— Ради Бога, только не это! — с испугом перебил ее Зоннек. — Марвуд сумеет найти вас и силой отнимет ребенка; закон на его стороне.

Молодая женщина опять засмеялась, дико, с отчаянием.

— О да, я знаю, мне это втолковали! Сын принадлежит отцу. Прав матери закон не охраняет, их можно безнаказанно топтать ногами; это я знаю по опыту.

Легкий стук в дверь прервал эту сцену. Вошедший лакей доложил о приезде Бертрама.

Зинаида провела платком по пылающему лицу.

— Ах, это доктор! Я совсем забыла, что он назначил этот час. Вы уходите? Нет, нет, не уходите! Мы еще не говорили о вас, а мне о многом хочется расспросить.

— Доктору честь и место, — ответил Зоннек, действительно, собиравшийся уйти, хотя и ему надо было кое-что сказать ей.

— О, его визит будет непродолжителен, а затем я опять в вашем распоряжении. Хорошее не следует упускать, оно редко выпадает на нашу долю. Вы останетесь, правда?

Зинаида произнесла свою просьбу почти страстно, и Лотарь согласился. Он представил вошедшего доктора, подчеркнув, что это — его друг; поэтому леди Марвуд приняла Бертрама очень любезно.

— Я покину вас на четверть часа, извините, — обратилась она к Зоннеку, — а чтобы вы не скучали, пришлю вам кое-что такое, что напомнит вам Каир. Будьте как дома! Ведь вы всегда были у нас своим.

Она позвонила, тихо отдала какое-то приказание и пригласила доктора следовать за ней в соседнюю комнату.

Зоннек подошел к письменному столу, и его взгляд задумчиво остановился на портрете маленького Перси. Дверь отворилась, и в комнату вошел молодой араб, мальчик лет шестнадцати в богатом костюме. Он нес позолоченный кофейный сервиз тончайшей арабской работы и ящичек слоновой кости с папиросами и вытаращил блестящие черные глаза от изумления, когда незнакомый господин заговорил с ним на его родном языке.

— А, Гассан, и ты приехал в Европу?

— Ты знаешь меня, господин? — пробормотал ошеломленный Гассан.

— Я видел тебя шесть лет тому назад в Каире у твоего господина, а раньше в Луксоре. Ты помнишь, в Луксоре была хорошенькая беленькая девочка, которая жила у твоей госпожи и с которой ты играл? Она всегда носила белые платьица…

— И у нее были длинные золотые волосы! — перебил Гассан с просиявшими глазами. — Но она уехала далеко за море и не вернулась.

— Кто знает, может быть, ты увидишь ее здесь, — сказал Зоннек улыбнувшись; ему было приятно, что Эльза не забыта.

То обстоятельство, что незнакомый человек, по виду знатный европеец, говорил по-арабски, внушило Гассану доверие к нему, и он с большой готовностью стал отвечать на его вопросы. Его отец, садовник в имении Осмара, умер; по просьбе старшей сестры, еще ребенком взятой для услуг молодой госпоже, Гассана тоже взяли в Каир, а после смерти консула леди Марвуд увезла мальчика вместе с его сестрой в Европу.

Приход Бертрама прервал беседу. Лотарь поспешно пошел ему навстречу и спросил, понижая голос:

— Ну, что? Надеюсь, ничего серьезного?

Врач пожал плечами.

— Нервы! У леди Марвуд они в таком состоянии, что грозят серьезной опасностью, и надо принимать меры, не теряя времени. Но она, очевидно, не из послушных пациенток, и мне придется прибегать к вашему влиянию, потому что нам предстоит бороться с очень серьезным врагом: с морфием. Однако мы еще поговорим об этом, мне пора.

Он ушел.

Скоро явилась Зинаида; она знаком отпустила Гассана и села на диван напротив гостя.

— Расположимся уютнее. О, я не забыла ваших привычек, я хорошо их помню! — Она налила ему кофе и подставила папиросы.

Зоннек с удивлением увидел, что она тоже взяла папиросу. В Каире многие дамы курили, но Зинаида не курила и даже чувствовала к этому отвращение. Очевидно, и это стало «иначе».

— Понравился вам Бертрам? — спросил он. — Внушает он вам доверие?

— По крайней мере, больше чем мои римские врачи. У него замечательно спокойная, твердая манера говорить, это приятно действует. В общем, он тянет ту же песню, что и все его почтенные коллеги: спокойствие, тишина, уединение — мне уже надоело это слушать. Но мы собирались говорить о вас. Доктор сказал мне, что вы больше не вернетесь в Африку, что он поставил это вам непременным условием. Вынесете ли вы тихую частную жизнь?

— Что же делать! В конце концов, поневоле покоряешься необходимости. Кроме того, ведь плоды моей двадцатилетней работы, то, что я приобрел для моего отечества, — налицо. Правда, там осталось еще много дел, но я передал их в сильные, смелые руки; я приготовил себе преемника в лице Рейнгарда.

Глаза Зоннека невольно обратились на молодую женщину, когда он произнес это имя, но она спокойно стряхнула пепел с папиросы и холодно спросила:

— Рейнгард? Кто это?

— Вы его не помните? Это — мой молодой товарищ, ездивший со мной в экспедицию. С тех пор его имя частенько упоминалось в печати… Рейнгард Эрвальд.

— Ах, да! Действительно, это достаточно известное имя. Нет ни одной газеты со статьей об Африке, где бы не упоминалось имя господина Эрвальда. Его так выдвигают на передний план, что становится обидно за вас и ваши заслуги. Вы не завидуете?

— Я никогда не завидую своим друзьям, — спокойно возразил Лотарь, — а Рейнгард стал для меня таким другом, какого редко найдешь. Уже тогда, когда я брал его с собой в Каир, я знал, что мой ученик со временем превзойдет учителя, но это случилось скорее, чем я думал. Тогда я был еще его ментором, сдерживавшим пыл молодого сумасброда, но, когда дошло до серьезного дела, он показал себя мужчиной. Только его энергии и самоотверженности я обязан своим возвращением из экспедиции живым. Судьба еще была так милостива, что позволила мне добраться до цели и закрепить за Германией открытые земли, но затем пришлось возвращаться по пути, по которому до нас не проходил ни один европеец и на котором преграды словно вырастали из земли. Когда я принял решение идти по нему, я знал, что потребуются все мои силы и опыт, и вдруг меня свалила болезнь и в течение нескольких месяцев не выпускала из своих когтей. Я не был в состоянии не только руководить экспедицией, но не мог даже дать совет, потому что был большей частью без сознания. Все перешло в руки Рейнгарда. Тогда он, молодой человек всего-то двадцати шести лет, один повел экспедицию в обратный путь. Он железной рукой держал бразды правления, хотя наши люди, как дикие туземцы, как только увидели, что я больше не стою во главе отряда, тотчас попытались взбунтоваться. Эрвальд преодолел бесчисленные опасности и все препятствия и вдобавок еще вез меня, больного, умирающего. Сколько раз он рисковал потерять весь свой отряд, чтобы создать безопасность для меня, сколько раз совершал невозможное, чтобы доставить мне облегчение и подкрепить мои силы. Он благополучно довез меня до берега, и там я выздоровел. Что это значит при таких обстоятельствах — это знаю я один. И если теперь его выдвигают на первый план даже в ущерб мне — Бог свидетель — он это заслужил!

Зоннек преднамеренно так распространялся о товарище, которого некогда ввел в дом Осмара молодым, никому неизвестным человеком. Его глаза внимательно следили за лицом молодой женщины, но он не получил ответа на свой безмолвный вопрос. Зинаида сидела, откинувшись на подушки дивана, и медленно пускала в воздух облачка голубого дыма; она слушала, но с такой миной, точно ей рассказывали о вещах, совершенно для нее безразличных.

— Во всяком случае вы открыли ему дорогу к славе, — сказала она наконец, слегка пожав плечами. — Он сделал только то, к чему его обязывала благодарность. В какой части Африки обитает он в настоящее время?

— В настоящее время он в Европе и на пути сюда.

— Сюда? В Кронсберг?

— Да, Рейнгард едет в Берлин для личных переговоров с правительством, ему предлагают место в колониях, но так как мы уже год не виделись, то сначала он заедет ко мне. Я могу ожидать его не сегодня-завтра.

Наступила минутная пауза. Зинаида бросила папиросу и сказала прежним спокойным тоном:

— Вот как? Я очень рада за вас. Но перейдем к вопросу, который — простите — гораздо больше интересует меня. Когда-то в Кронсберг отправили маленькую Эльзу фон Бернрид. Я очень любила эту девочку и хотела оставить ее у себя, но дед решительно потребовал ее. Его звали, кажется, Гельмрейх?

— Да, — ответил Зоннек, пораженный такой памятью, которая только в одном изменила своей хозяйке: когда речь зашла об «этом господине Эрвальде», имя которого совсем выскочило у нее из головы.

— Старик, должно быть, давно умер, — продолжала она. — Не знаете ли вы, что сталось с его внучкой? Я собиралась на днях навести справки, но вы, вероятно, дадите мне самые точные сведения.

— О, да, я могу дать их вам, — улыбаясь ответил Лотарь. — Профессор Гельмрейх не умер; он живет на расстоянии получаса ходьбы отсюда, и внучка до сих пор у него.

— И я могу видеть мою маленькую Эльзу?

— Разумеется! Только это уже не маленькая Эльза, а красивая взрослая девушка. Вы едва ли узнаете ее. А неделю тому назад… она стала моей невестой.

Зинаида посмотрела на него с безграничным изумлением.

— Вашей невестой? Не может быть!.. Вы шутите!

Лицо Лотаря, только что сиявшее, омрачилось, и он спросил с легкой горечью:

— Это ваше мнение о моей помолвке?

— Нет, нет! Вы не поняли меня! Мое удивление относилось только к вашему решению вообще жениться.

— И вы находите, что это запоздалое решение — глупость и непростительный эгоизм ввиду того, что речь идет о восемнадцатилетней девушке? Может быть, вы правы.

— Я думаю, что ваша жена будет счастливее, чем была я с человеком, который вполне подходил мне по возрасту, — серьезно сказала Зинаида. — Примите мои самые сердечные, самые искренние пожелания вам и вашей невесте!

— Благодарю вас за эти слова, Зинаида! Поверьте, я очень нуждаюсь в том, чтобы меня ободрили.