и выплеснул остатки вина на землю.

– Моча, а не вино. – Он сплюнул в красную лужицу у ног. – Моча и есть. А Вадала думает, хорошей лозой разжился. Ха-ха! – Джованни опять вспомнил про брата. – Чего стоишь столбом, Энцо! Сказано – ступай работай!

Он отвернулся, крикнул в дом, чтобы ему принесли еще кофе, и, не дожидаясь, сам пошел на кухню.

Энцо постоял, глядя, как братец исчезает в полумраке дома, послушал его пьяную ругань, и лицо его перекосилось от ненависти.

– Свинья! – сплюнул он и пошел переодеваться.

День уже приближался к полудню, было не по-весеннему жарко. Когда позвали обедать, Энцо успел насквозь промокнуть от пота, кожа на его мускулистых руках потемнела от загара. Кончики пальцев кровоточили, и он высасывал кровь из порезов, чтобы не получить заражение.

Взяв куртку, Энцо подошел к старшему и сказал ему несколько слов. Из-за жары обеденный перерыв должен был затянуться надолго, и ему хотелось провести это время у себя в комнате, где никто не помешает думать о Франческе.

Дорога была не из приятных. Зной донимал все сильнее, и запах собственного пота сделался Энцо нестерпимым. Во дворе младший брат Джузеппе, сидя на крыльце, мыл к обеду виноград.

– Энцо, гляди, что я достал в деревне! – Беппе протянул ему кисточку винограда и засмеялся.

Энцо рассеянно улыбнулся. Голова его была занята мыслями о Франческе.