— Ступай и ищи платок! — крикнула маленькая тиранка, вскакивая и повелительно указывая на место, по которому они вскарабкались. — Ты потерял, ты и должен найти! Живо!

Гассан затрусил рысцой, как послушный пудель, шлепнулся на живот на краю обрыва и быстро сполз вниз.

— Ты мастерица командовать! — сказал Рейнгард, который не мог удержаться, чтобы не подразнить девочку. — Следовало бы серьезно запретить вам эти игры на берегу. С Гассаном ничего не случится, если он скатится в Нил, он выплывет, как собачонка; а вот ты утонешь, если меня не окажется поблизости, чтобы выудить тебя.

— Не смей выуживать меня! Я не позволю! — негодующе крикнула девочка, но ее гнев только поощрил молодого человека, и он рассмеялся.

— Ого! Неужели твоя вражда ко мне так велика, что ты предпочитаешь утонуть? Упрямица! Ты все еще не забыла мне того, что я тогда поцеловал тебя!

Эльза ничего не ответила и только посмотрела на него враждебно заблестевшими синими глазами.

Рейнгарду доставляло какое-то особенное удовольствие смотреть в эти негодующие детские глаза, и он, не отрываясь от них, снова заговорил:

— Итак, ты уезжаешь?

— Да, к дедушке, в Кронсберг.

— В Кронсберг! — повторил Эрвальд, причем его лицо омрачилось, а в тоне послышался гнев.

— Там очень хорошо, говорит дядя Зоннек, — продолжала Эльза. — Ты был там?

— Да! — сказал Рейнгард коротко и сухо.

— О! Так расскажи же мне! — Любопытство взяло верх над антипатией. Эльза подошла к Эрвальду и, так как он продолжал молчать, стала нетерпеливо приставать: — Рассказывай же! Там красиво? Так же, как здесь?

Рейнгард встал, медленно провел рукой по лбу и, окинув взором залитый солнцем ландшафт, произнес:

— Там иначе, Эльза, совсем иначе! Там высокие горы, гораздо выше здешних; они подымаются к самому небу, и на их вершинах лежат лед и снег. А вокруг большие леса, темные ели, которые качаются, шелестят и шепчутся. С гор, пенясь и шумя, бегут потоки, по скалам ползут облака; когда над снежными вершинами и над долинами проносится буря, тогда приходит весна.

Он говорил вполголоса, мечтательным тоном, скорее с самим собой, чем с девочкой, и от его слов веяло тоской.

Его описание, понятое лишь наполовину, пробудило фантазию Эльзы; быть может, в ее головке дремало смутное воспоминание о стране, в которой она родилась и о которой, вероятно, рассказывал ей отец. Она слушала с напряженным вниманием, а затем оживленно спросила:

— И там живет мой дедушка? Ты тоже туда поедешь?

— Нет… никогда! Я ненавижу те места! — вдруг бурно, гневно, сквозь зубы вырвалось у Рейнгарда, причем его лицо стало мрачнее тучи, а глаза вспыхнули грозным огнем.

Эта вспышка испугала бы всякого другого ребенка, но маленькая Эльза не походила на остальных детей. До сих пор она питала к молодому человеку полнейшую антипатию, теперь же как будто почувствовала к нему расположение. Она подошла совсем близко и с интересом спросила:

— Тебя там обидели?

— Да, очень обидели, — резко ответил Рейнгард. — Впрочем, и я их обидел!

— И ты плакал? — с состраданием спросил детский голосок.

Эрвальд громко расхохотался, но резко, саркастически.

— Плакал? Нет, крошка Эльза, в таких случаях не плачут, а стискивают зубы и бьют направо и налево, все равно, куда попало, прокладывают себе дорогу и уходят навсегда.

Рейнгард, со своей кипучей энергией и смелым задором казавшийся всем воплощением пылкой, жгучей жажды жизни, точно преобразился в эту минуту. Темная, грозная бездна, обычно скрытая от мира, даже от друга, относившегося к нему с отеческим участием, вдруг раскрылась перед непонимающим ребенком, который, наверно, уже через час забыл бы эту странную вспышку. Девочка смотрела на него робко и сострадательно; она не понимала, но инстинктивно чувствовала, что этот человек страдает.

Приближался полдень, и воздух становился все удушливее. Вдали над пустыней стояло точно облако раскаленного тумана, бесцветное и бесформенное, но мало-помалу оно начало окрашиваться в золотистый цвет. По временам казалось, будто туман собирается расступиться, и из него выглядывали странные образы, колеблющиеся, смутные, тотчас снова расплывающиеся.

Рейнгард стоял неподвижно, прислонившись к стволу пальмы, и неотрывно смотрел вдаль. Желтая дымка приобрела уже интенсивный золотой тон; в ней вздрагивали и вспыхивали какие-то лучи, и просвечивавшие сквозь нее очертания становились все определеннее. Казалось, будто над каким-то таинственным миром медленно поднимается занавес.

Вдруг обрисовались купола, башни, и из золотистого моря света выступил сказочный город. Исполинские пальмы поднялись в воздух, за ними высились горы с тонущими в снежном блеске вершинами; к их подножию прижималось сверкающее озеро. Вдруг все вспыхнуло розовым сиянием утренней зари.

— Ах, что это? — с изумлением и восторгом спросила крошка Эльза.

Рейнгард не шевелился; его глаза не отрывались от видения, и он только шепотом ответил, как будто одно громкое слово могло рассеять очарование:

— Это — мираж… фата-моргана!

— Фата-моргана? — повторила Эльза и тоже замолчала, нагнувшись вперед и глядя вдаль широко раскрытыми глазами.

Сколько прошло времени, они не знали. Видение начало таять так же медленно и таинственно, как выплыло из дымки. Горы погрузились в розовый туман, озеро растянулось, превратилось в безбрежное море и в нем потонули пальмы и сказочный город; розовое сияние побледнело, поглощенное потоком золотого света, но и этот свет начал тускнеть; наконец и он потух.

— Красивая земля пропала! — сказала Эльза.

Рейнгард вздрогнул и очнулся. Он посмотрел на девочку, потом оглянулся кругом, как будто припоминая, где он, и повторил с глубоким вздохом:

— Пропала! Но я все-таки видел ее… и сумею отыскать.

Эльза взглянула на него с сомнением; очевидно, она чувствовала, что блестящее, плавающее в облаках видение было неземного происхождения.

— Но ведь это очень-очень далеко! — заметила она. — Разве мы можем до нее дойти?

— Мы? Ты хочешь идти со мной, крошка Эльза? — спросил Рейнгард, к которому уже вернулось настроение. — В таком случае я возьму тебя с собой на коня, и мы полетим в пустыню, будем мчаться день и ночь все дальше, дальше, пока не доберемся до этой волшебной страны.

Глаза девочки заблестели. Она еще верила сказкам и только что заглянула в сказочный мир. Она радостно захлопала в ладоши и крикнула:

— Хорошо, я поеду с тобой!

— А я думал, что ты меня терпеть не можешь, — начал дразнить ее молодой человек. — Ты помирилась со мной? Боюсь только, что мне все-таки нельзя будет взять тебя с собой; ты ведь уезжаешь.

На лице девочки появилось выражение серьезного раздумья; очевидно, она соображала, не следует ли ей предпочесть путешествию за море обещанную поездку в пустыню. Наконец она нерешительно проговорила:

— Дядя Зоннек говорит, что я должна ехать домой, к дедушке.

— Домой… да! — повторил Рейнгард странным, беззвучным голосом, а затем нагнулся, глубоко заглянул в синие детские глаза и продолжал: — Когда ты приедешь домой, к высоким горам, темным лесам и шумящим потокам, то… передай им поклон. Слышишь, Эльза?

— От кого? — спросила малютка.

Эрвальд взял ее на руки и крепко прижал к себе; она почувствовала на своих губах горячие, вздрагивающие губы, и дрожащий, чуть слышный голос проговорил:

— От блудного сына!

На этот раз девочка не противилась его бурной, почти дикой ласке. Она не сводила взгляда больших глаз с лица молодого человека и серьезно проговорила:

— Видишь… теперь ты плачешь?

Рейнгард резко опустил девочку на землю и грубо сказал:

— Нет, я не плачу.

Эльза провела пальчиками по лбу, на котором осталась слеза, и опять взглянула на Эрвальда — она не поверила ему. В эту минуту в отдалении послышались голоса, из которых один бранился по-арабски, пересыпая брань жалобными воплями, а другой, детский, отвечал тоже по-арабски. Малютка прислушалась.

— Это — Фатьма. Она ищет меня и уже нашла Гассана.

В самом деле, показался Гассан с платком, которым он добросовестно повязал голову, а сзади него — старая негритянка; она тотчас бросилась к Эльзе и, бранясь и в то же время осыпая ее нежностями, сжала ее в своих объятиях; потом она крепко взяла девочку за руку, точно опасаясь, что та опять сбежит, и повела ее домой. Эльза пошла без сопротивления, но, сделав несколько шагов, обернулась, посмотрела на Рейнгарда и с торжеством проговорила:

— А все-таки ты плакал!

Эрвальд остался один и даже топнул ногой, сердясь на самого себя. Расчувствоваться до такой степени, чтобы потом приходилось стыдиться ребенка! Ну, да разве эта девчушка поняла что-нибудь! Он энергичным движением поднял голову и выпрямился.

«Долой прошлое! Я с ним покончил. Позади — ночь, впереди — день, и какой чудный, золотой день! Ты показала мне дорогу, светлая фата-моргана, и я пойду к тебе!»


11

Профессор Лейтольд серьезно увлекался изучением египетских древностей, и развалины древних Фив, «стовратного» города, доставляли ему неисчерпаемый материал. Он нашел себе верного товарища в лице Зоннека, и, само собой разумеется, Рейнгард был их постоянным спутником. Профессор сделал несколько открытий, и три недели, уже проведенные им в Луксоре, пролетели для него необыкновенно быстро.

Но далеко не чувствовал себя счастливым Эльрих, становившийся с каждым днем меланхоличнее. Сначала все шло чудесно: благожелательная судьба свела его со знаменитым профессором Лейтольдом и с еще более знаменитым Зоннеком. Оба крайне благосклонно отнеслись к его почтительному восторгу и позволили ему принимать участие в их экскурсиях. Но счастье Эльриха длилось всего неделю; потом явился этот доктор Бертрам. Не то чтобы он чем-нибудь досаждал Эльриху — напротив, доктор обращался с ним изысканно любезно, но Ульрика Мальнер, принудив своего соотечественника вступить с ней в оборонительный и наступательный союз, вовсе не оставляла ему времени для знаменитостей; он всегда должен был находиться рядом, когда ожидалось прибытие врага, а оно ожидалось постоянно.