— Ладно. Если я правильно понимаю, это снимет с меня обязанности везти тебя на выходные в Канзас-Сити, верно?

— Нет, совершенно не верно. Это ведь экстренный случай.

— Дори? — Ему все-таки было любопытно. — Что такое?

— А какие у тебя были варианты? — Он точно знал, что хотя бы один запасной вариант у нее обязательно был.

Тут уже рассмеялась она.

— Сбросить тебя со счетов как бесчувственного ленивого негодяя и попросить Мэтью прислать мне сюда сто долларов на одежду и билет на автобус, чтобы можно было доехать до дома и выдрать тебя как следует.

— Здорово, что я такой замечательный человек, правда, Дори?

Молчание в трубке, а потом:

— Это уж точно. Очень здорово.


Когда Гил приехал за ней ближе к полудню, Дори все еще не отошла от усталости, но весело болтала и выкладывала новости о Джозефе.

Она, похоже, сумела поговорить с ним еще с утра. Боль не проходила, но все шло нормально. Сосуды руки удалось соединить, пальцы пока ничего не чувствовали, но этого и следовало ожидать. Но он уже мог слегка пошевелить большим пальцем, хотя врачи и не хотели, чтобы он так рано напрягал больную руку.

Дори сердечно поблагодарила всех своих новых знакомых в больнице за гостеприимство, вместе с Гилом они распрощались с Гарри, отцом Джозефа. Она так перевозбудилась от всех этих событий, что даже не подумала ни о чем, когда Гил сказал, что приехал из Колби на грузовике Гарри и отдал ему ключи.

— А этот запах! — говорила она, выходя из здания больницы. — Гил, ты чувствуешь запах?

Он скривился и кивнул.

— Все равно что нюхать кадило в церкви в Страстную Пятницу. Я не могла поверить самой себе. Мне вдруг стало так хорошо от этого запаха! И отделение неотложной помощи. Там все такое родное, я все это так здорово знаю! Это все равно что… — Она остановилась, выйдя за большую стеклянную дверь, и огляделась вокруг. — А как мы поедем домой?

— Знаешь, я подумал, что неплохо было бы привязать тебя к воздушному шару, чтобы ты долетела до дома. Но лотом прикинул — вон там есть стоянка такси, так зачем усложнять себе жизнь? — Он улыбался и обнимал ее за плечи.

— Я слишком много болтаю, верно? — сказала Дори, чувствуя себя полной идиоткой.

— Много, но не так чтобы очень, — снова улыбнулся он, массируя рукой шею Дори. — Я очень рад, что ты такая счастливая.

Она действительно была счастлива. Столько времени прошло, прежде чем она смогла вновь применить свои профессиональные знания и опыт, любая попытка показать, что ничего особенного в этом нет, была бы неестественной, даже более того — просто глупой. В этом не было ничего сверхъестественного. В ее организме не произошло никаких физиологических изменений. Судьба сама взяла из ее рук этот выбор и приняла решение. Она — врач. Она именно то, что есть на самом деле. И совершенно неважно, что произошло с ней в прошлом или что случится в будущем. Она всегда останется врачом.

Гил это видел. Ему не нужно было ничего объяснять. Он явно был рад и доволен за нее, но вместе с тем было ясно, что самому ему не так уж радостно.

Оба понимали, что это неизбежное событие, к которому они, хотя и знали, что оно неизбежно, не сумели подготовиться, — это событие приблизилось, и сейчас нужно будет принимать решение. Одному из них придется это сделать.

Гил накормил ее, обедом в симпатичном летнем ресторанчике в центре Денвера, а потом они отправились обратно. Дори спросила, как отреагировали на несчастный случай с Джозефом дети. Гил сказал, что они страшно перепугались, разволновались и были охвачены ужасом. Пока они ехали по городу, Гил вспоминал свой последний приезд в Денвер и показывал Дори из окна машины все интересные места, которые припоминал. Он говорил о горах и о великих равнинах. Но разговор не касался Колби и Чикаго. Им не хотелось говорить, о напряжении, царящем между ними. Они не прикасались друг к другу и не могли заставить себя взглянуть в глаза один другому, слишком опасаясь того, что могут увидеть.

Домой они приехали часам к пяти. После непродолжительных расспросов Гил уехал в своем большом серебристо-черном грузовике вместе с мальчишками — надо было выполнить вечерние дела. А Дори осталась помогать Мэтью готовить ужин.

— Что-то ты больно спокойная сегодня, — сказал Мэтью, входя в гостиную и вытирая руки о полотенце, которое он всегда, занимаясь готовкой, затыкал за пояс. — Если поездка в Денвер прошла так уж замечательно, тогда что же тебя так гложет?

Дори снова рассматривала фотографии на стенах.

— Здесь на этих стенах столько счастья, — сказала она, пропуская те улыбки, которые заведомо были неискренними, и разглядывая остальные. Если не принимать во внимание мать, все остальные женщины на фотографиях причиняли Гилу боль. Мальчишки доставляли радость, в их глазах светилась любовь. Мэтью был ему добрым другом. А нужна ли здесь фотография еще одной женщины?

Мэтью кивнул и подошел к бильярдному столу.

— Здесь не только счастье, но и немало печали. Но знаешь, что я вижу, когда смотрю на эту стену?

— Что?

— Гордость. Надежду. Уравновешенность. Убеждения. Я приехал сюда в сорок седьмом. Потерял собственную ферму и свою семью. Помнишь, в тот год пронесся страшный ураган, было много жертв, — сказал он, опуская голову, как будто нехотя рассказывая ей о печали своего сердца. — Я очень любил сестру и не знал мужчины прекраснее отца Гила. Но, по-моему, их сын превзошел их обоих. Я знал его совсем еще ребенком. Видел, как он падает и снова встает на ноги. Но никогда не видел, как он опускает руки и сдается. Ему не всегда удавалось заполучить то, что он хотел, но парень всегда был благодарен и за то, что получал.

Она тяжело вздохнула. Сердце ее упало. Больше всего на свете Дори хотелось остаться здесь с Гилом и провести остаток жизни, придумывая, как заставить его улыбнуться. Она очень хотела сделать так, чтобы хотя бы одна его мечта осуществилась.

— Ты ведь уезжаешь, верно? — мягко проговорил Мэтью. — И не знаешь, как сказать ему об этом.

Дори посмотрела на него. Лицо старика светилось мудростью и добротой. Она увидела в нем понимание.

— Думаю, что мне придется уехать, — ответила она. — Мне здесь очень хорошо, но я не создана для того, чтобы болтаться без дела на ферме и печь печенье. Или вязать. А Гилу я не нужна. У него есть ты и мальчишки. Вместе вы — семья. Вам больше никто не нужен на этой стене. Да и мне здесь не место. Я человек городской. Врач. Я… я люблю Гила, очень люблю, но мы такие разные люди, и… наверно, мы просто не созданы друг для друга. Нам не быть вместе.

Он рассмеялся, и она вздрогнула от этого раскатистого звука.

— Прости, я не над тобой смеюсь. Меня просто удивляет, что ты смогла сказать все это. — Он восхищенно рассматривал ее. — Ты, конечно, умная женщина, но мне всегда казалось, что ты тот человек, который думает не мозгами, а сердцем.

Она снова взглянула на стену. На Джойс и Бет.

— Сейчас мозги и сердце говорят мне одно и то же.

— Правда?

— Я не то, что ему нужно. Я не смогла бы сделать его счастливым, — сказала Дори. На глаза наворачивались слезы. Она с мольбой повернулась к старику. — Я не хочу сделать ему больно, Мэтью. Что же мне ему сказать? Как объяснить все это?

— Скажи ему правду. Он все поймет.


И она сказала ему правду. После ужина, когда они вышли на крыльцо. И к ее величайшему облегчению — сразу же сменившемуся разочарованием, удивлением и даже непониманием, — он согласился с ней.

— Я рад за тебя, Дори, — совершенно серьезно сказал он. — Я подозревал, что ты чувствуешь по тому, как ты говорила сегодня, А вчера… Черт возьми, да я ни разу в жизни не видел ничего подобного. Все люди на ноле впали в панику, но только не ты.

— Ты тоже не паниковал.

— Еще как. Ты просто не давала мне времени завизжать, потому что я все время что-то делал по твоей просьбе. Ведь Джои мог бы потерять нечто большее, чем просто кисть, дожидаясь, пока кто-нибудь из нас сделает что-то путное. Но тут оказалась ты, вся в крови, спокойная, как удав, и все получилось очень быстро. Я… на это действительно стоило посмотреть.

Она улыбнулась и посмотрела на свои руки. Волшебные руки, умеющие исцелять людей. На глаза Дори наворачивались слезы. Она ощущала, как в сердце ее зарождается дикая боль и начинает раздирать его на мельчайшие клочки. И руки ее беспомощно упали. Они ничего не могли поделать с этой болью.

— У тебя настоящий дар, Дори. Его надо использовать. Это я понимаю. И восхищаюсь тобой, — сказал он. Потом, помолчав, добавил: — А знаешь, что мне больше всего нравилось в тебе?

— Что?

— Мы никогда не лгали друг другу. Мы всегда знали, что наши чувства по отношению друг к другу не могут длиться вечно. Мы шли на это с открытыми глазами, зная, что все это лишь временно. Не притворяясь. Не давая друг другу обещаний. Не сожалея ни о чем.

Не сожалея ни о чем. Сердце ее надорвалось и раскололось на две половинки.

— А мне очень жаль… — начала она.

— Чего?

— Что это не продлится дольше. Я… я буду по тебе скучать. Мне будет недоставать тебя.

— И прекрасно. Мне тоже будет недоставать тебя, — сказал он, притягивая Дори поближе к себе. Он закрыл глаза и старался продлить эту минуту. — Может, я вообще пропаду здесь один-одинешенек, и некому даже будет испечь мне печеньице.

Она улыбнулась. А на его лице улыбка медленно превращалась в горькую готовность принять решение. Он не умел, никогда не умел ладить с женщинами. Наконец ему страшно повезло и он нашел ту, которая стала много значить в его жизни. И, наверно, именно поэтому ее-то ему и приходится отпускать.

Она никогда не была бы счастлива на ферме. Со временем ей бы надоели эти машины. Ухаживать за коровами — это тоже не для нее. У Дори была собственная жизнь, отдельно от этой земли и его семейства. И эта жизнь не совпадала с его судьбой, частью которой и была земля. Они заполняли множество пустот друг в друге. Им было хорошо вместе. Поэтому так легко забыть, что она приехала сюда в первую очередь для того, чтобы прийти в себя и побыть в одиночестве. Да, в ней была та ниша, которую смог заполнить только он, Гил, ну и что из этого? Он не мог заполнить собой все пустоты в ее душе. Хотя казалось, что вместе им действительно хорошо, что они просто счастливы друг с другом.